— Мне жаль, что его продали.
Король резко поднялся из-за тяжелого дубового стола, схватившись за край так сильно, что стол заходил ходуном. Мой кубок с вином опрокинулся.
— Почему ты не сказала этого раньше! — это был не вопрос, а порицание.
Стало ясно — что бы я сейчас ни сказала и ни сделала, все будет не так.
Я встала из-за стола со словами:
— Позвольте мне удалиться, Ваше Величество.
— Сядь, Джейн, и ответь мне.
Молясь в душе, чтобы Господь дал мне терпения, я вновь заняла свое место. К моему облегчению, король тоже опустился в кресло. Стараясь говорить как можно спокойнее, я произнесла:
— Я пыталась убедить вас, Ваше Величество, что не следует продавать монастырь. Однако вы не вняли моим мольбам. Осмелюсь напомнить, вы сильно разгневались на меня тогда, как сердитесь и теперь.
— Тебе нужно было получше попросить меня, — пробурчал король, немного ослабив резкость своего тона. Он наполнил кубок вином и осушил его одним глотком. — Подумай, что ты наделала! Не использовав хорошенько все свои доводы, на которые ты мастерица, ты стала орудием свершения проклятия Кентской Монахини. Теперь ее гнев вновь пал на меня. Вдумайся — по твоей вине род Тюдоров может пресечься!
Последние слова Генриха переполнили чашу моего терпения. Ни одна жена не должна сносить такое от своего мужа. Я гордо выпрямилась и воскликнула:
— Вы хотите обвинить меня в смерти вашего сына? Не выйдет! Вините себя и никого другого! Вы не вняли моим мольбам, вы пренебрегли пророчествами Кентской Монахини! Вы не поверили в ее чудодейственную силу! А я старалась во всем быть вам послушной и любящей женой, так что не надо перекладывать ответственность на мои плечи.
Король воззрился на меня в изумлении, а затем в глазах его блеснул интерес:
— Джейн, я не узнаю тебя! Откуда столько горячности? Впрочем, теперь не важно, будь ты кроткой голубкой или львицей, показавшей свои когти. Я осквернил пристанище мстительной, напитанной ненавистью ко мне Элизабет Бартон, и она нанесла ответный удар: прокляла моего сына из могилы и довела его до смерти.
Наступило тяжелое молчание. Потом король заговорил вновь:
— И на тебя, Джейн, легло ее заклятье. Ты бесплодна!
— Неправда! — воскликнула я. — Все повитухи в один голос твердят, что у меня могут быть дети, и это лишь вопрос времени. Мы с Вашим Величеством женаты всего несколько месяцев.
— Племенные коровы стельные уже после первой случки.
— А племенные быки не дают больных и уродливых телят, гибнущих до срока!
Только прокричав эти ужасные слова, я поняла, что я наделала. Кровь бросилась мне в лицо, я в ужасе закрыла рот руками. Как я могла так оскорбить того, кто горюет о смерти своего сына?
— Бог с тобой, Джейн, — промолвил Генрих после некоторого молчания. Тон его был холоден. — Я проклят и наказан. Что значит пара грубых слов в сравнении с моей скорбью… и с тем страхом, с которым я смотрю на наше будущее…
Какими бы печальными ни казались нам тогда смерть принца и невозможность зачать ребенка, нас ждали еще более суровые испытания. Той осенью, после нашего возвращения в столицу, ко двору по первопутку прибыли гонцы с плохими вестями: весь Линкольншир восстал, и пожар мятежа готов был перекинуться на соседние графства.
Шествия и протесты, переходящие в открытые вооруженные столкновения, устраивались теми, кто называл себя паломниками[90]. «На деле это никакие не паломники, а бунтовщики и предатели, по которым виселица плачет!» — заявил разгневанный король. Каждый день приносил донесения о том, что толпы людей (скорее всего, подстрекаемые послом Шапуи и его клевретом отцом Бартоломе) собираются под церковными хоругвями, громогласно осуждают закрытие монастырей и призывают к возврату старой веры. Смятение в умы жителей северных графств вносили слухи о близящемся конце света, злодействах короля, новых поборах и ужесточении законов. Прокатилась волна убийств сборщиков налогов и королевских чиновников. Некоторые города и поселения оказались в осаде. Возникла серьезная опасность того, что весь север страны выйдет из-под власти короля, превратится в край дикости и беззакония.
Генрих был в ярости и грозился самолично отправиться во главе своих войск на усмирение мятежников. Восстание, меж тем, разрасталось. Судьба всего королевства оказалась под угрозой. Нед предупреждал, что опасность может оказаться даже большей, чем считал король, ибо войска императора стягивались во Фландрию, а шотландцы со дня на день готовы были присоединиться к бунтовщикам.
В отсутствие законного наследника престола на меня устремились глаза всех придворных. «Да снизойдет на королеву благодать материнства!» — молились благочестивые подданные короля. «Пусть уж наш повелитель потрудится как следует и заделает ей ребеночка», — грубовато добавляли Другие.
Когда на севере прошли сильные снегопады и сделали дороги непроезжими, восставшие отступили. Сыграли свою роль и ложные заверения Парламента в том, что требования мятежников будут удовлетворены. К этому времени я места себе не находила от беспокойства. Я почти убедилась в том, что обвинения Анны в бессилии короля имели под собой почву. Как бы ни старался мой супруг на нашем ложе, краснея лицом и задыхаясь от усилий, понести я так и не могла. «Может быть, проклятье Кентской Монахини действительно тому виной?» — спрашивала я себя.
Холода стояли такие, что берега Темзы сковал лед. Оставалась незамерзающей лишь середина реки, где течение было слишком сильным. Речные приливы уже не в силах были справиться с растущим ледяным панцирем. Наиболее предприимчивые торговцы ставили прямо на льду лавки и увеселительные балаганы, а жители столицы, забыв о кусающем за уши и пальцы рук и ног морозе, скользили и плясали вокруг них. Неделями не удавалось поймать ни одной рыбы, и запасы зерна в Лондоне неуклонно истощались. Нищие замерзали насмерть прямо на улицах, ворота дворца осаждали невиданные толпы жаждущих получить не только ежедневную милостыню, но и любые объедки с королевской кухни.
Несмотря на тяготы нашей жизни, за Рождеством последовали обязательные веселые святочные гулянья, на которых более всех ликовала и радовалась я. Молитвы мои были наконец услышаны — я была беременна!
«Ребенок! У меня будет ребенок!» — повторяла я себе каждый божий день. «В вашем чреве надежда королевства!» — воскликнула, услышав мои новости, верная Бриджит. «Самое время, сестричка!» — тонко улыбаясь, заметил Нед, не в силах скрыть своего удовлетворения. Все мои придворные дамы и фрейлины поздравляли меня, а у астрологов как будто гора с плеч свалилась.
В срочном порядке были подготовлены родильные покои, а повитухи собирались переселиться во дворец, как только ребенок во мне зашевелится.
Я не просто чувствовала облегчение после тех долгих месяцев, когда тщетно пыталась зачать среди шепотков и обвинений в бесплодии, — я была на седьмом небе от счастья! Скоро я не просто выполню свое предназначение в браке, оправдаю надежды короля и всей страны. Я рожу мое собственное дитя! Ребенка, который будет моим и только моим, будет нуждаться в моей заботе и внимании, отплатит мне потом любовью и нежностью. Какое же это чудо!
Я гнала от себя даже мысль о том, что что-нибудь может пойти не так, но слишком хорошо знала о подстерегающих меня опасностях. Ведь многие младенцы умирают сразу после рождения или еще в утробе матери. А вдруг я дам жизнь не сыну, которого так жаждет получить мой супруг, а еще одной принцессе. Или родится уродец, монстр, подобный чудовищу, исторгнутому чревом злосчастной Анны. Впрочем, об этом я запрещала себе думать.
Чтобы отвлечься, я со своими фрейлинами и придворными дамами занялась шитьем и вышиванием приданого для новорожденного под чтение вслух душеспасительных, просветляющих книг и житий святых. Каждый месяц я с гордостью наблюдала, как растет мой живот, сначала почти незаметно, а затем все больше и больше. И вот, наконец, ребенок во мне зашевелился, о чем незамедлительно было торжественно объявлено всему двору. Гонцы полетели со срочными депешами к иноземным правителям, дабы пресечь любые слухи о том, что у могущественного короля Англии не может быть наследника.
То, что беременность моя протекала среди ужасных казней мятежников из северных графств, сполна расплатившихся за свое неповиновение королевской власти, печалило меня, но не могло лишить радужных надежд на будущее. Я верила, что мой сын, когда придет его срок, станет милостиво и справедливо править верными ему подданными, населяющими мирную и процветающую страну. А я буду взирать на него с гордостью и благодарностью.
Таковы были мои мечты в те долгие месяцы ожидания.
В это счастливое время рядом со мной был мой дорогой друг Уилл. В круг его постоянно расширяющихся обязанностей вошло теперь и управление моим двором. Верный Гриффит Ричардс старел не по дням, а по часам. Ему приходилось постоянно бороться с одышкой, и хотя он оставался моим почетным церемониймейстером, но уже не мог, как раньше, надзирать за всем и вся. Уилл был назначен ему в помощь.
Согласно желанию своих родителей мой друг женился на статной, красивой женщине, которая отличалась заносчивостью, никогда не улыбалась и не скрывала своего отвращения ко мне. Супруги не только не любили друг друга, но и не уважали. Уилл очень страдал и называл свой брак «камнем на шее» и «непосильным ярмом». Когда его жена чересчур донимала его, он искал спасения в моих покоях, и я всегда принимала его с радостью. Даже когда на душе Уилла скребли кошки, мне было приятно видеть его рядом, особенно когда король пребывал в сумрачном расположении духа или когда мы с ним ссорились.
Ссоры наши всегда возникали по одной и той же причине, прямо связанной с «Благодатным паломничеством». Хотя моя беременность была залогом того, что мой супруг никогда не поступит со мной так, как с Екатериной и Анной (по крайней мере до рождения ребенка), хотя он ценил наш союз, мы были с ним слишком разными по убеждениям.