йзажи и восхитительную кухню Тосканы, старинные виллы, где он останавливался, замечательную охоту к югу от тех мест, ближе к Риму.
Слушать его было занимательно, я задавала вопрос за вопросом, и скоро неловкость моя улетучилась. Я чувствовала себя так, словно мы с ним знакомы уже тысячу лет, словно неравенство нашего положения и разница в жизненном опыте не имеют почти никакого значения.
— Не сомневаюсь, до тебя дошли слухи, что я привез с собой из итальянских странствий личного отравителя, — сказал вдруг лорд Роберт, и тут между нами пробежала тень и наш приятный разговор прервался.
— Говорят, эти итальянцы большие доки по части ядов, — небрежно добавил он.
Я принялась разубеждать его, заверять, что никогда не слышала, чтобы он держал при себе отравителя из Италии, но затем замолчала. Мне не хотелось лгать лорду Роберту.
— О вас ходят ужасные слухи, Ваша Светлость, — призналась я, — но, хочу вас уверить, мне они кажутся полной ерундой. И еще я не верю, что вы виновны в гибели вашей жены.
— Благодарю тебя, — просто ответил он.
Мы посмотрели друг на друга, и, клянусь Богом, я почувствовала, что переживаю особый миг своей жизни. Никогда раньше ни один мужчина или юноша так не смотрел на меня, а я — на него. Мы были открыты друг другу и полны взаимного доверия, не испорченного ни плотским вожделением, ни расчетом, — по крайней мере так это было с моей стороны. Мы молчали, но это молчание не было неловким.
Наконец я тихо сказала:
— А теперь мне, с вашего разрешения, нужно забрать гобелены, — и потянулась к ближайшей из корзин.
— Да-да, конечно. Мы все должны плясать под дудочку нашей королевы.
Его сухой и насмешливый тон поразил меня. Но лорд Роберт поразил меня еще больше, когда накрыл мою руку своей большой, теплой ладонью и прошептал:
— Пирто солгала насчет повитухи. Никакого ребенка не было и не могло быть. Мы с женой уже давно не спали друг с другом. Эми казалось, что она бесплодна, а наша близость не приносила ей удовольствия. Она постоянно сердилась на меня, гнала меня прочь, отказывалась делить со мной ложе. Вот это самое ложе с этим самым пологом, который я привез из Италии… — Излив душу, лорд Роберт замолчал, тяжело вздохнул и выпустил мою руку.
Я колебалась, потому что тоже была готова ему кое в чем признаться.
— Лорд Роберт…
— Да?
Я замолчала, не зная, следовать ли своему порыву.
— Что ты хочешь сказать мне, милая девочка?
— Ваша Светлость, хочу передать вам одну вещь, которая, как мне кажется, по праву принадлежит вам. Это письмо, записка… Пирто передала мне ее после слушаний и не велела никому показывать. Понимаете, она хотела до конца быть верной памяти своей госпожи. Но я считаю, что должна отдать эту записку вам.
Я вытащила из складок юбки тот самый сложенный лист бумаги, который Пирто нашла в шкатулке леди Дадли, и вручила его лорду Роберту.
— Я не читала, что там написано, — заверила я его. — Ваша супруга оставила это письмо там, где его должна была найти Пирто, но для передачи вам.
Он выхватил бумагу у меня из рук, развернул ее и прочитал задрожавшим от волнения голосом:
«
Моему супругу лорду Роберту Дадли.Я больше не в силах терпеть эту жизнь, полную мучений. Я приняла решение освободиться. Прощай, милый Робин».
Лорд Роберт молчал, словно завороженный. Затем он воскликнул: «Благодарю тебя, Боже!» и торопливо схватился за сброшенные доспехи с намерением вновь облачиться в них.
— Забери это письмо! — велел он, вкладывая мне в руку злополучный листок бумаги. — Уничтожь его! Пирто была совершенно права, когда хотела сохранить это послание в тайне. Любой, кто прочтет его, посчитает Эми сумасшедшей. Только сумасшедшие кончают жизнь самоубийством.
— Или те, кто сломались под гнетом несчастий.
— Нет, Летиция. Здесь дело совсем в другом. До того, как ты показала мне записку, я думал, что с Эми действительно произошел несчастный случай. Но теперь я уверен — она убила себя сознательно, и не потому, что не могла выносить эту жизнь, а из мести, чтобы меня обвинили в ее смерти. Вот так она посчиталась со мной из могилы!
— Но за что?
— Она ревновала меня к королеве. Она ревновала меня к моей карьере при дворе. Даже больше к карьере, к моим успехам, чем к королеве. Она считала, что Елизавета готовится расторгнуть наш брак. Честно тебе скажу, Ее Величество иногда заговаривала со мною об этой возможности. Королева упоминала, что можно созвать церковный суд, заявить на нем, что мы с Эми приходимся друг другу родственниками, и в этом случае наш союз в глазах церкви будет незаконным. Но я никогда всерьез не воспринимал эти слова Елизаветы. Королева любит потакать собственным фантазиям и причудам, но только до определенной степени.
— Но Эми решила, что такое развитие событий вполне возможно…
— Кроме того, — заявил лорд Роберт, не слушая меня и с трудом, поскольку явно привык это делать при помощи оруженосцев, пристегивая последнюю деталь своих доспехов, — я хочу, чтобы Эми похоронили по-христиански. Иначе на семью падет позор.
«Позор падет в первую очередь на тебя, — подумала я, — и повредит твоей карьере и твоим амбициям».
Но лорд Роберт уже стоял передо мной в сверкающей броне, вернув себе вместе с нею роль мужественного предводителя войска.
— Пусть это письмо будет нашей тайной, Летиция. Безумное признание безумной женщины… Я ничего не скажу о нем королеве.
— И я буду молчать, если такова ваша воля. И уж точно не скажу о нем мистрис Клинкерт, которая считает, что знает и хранит все секреты.
— Только ты и я, Летти, только ты и я… — произнес лорд Роберт, неожиданно назвав меня уменьшительным именем, которым меня величали лишь самые близкие. Неужели он слышал, как отец зовет меня так, и запомнил это?
— Только ты и я в целом свете будем знать правду, отныне, и присно, и во веки веков, — добавил он с шутливой серьезностью.
Но я лишь нахмурилась в ответ. Негоже было перевирать слова молитвы в комнате той, что убила себя в припадке отчаяния или желая отомстить столь страшным способом.
— А я, Ваша Светлость, — заговорила я, — не забуду и то, что рассказала мне Пирто. Она призналась, что ваша жена не погибла мгновенно. Перед тем как умереть, она провела еще несколько часов в страшных мучениях. Что бы ни подвигло ее на этот ужасный поступок, она заплатила за него сполна.
— Она заплатила за грех самоуничтожения, — тихо ответил Роберт.
«И ты тоже заплатил, высокородный лорд, и продолжаешь платить за это. Эми все-таки напоследок удалось с тобой поквитаться».
Лорд Роберт покинул Камнор-Плейс, уводя свой отряд из тысячи солдат на юг, к Лондону, чтобы защитить столицу королевства и саму королеву. Подготовка к похоронам Эми Дадли в Оксфорде проходила без всяких помех, а мы с мистрис Клинкерт вернулись ко двору. Стоит отметить, что предсмертное письмо, написанное рукой Эми, я взяла с собой, а не уничтожила, как велел мне лорд Роберт. Я решила на всякий случая спрятать его, потому что оно могло доказать его невиновность, если вдруг его снова примутся обвинять в причастности к смерти жены. Я знала, что должна защитить его — и тем самым защитить истину.
Как я и обещала лорду Роберту, я никому не рассказала о содержании письма, да и вообще особо не распространялась о нашей с мистрис Клинкерт поездке в Камнор-Плейс. Но я много думала об этих тревожных днях, вспоминая лорда Роберта и то, как он оплакивал свою жену, стоя на коленях у ее смертного ложа, как темнела загорелая кожа его рук под тонкой рубашкой, как бугрились его могучие икры, обтянутые мягким бархатом. Как печальны были его темно-синие глаза в ту минуту, и как они наполнились решимостью, когда он облачился в свои сверкающие доспехи, как серьезно, искренне и прямо смотрел он на меня в течение всего нашего разговора. И еще я помнила его голос, такой звучный, богатый и нежный, произносящий: «Только ты и я, Летти… отныне, и присно, и во веки веков». Эти слова так и кружились у меня в голове с тех пор, как мы расстались, и их значение совсем потерялось для меня в чарующем звуке голоса говорившего.
Глава 15
Сначала мы решили, что королева просто устала. Устала от поездок верхом, охоты, от треволнений и неприятностей, связанных со смертью Эми Дадли. Утром она с трудом села в своей новой роскошной постели и не сразу отодвинула прекрасный полог, с которого ей улыбались Леда, Аполлон и Адонис. Потом она пожаловалась на сильную головную боль и слабым голосом попросила позвать мистрис Клинкерт, чтобы та растерла ей спину, которая у королевы, видимо, тоже болела немилосердно.
Такое проявление слабости было совсем не в характере нашей повелительницы. Обычно она, когда болела, только пуще гоняла нас, изводя своими требованиями, но всегда заставляла себя вставать с постели и заниматься тем, что было необходимо, — она добросовестно изучала и подписывала документы, принимала лорда Сесила и других членов Королевского совета, выслушивала их доклады, держала могущественных сановников в страхе перед своим неудовольствием.
В этот раз, однако, она дала недугу взять над собой верх и впала в несвойственную ей апатию, которая перешла в полузабытье. На третий день мы уже встревожились не на шутку, а во всех церквях Лондона были вознесены молитвы за скорейшее выздоровление королевы.
В этот день мистрис Клинкерт склонилась над ложем Елизаветы, дабы уговорить свою госпожу поесть немного супа и жидкой каши, и тут с уст камеристки сорвался крик ужаса:
— Посмотрите на ее рот! Позовите врачей, медлить нельзя!
— Что случилось? — спросила я, подходя к кровати.
— У нее пятна на губах и на языке! Это оспа!
Я непроизвольно отпрянула назад. Признаки этой ужасной болезни были всем нам слишком хорошо известны. Все начиналось с пятен во рту больного. Потом появлялась сыпь на лице и руках, а затем пятна превращались в пузырьки. Пузырьки эти прорывались, оставляя незаживающие корки и язвы. Я уже видела такие крохотные красные точки раньше, и меня с самого детства предупреждали, чтобы я держалась от заболевших подальше, дабы, самой не стать жертвой этого опасного недуга