— Со всеми и каждым? — переспросила я, постаравшись, чтобы голос мой звучал легко и игриво. — Но, уж конечно, не с лордом Робертом?
Но мистрис Клинкерт сразу догадалась, что вопрос этот я задала неспроста.
— Со всеми! — подчеркнула она. — От последнего мальчишки на конюшне до самого знатного вельможи. — И тут она принялась насвистывать «Джигу короля Роберта». — Эта Дуглас Говард — та еще штучка. Почище Екатерины Говард[144], об изменах которой знали все, кроме ее супруга короля.
— А королева знает о поведении этой Дуглас? — продолжила я свои расспросы.
— Конечно. Ума не приложу, почему она еще не прогнала ее от себя. Такой девушке не место при дворе.
— Вы совершенно правы, мистрис Клинкерт.
— Даже Уэффер удивился. А уж он-то служил здесь еще при леди Анне Болейн и вашей бабушке леди Марии Болейн, двух самых…
— Тише, тише, мистрис Клинкерт! Я прекрасно знаю, как молва окрестила этих двух милых дам.
— Побеспокойтесь, голубушка, чтобы ваша собственная репутация не пострадала, — заметила камеристка. — Муж ваш постоянно в отлучке, и у вас много свободного времени.
Ей не нужно было углубляться в детали. Я прекрасно поняла, на что намекала мистрис Клинкерт. У меня было много свободного времени, и я старалась сделать так, чтобы это время при любой возможности заполнял мой сердечный друг Роберт. Уолтер часто уезжал, а когда он возвращался, то мы с каждым разом убеждались, что у нас друг с другом нет ничего общего. У нас не было даже общих привычек, — объединяющих давно женатые пары. Мы приелись друг другу до такой степени, что даже не могли нормально разговаривать. Да и в супружеской постели мы встречались теперь не часто. Мой муж как мужчина был мне противен, и это чувство только углублялось. Но время от времени я все же была вынуждена делить с ним ложе, и после одного из таких редких визитов Уолтера в Чартли я вновь понесла.
В этот раз мы оба надеялись, что родится мальчик, который займет место умершего Уолтера-младшего.
Почти всю эту свою беременность я не появлялась при дворе. Я баловала себя сверх меры, став круглой как бочка. «Этот ребенок родится самым крупным из всех моих детей», — сказала я себе. Животу меня вырос так, как ни разу во время прошлых беременностей. Я поглощала сливы и персики без числа и, конечно же, печеные яблоки старого фермера.
Хотя я и скучала по Роберту, который редко навещал меня в Чартли, но чувствовала себя настолько счастливой, что это меня даже удивляло. Я шила и вышивала чепчики и одеяла для новорожденного, составляла ароматы и готовила наливки, заполняя ими кладовые, ухаживала за цыплятами в птичнике и подкармливала певчих птиц, обитавших в густых кронах деревьев, в тени которых располагалась голубятня. Когда пришел мой срок закрыться в спальне в ожидании родов, я спокойно удалилась туда и терпеливо ожидала первых схваток, проводя время в молитвах.
Хотя ребенок родился очень крупным, роды были недолгими и не слишком трудными. Мне помогали опытная повитуха и женщина из деревни, груди которой распирало молоко. Она была нанята кормилицей моему будущему ребенку. Она оказалась подругой повитухи и в течение всех родов сидела рядом со мной и держала меня за руку, успокаивая и уверяя, что все будет хорошо. Еще до начала схваток я распорядилась придвинуть мою кровать к высокому окну и не занавешивать его, вопреки обычаю, посему теперь я наблюдала, как с деревьев падают желтые листья и, медленно кружась, опускаются на землю. Это зрелище меня отвлекало и развлекало. Да, боль была, но были и искренние слова поддержки кормилицы, и дельные указания повитухи. С их помощью я родила малыша Роберта в ноябрьских сумерках 1567 года, когда Вечерняя Звезда[145] всходила на небосклоне. «Это знак! — подумала я. — Знак великой судьбы». Я сказала себе, что этот мальчик, чьи громкие крики привели всех домочадцев и слуг под двери моей спальни, где они дружно приветствовали наследника Деверё, станет отважным воином, будет блистать на рыцарских турнирах или украсит собой любой королевский двор, как и мой любимый Роберт. Он будет таким же прекрасным, могучим, полным жизненных сил и обаяния.
Я заснула, и во сне мне привиделось славное будущее моего сына, а когда я проснулась и увидела, что его крохотная головка в льняных кудрях покоится на сгибе моей руки, великий покой и чувство несказанного удовлетворения снизошли на меня.
Я отсутствовала при дворе около года, и за это время многое изменилось. Когда в ответ на приказ королевы я вернулась в ее покои, то обнаружила, что связь между Робертом и Дуглас Говард, леди Шеффилд, теперь перестала быть секретом. И что у них родился ребенок!
Елизавета бы раздражена и обозлена, Роберт — опозорен. Дуглас удалилась от двора в поместье своего мужа, где и проживала со своим бастардом. С ребенком от Роберта. С дитем, рождение которого, как я предчувствовала, принесет только горе и злосчастие.
Глава 23
Мой брат Фрэнк удивил нас всех, прибыв в Чартли с испанским пони — подарком для маленького Роберта, прекрасными жемчужными ожерельями для Сесилии и меня и с сундуком, полным золота.
Я повисла у Фрэнка на шее и расцеловала его в обе щеки, не помня себя от радости — ведь он вернулся после столь долгого отсутствия! Выглядел он настоящим красавцем и щеголем в бархатном камзоле с серебряным шитьем, в шелковых чулках и с драгоценными застежками на туфлях из дорогой кожи.
— Фрэнк, тебе надо быть при дворе! Ты затмишь всех приближенных королевы, даже великолепного Кристофера Хаттона с его вышитыми плащами, роскошными брыжами и золотыми цепями! — воскликнула я.
«И ты сможешь сравниться даже с моим дорогим лордом Робертом», — добавила я про себя, но вслух этого не произнесла.
— Ах, Летти. Мой наряд — это еще не все мое богатство. Посмотри-ка лучше на мое золото! — С этими словами Фрэнк приказал внести сундук, с которым он приехал к нам. Потребовалось четверо дюжих молодцов, чтобы выполнить его приказ. Когда мой брат отпер сундук и поднял крышку, нашим изумленным взорам предстала целая гора сверкающих золотых монет.
— Это испанские дукаты[146]! — гордо заявил Фрэнк и пояснил: — Перуанское золото. Мы держали курс на север от Вальпараисо[147], когда наткнулись на два испанских корабля, перевозивших сокровища. Один мы подбили, а другой потопили своими пушками, но успели спасти почти весь груз. Да, и еще на борту, помимо испанских монет, были тонны серебра! То, что вы здесь видите, — лишь часть моей доли.
Наш отец в это время как раз гостил в Чартли, и я направила гонца к Сесилии с наказом скакать во весь опор в поместье ее мужа Уилбрэма. Посыльный должен был сообщить моей сестре, что наш брат вернулся и мы с нетерпением ждем ее приезда.
— Так ты заделался пиратом, сын мой? — неодобрительно вопросил отец, оглядев Фрэнка с ног до головы на фоне сундука, полного золота. — Или ты все еще добрый и честный моряк?
Смерть матери очень подкосила отца, как мы все теперь видели. Но его моральные принципы только ужесточились, невзирая на его почтенный возраст. Никто не мог избежать его критики или его сурового приговора.
За те годы, пока мы не виделись, Фрэнк слал мне письма, в которых вкратце описывал основные вехи своего пути: как юнгой он учился у престарелого капитана каботажного судна водить его из одной корнуолльской[148] бухты в другую, как впоследствии сам стал капитаном корабля, способного пересечь океан в погоне за хорошей прибылью.
— Я служу королеве, отец, — ответил Фрэнк. — И отправляюсь туда, куда меня посылает капитан нашей флотилии Фрэнсис Дрейк[149]. Мы преследуем испанцев во многих морях и океанах.
— Значит, это золото королевы, а не твое, — продолжат гнуть свою линию отец.
— Нет, папа, это часть моей доли добычи, выделенная мне нашим капитаном.
— Это чужое золото, ты его украл.
— Это — военный трофей, отец. Завоеванный в морском сражении.
Отец покачал головой:
— На этих деньгах кровь! Ты должен их вернуть!
Темные глаза Фрэнка загорелись гневом:
— А кому мне их возвращать, отец? Рабам на перуанских рудниках, которые добыли это серебро и золото под ударами испанских плетей? Или жестоким испанцам, потопившим три наших корабля с добрыми моряками на борту, на одном из которых был мой лучший друг?
Фрэнк захлопнул крышку сундука и добавил:
— Нет, никому я это золото не верну. Чтобы его заполучить, я рисковал своей жизнью. Почти три года я провел в море вместе с капитаном Дрейком. Наш барк чуть не напоролся на риф в далеком океане, для которого и названия-то еще не придумано.
— Имя места сего известно Всевышнему, — тихо и торжественно произнес наш отец. — Ибо земля и все на ней принадлежит Господу[150]. Видно, не стоит нам больше говорить об этом.
С этими словами отец отвернулся.
Я взяла Фрэнка за руку и увела в детскую, где он познакомился с Пенелопой, Дороти и моим драгоценным Робертом — крупным, улыбающимся, деятельным малышом. Мой сын весело кричал и размахивал зажатой в кулаке игрушечной лошадкой. Фрэнк взял его на руки и понес во двор, чтобы показать ему настоящего живого пони, а девочки пошли за нами, причем Пенелопа обвила руками ногу Фрэнка, а Дороти держалась за полу его камзола.
— А как у тебя дела, Фрэнк? — спросила я чуть позже, когда мы все смотрели, как конюх водит пони по кругу, а к седлу на его спине надежно привязан Роб, который отчаянно качается во все стороны, но не плачет, а только заливается смехом. — Когда у тебя появятся собственные сыновья и дочери?
Фрэнк сдержанно улыбнулся. Какое-то время он поглаживал головки моих девочек, а потом отослал их поиграть, взял меня под руку, отвел к скамье под тенью дерева, где мы с ним и устроились.