— И глянь, как интересно тут вимальовується. Снова высокий строй мысли. Однако как ловко всунуто имя разбойного человека в середку латыни. Чесно кажучи, сей Гологур начинает мне нравиться.
— А не связан ли Спиро со Ставраки, который как раз за обустройство линии порто-франко с Абросимовым спорит?
— Да как же то может быть не связан, ежели оба греки и оба пребывают в Одессе. Точно связан!..
— Можешь ли ты через своих хлопцев разузнать, как оно — пообщаться со Спиро, возможно ли?
— Тяжко, що й казать. Но я попытаю, — сказал Степан и тихонько замугыкал давешнюю песню.
— Добро! А я завтра постараюсь узнать у Дрымова, что нового… — Чувствуя, что большой разговор закончен, Натан спросил напоследок: — Слушай, так а что это у тебя за песня такая — поешь, когда трубку набиваешь или куришь?
— Та ну, Танелю. То долгий рассказ. Езжай, до театру еще опоздаешь.
— И то правда.
За сим Горлис начал собираться в оперу, отчего у него сладко потеплело в сердце (очень уж за Росиной соскучился — столько ж не виделись).
Степану тоже хотелось представление посмотреть, но он говорил, что пока не может столько денег тратить. Вот когда на ноги встанет, вот когда семью заведет, одежу барскую купит и вообще будет «сам себе паном», вот тогда…
Глава 10,в каковой наш герой после театра ужинает с любимой танцовщицей, ея сестрой меццо-сопрано да узнаёт кое-что важное
Едучи в театр, Горлис задумался о странностях загадочного племени украинских казаков. После года знакомства со Степаном и, чуть менее, с другими усатовскими Кочубеями ему трудно было вполне понять статус этих Cosaque. Землю пашут, как servus’ы[19]; оружием владеют, как воины; притом многие (а Степан — сын усатовского сотенного) грамотны, почти как nobilis’ы[20]. Ну, откуда младший Кочубей знает латынь, может, не всю, но по крайне мере зачатки, знаменитые латинские изречения? Он же, кажется, в коллежи не ходил. Значит, в усатовской хате, в сундуках ее не только белье да одежа, но и книги хранятся. А отец и дед Кочубей учили его с малолетства, причем неплохо и разному.
К примеру, что касается истории сего края, Горлис слышал от товарища такие рассказы, да не выглядевшие пустой фантазией, а подробные — с именами, датами и топонимами, что ни в каких «Энциклопедиях» не читывал. При сём Кочубей называл родные места Ханской Украиной, а еще — Мукатаа Томбасар, Дубоссарский гетманат, а также «Землей черноморцев». Когда ж любознательный Горлис изумлялся одним сим названиям, приятель отвечал ему: «А ты, Танелю, слухай, слухай. Тебе ж на Дерибасовской-Ришельевской такого не расскажут». Называя сей перекресток ввиду прелестного Театра, возвыщающегося над ним да и над всем городом, подобно Парфенону в Афинах, Степан имел в виду обильные на разговоры места: ресторацию Отона да клубную залу. Но что интересно — Кочубей предпочитал рассказывать о временах более-менее давних, подходя же к событиям последних десятилетий, от объяснений увиливал. Точно так, как это было на исходе их последнего разговора…
Когда дорога перешла в центральную, более нарядную часть города, мысли Натана переключились на Театр, предстоящее представление и его отношения с прекрасной демихарактерной актёркой Росиной. Тут ведь тоже всё оказывалось не так просто и понятно…
В чужой стране, в чужом городе большинство молодых актрис, дабы не растерять себя, имели жизнь строгую, практически семейную. Но своеобразно семейную. Был у них постоянный «благодетель», человек из высших слоев. Иногда сии романы заканчивались постоянным семейным проживанием и даже венчанием. Но чаще — нет. Если «благодетель» был женат или же холост, но не ревнив, или в частых разъездах, или сам не очень постоянен в чувствах, то девушка не так чтобы явно, но и не совсем тайно имела еще и «воздыхателя» (победней, помоложе и ближе к сердцу). Позволять себе нечто большее и одновременно серьезным девушкам считалось зазорным. Причем важной здесь была и общая система отношений. Галантных ухаживаний, совместных прогулок, обедов или даже ужинов с иными могло быть и больше. Но «воздыхатель» бывал один. И на взгляд со стороны не всегда можно было распознать, кто «благодетель», а кто «воздыхатель». Тем более что актёрки, подобно эллинским гетерам, были абсолютно свободны в своей воле и своем выборе. Они могли в любой момент рассориться с имеющимся «воздыхателем» и приблизить к себе кого-то другого из тех, кто мягко ухаживает.
Расстаться с «благодетелем» было намного сложнее, поскольку те бывали влиятельны, богаты и могли каким-либо способом сильно навредить антрепризе, вплоть до разрыва общего контракта и досрочного прекращения отношений города с антрепренером (так, например, случилось недавно с договором, подписанным Монтовани). Потому выбор «благодетеля» был намного более серьезным, строгим шагом, чем избрание «воздыхателя», и требовал тщательного рассмотрения. Впрочем, от ошибок и здесь никто не бывал застрахован. Тут, однако, разрыв отношений, инициируемый артисткой, требовал всё же некоей серьезной причины, как, например, совсем уж дурное, грубое или даже жестокое обхождение; забвение или близкое к нему невнимание; скупость, но самое частое и естественное — разорение «благодетеля».
Со знанием всего этого лучше и легче будет понять отношение Натана к dolce Росине. С одной стороны, его сердце со всем молодым пылом ежечасно стремилось к ней, к ее обществу. Но, с другой — он понимал, что есть времена — дни, вечера и ночи, — когда она не с ним. И поскольку он в сём ничего изменить не мог, то сердцу приходилось смиряться, принимая имеющиеся обстоятельства.
Между прочим, «благодетеля» Росины Горлис не знал. Да, в общем-то, и не хотел знать. Но не из ревности… Хотя нет, зачем лукавить, толика постоянной ревности всё же имелась. В свою очередь, и Росина слегка ревновала. Смешно сказать к кому — к Марфе, ведшей хозяйство! К этой солдатке, ходившей вечно в суровом ортодоксальном платке и мешковатом платье. К немолодой, насколько он мог заметить, женщине, относившейся к Натану с тетушкиными, почти что, строгостью и вниманием. Признаться, Натан чаще всего не верил в полную искренность такой ревности, почитая ее, скорее, зеркальным ответом на его ревность, основания имеющую. И ведь что любопытно, из-за такого же встречного чувства ему и вправду становилось легче смириться с существующим положением дел…
Но вот приехали к театру, с «часовой» его стороны, то есть в том месте, где недавно установили гордость Одессы — большие, глядящие на Ришельевскую улицу часы. Новый Театр, сработанный в античном духе, был любимейшим украшением города. Как сказал о нем кто-то на балу: «Это серебряная шкатулка, брошенная на карту Одессы, каковая будет не только украшать, но очищать и облагораживать всё пространство вокруг». (В виду, как вы понимаете, имелось пространство на Одесском плато меж городом и портом, действительно всеми забытое: захламленная Екатерининская площадь; столь же загаженные остатки турецкого замка; соседние пустыри над склонами, превращенные в свалки.)
Сегодня давали какую-то комическую оперу с либретто по французской пьесе Коллена д’Арлевилля. Автор музыки указан не был, отчего Горлис сообразил, что, скорее всего, ее написал сам Замброни. И не сказать, чтобы музыка была плоха. Отнюдь нет, просто она казалась собранной частями из множества других комических опер.
Когда в массовых сценах вышел балет, сердце забилось чаще, потому что Натан сразу же узнал свою Росину, хоть она, как и все, по задумке постановщика была в маске. Но тут трудно не узнать, поскольку она была лучшей танцовщицей в труппе. (Это, как вы понимаете, мнение Горлиса, а он в сём не мог быть объективным.) Арии исполнялись на обоих языках — и на итальянском, и на французском. Натан подумал, что в этом есть некоторая фронда в связи со сложными политическими событиями в Италии. Да и выбор Коллена в этом смысле показателен. В нынешних обстоятельствах он был автором с сомнительной репутацией, поскольку скончался до поражения Наполеона, а значит, не успел сказать о нем ничего плохого. Равно как и ничего хорошего о вернувшихся Бурбонах…
И тут Горлис потряс головой, как бы вытряхивая из себя музыку и прочие художественные впечатления. Постойте-постойте, а как же называется опера — L’Inconstant? Ну да, это одна из известнейших пьес Коллена — «Непостоянный». Может быть, это как-то соотносится с надписями Гологура на хуторе, может быть, в сюжете сего произведения скрывается нечто, что может помочь раскрыть тайну торговца-дворянина Гологура? Но нет-нет, вспоминать там нечего — влюбленности, ссоры, измены. Хороши в L’Inconstant только характеры, а сюжет безнадежно банален (не зря Дидро остроумно сказал об этой пьесе: «Луковая шелуха, расшитая золотыми и серебряными блестками»). Значит, следовало искать некие другие закономерности. А они есть, несомненно есть, нужно только уловить их… Важным также было общее ощущение, что уже и из имеющегося знания, понимания начинают сгущаться, связываться, сплетаться друг с другом факты и догадки, образуя нечто нерасторжимо цельное…
Из театра домой Фина, Росина и Натан возвращались в одной карете, сугубо по-соседски (ну кто и что может сказать дурного — сестры-артистки едут вместе с галантным соседом-театралом). По дороге заехали в трактир, заказали ужин (уже не постный) в квартиру Фины и Росины. Правду сказать, такой разворот событий стал для Горлиса несколько неожиданным. Ранее у него практически не было возможности пообщаться с Финою. А так, чтобы совместный ужин, или обед, или завтрак, так нечего и думать. Натан не вполне понимал, почему так происходило. Как ему казалось, кузины были вполне дружны, однако дружить предпочитали в его отсутствие. И он не спорил с этим, не считая возможным лезть в чужой монастырь со своим уставом.