— Что ж, — молвила высокородная pani. — Я буду рада, ежели власти надежно обеспечат благополучие своих подданных, в особенности означенных людей. Но что касается лично тебя, мое требование остается прежним, а именно: в сложных вопросах не смотреть в сторону знатных семейств, не то в будущем пан еврей горько пожалеет… Имеются ли вопросы?
На сей раз «пан еврей» тянуть не стал.
— Имеются, — сказал Натан. — Может ли пан лакей принести стакан воды, а то в горле пересохло?..
Тут pani рассмеялась, и стакан был быстро принесен. После этого он выпил две трети стакана, стараясь, чтобы питие было тихим, как положено воспитанному человеку, и спросил, может ли он откланяться. Полька кивнула головой, сложила рассматриваемый лист бумаги вчетверо и отдала главному гайдуку. Тот засунул его в карман Натана, откуда лист недавно был извлечен. После этого было сказано, что гость может идти. Натану даже показалось, что на какие-то мгновения в очах польки появился некоторый сугубо женский интерес к нему.
Но нет-нет, это вряд ли, эко он возомнил о себе!..
Глава 13,а в ней Горлис, будучи в гостях у греческого купца Ставраки, оказывается в неловкой ситуации, но находит выход
Это только сказано было, что он может идти. На самом деле его доставляли отсюда домой примерно тем же манером, как и привозили. Разве что вели себя гайдуки намного более уважительно, чем вначале. Видимо, одобрительных смех хозяйки, предназначавшийся Горлису, в их мнении много значил. Однако для порядка повязку на глаза ему всё ж надели, причем уже в прихожей. И сняли ее только по приезде домой. С другой стороны, и хорошо, что привезли домой, так сказать, положили, откуда взяли. После дождя одесские улицы стали непроходимыми и пришлось бы искать извозчика.
Дом был открыт. Ну, то есть дверь притворена, однако безо всякого замка — заходи, бери, что хочешь. Оставалось надеяться, что в темноте этого никто не заметил. Натан запер дверь. Зажег свечку и пошел закрывать распахнутую форточку. Осмотрев ее, понял, как именно гайдуки отворили затвор, чтобы вызвать сквозняк, потушивший в доме свечи. Подумал, что на будущее нужно будет как-то получше обезопасить свой дом. И вот еще один урок. Ведь и Дитрих, и дядюшка Жако, и Видок учили оружие всегда наготове держать. Отправляясь вечерами на прогулку к морю, он так и делал. А тут, в доме, расслабился, хотя его поисковое дело ныне в самом активном состоянии.
Тем временем в доме ощущался некий посторонний запах. Причем не тот, что был при Марфе. Хм-м, а может, кто-то всё же посетил жилище в его отсутствие? Не украл ли чего?.. Хотя, по большому счету, красть было нечего. (Скажем по секрету, что образовавшиеся излишки денег Натан под небольшой рост отдавал одному еврею с Еврейской же улицы, хорошо знавшему его отца, деда, и даже немного — отца деда. За последние года полтора в Одессу переехало довольно много бродских земляков Горлиса.)
Ну, вот разве что бумаги со схемами по делу. Он подошел к бюро, посмотрел бумаги, все на месте. И как раз на сей успокаивающей мысли Натан получил крепкий удар по голове, отчего впал в забытье…
Впрочем, оно оказалось недолгим — похоже, бил мастер, хорошо знавший, куда и как ударить, дабы получить чаемый результат с точностью до минут. Руки опять были связаны, во рту — снова кляп, на глазах — повязка. Мысленно Натан вновь отругал себя, более прежнего. Эко — думал, более одного происшествия в один вечер быть не может? И ведь почувствовал чужой запах, но как следует не насторожился, за оружие не взялся. А что, ежели второе похищение закончится хуже первого?
Езда оказалась трудной. Хотя цокот копыт тоже был частый, как при запряженной четверке. Но, видимо, теперь направлялись на хутора за город, по распутице, рядом с которой одесское бездорожье кажется ковровой дорожкой в генерал-губернаторской канцелярии…
На сей раз всё было менее загадочно. По прибытии хозяин похитителей в загадки играть не стал, представившись одесским негоциантом Платоном Ставраки, а похищение назвал всего лишь «чрезвычайно срочным приглашением в гости». На вопрос, зачем же было по голове бить, выразил крайнее удивление. После чего громко и ожесточенно накричал на своих помощников, обещая их предать самым зверским казням. Извинился также за повязку на глазах, кляп во рту и связанные руки. Разумеется, тут же это всё было снято, а дорогой гость торжественно усажен за стол, на котором уже стояли кувшинчик с вином, два стакана и много тарелок со сладостями, — лукумом, цукатами и чем-то похожим на колбасу но, кажется, не с колбасой, по крайней мере, не мясной.
Ставраки показывал себя человеком до невозможности радушным, он подливал вино, вел задушевную беседу на русском языке, который знал хорошо, изъясняясь, правда, с ощутимым акцентом. А к вину грек по-базарному ярко расхваливал сладости, объясняя биографию каждой лукумины до третьего, а то и пятого колена. По его словам, особым, неповторимым вкусом лукум был обязан кумквату — корфуской разновидности апельсина. «А вот и цукаты кумкватовые! Но ежели господину Горлису не хватает в жизни остроты, то следует попробовать инжирные колбаски. Ну, каково?.. Не только сладость бытия, но и перчинка жизни! Вот в этой тарелке поострее, в сей — средне, а тут вообще почти без перца».
Но вместе с угощениями и прибаутками он говорил и о деле. Греческий пафос его речи был примерно тот же, что и в случае с pani: не нужно лезть не в свое дело, тем более что «ни я, ни мои друзья ни в чем не виноваты». Несмотря на подслащивание, угрожающие слова, произнесенные Ставраки, звучали весьма убедительно.
Смысловой пик разговора наступил, когда грек с ловкостью ярмарочного фокусника достал откуда-то лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его и сказал, не поворачивая написанным к Натану:
— Хочу еще раз извиниться за неудобства, господин Горлис, — в устах хозяина дома Натанова фамилия звучала совершенно греческой, ну, скажем, как Такис. — Однако мои люди, которых я еще примерно накажу, сказали, что у вас из кармана выпал сей лист. Так что я спешу его вам вернуть.
Натан протянул руку за бумагой. Однако Ставраки не торопился ее отдавать и продолжил речь в другом направлении:
— Но вы, думаю, поймете меня, ежели я по-дружески попрошу вас сказать немного о написанном здесь, на именной бумаге высокочтимого мной и всеми одесского чиновника.
Горлис дожевывал инжирную колбаску средней перчености, однако запивать ее вином, как делал ранее, не стал, понимая, что опять придется держать ответ, как и в гостиной у pani. Потому лучше сохранять имеющуюся трезвость. Правда, теперь он чувствовал себя более уверенно, чем ранее, поскольку один раз это испытание уже прошел. Постфактум, кстати, придумал убедительную версию, и молчать, запираться смысла не видел.
— Гляжу, господин Горлис, здесь помечены некий «вице-король» и некий «Понятинский». А далее — какое-то неразборчивое слово. Просто любопытство разбирает, что же в нем заключено. — Греческий купец состроил извиняющуюся улыбку, дескать, имею такое досужее любопытство, что никак не могу с собой сладить.
Говорить, как в прошлый раз, что это греческий шрифт, теперь было неразумно.
— Ничего нет в том слове. Вы же видите — чистая абракадабра. Просто мелкая мошка в перо попала. Так пришлось расписать перо, дабы не возвращать его хозяину ущербным.
— Ах да. Конечно, вижу. Но вот далее…
И вот тут Натан напрягся — что ж там «далее»? Ничего более на сём листе быть не должно!
— Вот, знаете ли, под абракадаброю вписано, причем другим почерком, иным пером и чернилами. Да еще и латиницей…
Что ж там может быть написано, ежели Натан ничего не писал?!
— Изволите ли видеть, написано слово, которое мне неплохо известно…
Да что ж это за слово такое, «неплохо известное» Платону Ставраки. Сколько может тянуть этот грек?
— И слово сие — Stavraki.
Опять merde! Когда ж это полька успела вписать в лист фамилию купца. Видимо, он в какой-то момент отвлекся и не заметил.
— Да тут еще и пометки такие странные… — продолжил Ставраки.
О, трижды merde! Натан же не успел посмотреть, что pani накалякала на листе. Выходило, что сейчас у него ситуация более сложная, чем была, поскольку он не знает, что и в каком месте успела полька изобразить на листе.
— С радостью отвечу на все вопросы столь радушного хозяина. Но только будьте любезны, господин Ставраки, объяснить, какие именно пометки показались вам странными?
— Пожалуйста! Первые два слова помечены знаком. А вот моя фамилия оставлена без оного. Такое впечатление, будто некий вице-король и какой-то из Понятинских в каком-то случае избраны для чего-то. А моя скромная персона оставлена не у дел.
Волнения Ставраки стали понятней. Хорошо, впрочем, что на листе нет фамилии его конкурента в подряде на черту порто-франко — Абросимова. Так что тут можно фантазировать довольно смело.
— Господин Ставраки, это большая тайна. Но из уважения к вам лично и греческой общине вообще, я скажу, — далее Натан продолжил шепотом: — Вы же знаете, что скоро к нам в Одессу приедет наш возлюбленный император?.. В его пребывание планируется большая программа. По просьбе начальства я записал имена нескольких польских подданных Его Величества, имея в виду, что во время торжественных церемоний буду координировать их участие в общей программе. Однако же вместе с Его Величеством ожидается приезд графа Каподистрии. И мой коллега из чиновников, не имея под рукой своего листа, записал вашу фамилию у меня. Потом он перенес вас в свой список. Такой человек, как вы, тоже займет подобающее ему место в торжествах. Но поскольку вы не из моего списка, то тут и не помечены.
— А что, — спросил Ставраки, просияв глазами, — Вы верно знаете, что Его Сиятельство граф Каподистрия приедет с государем императором?
Вообще-то Натану казалось, что об этом все знают. Но да, да, возможно, о приезде Каподистрии он услышал только и именно от Вязьмитенова. И это было секретом. Было… Что ж теперь делать — сказанное слово улетело. Причем в доме, где его более всего ждали. Довольный Ставраки вернул Натану лист, и они начали раскланиваться перед отъездом.