— С каких это пор у царствующих особ должна быть легкая жизнь? — быстро вернулась на прежние позиции Вера Кирилловна. — И если не императрица подаст пример мужества и выдержки, так кто же другой это сделает?
— Вера Кирилловна, — подытожила бабушка рассуждения своей словоохотливой родственницы, — будьте добры замолчать!
Обсуждение монаршеских особ было, по мнению бабушки, только ее прерогативой, со стороны же низших по положению это было lese-majeste[14].
Мне захотелось рассмеяться и, чтобы скрыть свое веселье, я посмотрела вниз на партер, заполненный придворными сановниками в алых мундирах и гвардейскими офицерами в ярких кителях с серебряными нагрудными знаками.
Сегодня все были одеты по полной форме, груди в орденах и медалях, но делает ли это людей действительно счастливыми, размышляла я.
Затем, осматривая великолепное серебряно-голубое убранство театра с гербом Романовых над императорской ложей, я думала, что все-таки dans 1’ensemble[15] это довольно красиво. Но здесь ужасно жарко, а Александра, как и Рэдфи, не выносит русскую жару. Интересно, что за красные пятна у нее на лице? Должно быть, это какая-то химическая реакция, но почему нервозность способствует химическим реакциям? Надо будет спросить профессора Хольвега, хотя он и не интересуется клиническими явлениями. Я улыбнулась, вспомнив любовь профессора к многословию.
Заметив мою улыбку, Игорь Константинович, сидящий со своими братьями в ложе великого князя Константина, нагловато улыбнулся мне, как будто мы обменялись с ним какой-то тайной шуткой.
Неужели Игорь тоже думает о профессоре Хольвеге? — удивилась я. Не передаю ли я ему свои мысли на расстоянии? Профессор сказал бы, что это антинаучно. Если бы он был здесь сегодня, то посчитал бы все это нелепым. Он не любит оперу, она искусственна и ненатуральна. Но Нежданова пела так восхитительно, и можно было наслаждаться ее пением с закрытыми глазами.
Я закрыла глаза и почувствовала на себе чей-то взгляд. Это снова был Игорь Константинович. Почему Игорь смотрит на меня так, будто я красивая молодая кобылка? Я хотела бы знать, о чем думает Татьяна Николаевна. Она совсем не выглядит счастливой. Но как хороша она сегодня, как царственна. Интересно, она тоже находит все это глуповатым, или только я так считаю? Возможно, когда я постарею, то есть когда мне будет около двадцати, это будет выглядеть совершенно естественным. Профессор Хольвег вечно критикует все и вся. И все же он — по-настоящему счастливый человек.
Я снова улыбнулась и рассеянно посмотрела в сторону ложи великого князя Константина. Братья Игоря обменялись веселыми взглядами, а он покраснел и надулся. В нашей ложе все тоже заулыбались, даже бабушка, что с ней бывало довольно редко. Вера Кирилловна улыбалась с особенной многозначительностью. Мне было неприятно, что я явилась объектом столь большого внимания, и я перевела взгляд на сцену и не отрывала его до самого антракта, когда отец, который сопровождал царя, позвал меня, чтобы я выразила свое почтение монаршей семье.
В гостиной, что находилась в глубине императорской ложи, царь — в белой кавалергардской форме с голубой лентой ордена Св. Андрея Первозванного — проводил что-то вроде неофициального приема, покуривая папиросу в мундштуке вишневого дерева, который он держал в левой руке. В противоположность церемонному поведению увенчанных медалями и лентами сановников, он вел себя просто и естественно. Был подан чай в серебряном сервизе с монограммой, привезенном из Зимнего дворца.
Александра, увенчанная диадемой, сидела, обмахиваясь большим белым веером из орлиных перьев. Я отметила, как колье из бирюзы с бриллиантами тяжело вздымалось у нее на груди в такт ее неровному дыханию. Великолепные украшения и серебряное шитье на ее белом бархатном сарафане только подчеркивали мрачное, страдальческое выражение ее точеного лица — выражение лица скорее жертвы, чем императрицы. В конце антракта она сказала, что устала, и попросила императора дослушать оперу без нее, она же выйдет к финалу. Он нежно поцеловал ее руку и отправился в первый ряд ложи вместе со вдовствующей императрицей Марией Федоровной и Ольгой.
Татьяна Николаевна, оставшаяся с матерью, встревоженно спросила:
— Мамочка, дорогая, ты не больна? Может быть, нам послать за Боткиным?
— Нет, нет, этого не нужно. Я не больна, просто ramollie[16]. Я немного отдохну, и все пройдет. Я уверена, что никто и не заметит моего отсутствия, — добавила Александра с горькой улыбкой. — Tout Pétersbourg me déteste[17]. — И она посмотрела на отца, будто он являл собой весь Петербург.
Лицо отца оставалось бесстрастным. Слегка наклонив голову, он попросил разрешения проверить меры безопасности в фойе. Александра сдержанно кивнула в знак согласия.
Я тоже попросила разрешения удалиться, но у моей тезки был совершенно несчастный вид, и императрица сказала:
— Почему бы тебе не выйти в коридор, Татьяна, и не погулять с Татой немного? Я вижу, что ты такая унылая эти дни. Я хотела бы побыть одна. — И, увидев изумленные лица своих фрейлин, добавила: — Да, совершенно одна. Неужели такая большая просьба?
Мы все проследовали за Татьяной Николаевной в коридор, который отец приказал освободить для Ее Императорского Высочества.
— Я не понимаю, почему надо людей запирать в ложах из-за меня, — заметила моя внимательная подруга, когда мы медленно прогуливались между рядами кавалергардов, замерших по стойке смирно в своих серебристых шлемах, увенчанных орлами.
— Сегодня в балетных номерах танцуют Кшесинская и Павлова. Никто не захочет их пропустить, — сказала я и тотчас же испугалась, что совершила оплошность: ведь Кшесинская была любовницей царя до его женитьбы.
Я надеялась, что великие княжны не были посвящены в эту семейную тайну. Однако у моей тезки появилось такое надменно-недовольное выражение лица, говорящее об обратном, что я умолкла.
— Бедная мамочка, — сказала Татьяна Николаевна наконец, выражая свою сильную озабоченность, — она так измучилась. Прием в Зимнем дворце был просто нескончаемым, к тому же она ненавидит посещать оперу с тех самых пор, как Столыпин был застрелен у нас на глазах в Киеве, ты ведь помнишь.
— Папа рассказывал мне об этом, — сказала я. Мысль об убитом премьер-министре и о его дочери, искалеченной на всю жизнь бомбой террориста, присутствующей всюду охране, усиленных мерах безопасности в театре пронеслась надо мной, как ужасная тень. И когда я восхищенно всматривалась в мою подругу, такую высокую и тоненькую в русском придворном платье из белого атласа, эта тень обрела вид ястреба, который кинулся на царевну-лебедь из пушкинской сказки. Великая княжна еще в детстве играла эту роль в Павловске. Пытаясь стряхнуть свои мрачные мысли, я сказала:
— Ваше Императорское Высочество сегодня — настоящая царевна-лебедь.
— Ты же обещала никогда не называть меня высочеством, когда мы одни. — Глаза Татьяны Николаевны, большие и темные, ласково задержались на мне — Ты намного больше похожа на царевну-лебедь, чем я. — Затем с каким-то таинственным выражением на лице добавила: — Я знаю кое-кого еще, кто находит тебя сегодня красавицей.
— Меня? Красавицей? Таник, ты опять дразнишься. Ты не можешь когда-нибудь быть серьезной?
— Но я серьезно! Ты не заметила, что Игорь не отводил от тебя глаз во время первого акта? Это все заметили.
Конечно, я заметила. Но с нарочитой небрежностью сказала:
— Это, наверно, братья подбили его к этому. Чего бы это Игорю Константиновичу смотреть на меня особенно?
— А ты не догадываешься?
— О чем я должна догадаться? Таня, почему ты говоришь загадками?
— Да ведь Игорь влюблен в тебя. Это вся семья знает, даже бабуля. И она это вполне одобряет.
Я сделала вид, что не понимаю, что именно одобряет вдовствующая императрица, хотя я начинала понимать не только это, но и смысл всех этих многозначительных улыбок в нашей ложе и в ложе великого князя Константина.
— Так что одобряет Ее Императорское Величество? — спросила я.
— Твой брак с человеком из нашей семьи. В конце концов, сестра Игоря вышла замуж за князя Багратиона, а твой род древнее и знатнее его. Папа думает, что это будет великолепно, и, я уверена, так же думает князь Силомирский. Возможно, я не должна была говорить об этом, но мы обещали, что у нас с тобой не будет секретов друг от друга. Что ты думаешь об этом, Тата? — Татьяна Николаевна остановилась и взглянула на меня со счастливым ожиданием.
— Это очень лестно со стороны Его Величества. Я знаю, что брак с членом царского семейства, внучатым племянником Его Величества, это очень большая честь, — сказала я возбужденным шепотом. — Но ты знаешь, я всегда хотела изучать медицину. Я не хочу просто быть кем-то, я хочу делать что-то, что-то реальное, и важное, и полезное… Таник… скажи, что ты понимаешь.
— Я думаю, да. — Великая княжна величаво двинулась дальше. — Иногда я тоже спрашиваю себя, действительно ли наша жизнь так уж полезна и важна. Мы ведем себя как дети, совершенно отгороженные от жизненных невзгод. Мы не читаем газет. При нас не обсуждается политика. Ах, ну да, мы вяжем вещи для бедных в Рождество и посещаем больных, но все же мы ничего не видим за пределами нашего собственного маленького мирка. Ты знаешь, можно думать о каком-нибудь слове, совершенно обычном и знакомом, и вдруг оно кажется абсурдным, и ты даже не знаешь, как оно пишется. Временами у меня то же чувство о суете вокруг нас, и она кажется абсурдной на мгновение, но потом это ощущение сразу проходит. Понимаешь, о чем я, Тата?
— Да, конечно, со мной то же самое! — кинула я ликующий взгляд на мою подругу. Я недооценила ее. — Таник, ты поможешь мне? Если бы ты могла поговорить со своим отцом, я уверена, Его Величество мог бы убедить папу дать согласие на мои занятия медициной…