— Я могу сообщить вам, — добавил он, — что Николая и Александру с кем-то из детей перевезли дальше на восток, в Екатеринбург, остальные должны вскоре последовать за ними. В Екатеринбурге сильная большевистская власть, похоже, надзор за ними будет там гораздо строже.
— О Господи! — воскликнула я. Неужели было недостаточно глумления толпы, изгнания и забвения! Что же еще их ожидает?
Измученная тревожным ожиданием известий об отце, я продолжала каждую неделю посещать Чека на Гороховой. В ответ на мою очередную просьбу сообщить хоть что-нибудь о нем, меня провели на третий этаж, где находился кабинет Урицкого, начальника петроградской Чека. Я вошла в большую, опрятного вида комнату, служившую ранее столовой, с ободранными обоями, портретом Ленина, рваными тюлевыми занавесками и креслами с порванными сиденьями, окружавшими длинный стол из красного дерева.
Я походила по комнате, потом остановилась у высокого окна, выходившего на грязный двор. Положив руки на талию и высоко подняв голову, я приняла свою обычную позу, которой меня учила Вера Кирилловна и которая всегда помогала мне сохранять самообладание. Так я и стояла, когда в комнату вошел Бедлов, и я невольно содрогнулась от страха и отвращения.
— Татьяна Петровна, как я рад возобновить наше знакомство, — Бедлов протянул мне руку. Я не шевельнулась.
Тогда он сказал:
— Товарищ Урицкий попросил меня заняться вашим вопросом. Не угодно ли присесть? Нет? Что ж, если не возражаете, я присяду.
Он нашел единственный стул с целым сиденьем и боком уселся на него, положив свою толстую короткую руку на стол.
— Что с моим отцом? — резко спросила я. — Когда я смогу его увидеть?
— Татьяна Петровна, — Бедлов поднял указательный палец, — будьте благоразумны. Разве таким тоном просят об одолжении? Ведь вы просите об одолжении, разве не так?
Я опустила глаза и сказала как можно более мягким тоном:
— Я была бы вам очень признательна за известие об отце.
— Вот так-то оно лучше. Ваш отец в настоящий момент находится в Кронштадтской морской тюрьме. Разрешат ли вам его увидеть или нет, это зависит от вас.
Я застыла от ужаса. Отец в Кронштадте, в этом логове свирепых матросов, куда заключенных отвозят из Петрограда на расстрел!
— Вы говорите, что разрешение посещать отца будет зависеть… от меня?
— Ну, это зависит от того, скажете ли вы, где скрывается генерал Майский, бывший начальник штаба вашего отца, или кто-либо еще из его бывших офицеров, с которыми нам бы очень хотелось увидеться.
— Генерал Майский был застрелен прошлым летом при попытке к бегству.
— Не очень-то убедительная история. Я ведь не простой солдат, Татьяна Петровна, чтобы этому поверить.
— Тогда вы и не так просты, чтобы поверить мне, будто я знаю, где генерал Майский, если он жив, конечно. — Я старалась говорить спокойно, но чувствовала, что краснею.
— Неплохой ответ, Татьяна Петровна. — Бедлов прищурил свои маленькие глазки, и я вдруг с ужасом почувствовала, что нахожусь полностью во власти этого страшного человека, который играет со мной, как кошка с мышкой.
— Интересно, — проговорил он, — станете ли вы так же упорствовать, как ваш отец. Я думаю, что все-таки вам лучше присесть, Татьяна Петровна, — добавил он, в то время как я вся похолодела от страха. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.
Я без сил опустилась на пододвинутый им стул.
— Я открою окно, что-то здесь душно. — Он широко распахнул окно, затем снова уселся на свой стул.
На несколько мгновений я закрыла лицо руками, стараясь побороть в себе приступ слабости.
— Вы его пытаете? — с трудом выговорила я.
— Пытаем? Что вы, Татьяна Петровна, мы не столь примитивны. Я имел в виду психологическое давление.
— Так чего вы от него хотите?
— Советская власть намерена устроить суд над Николаем Романовым, где он ответит за свои преступления. Мы хотим, чтобы ваш отец как генерал-адъютант и один из советников бывшего царя дал показания о том, что именно царь вовлек Россию в эту империалистическую бойню с целью отвлечь народные массы от борьбы за свои права. Ведь вы же знаете, Татьяна Петровна, сколько горя и страданий принесла эта война не только русскому народу, но и трудящимся массам всех воюющих стран. Я прервала его разглагольствования:
— Это ложь! Наш государь сделал все, что было в его силах, чтобы избежать войны. Он даже поначалу отменил приказ о мобилизации вопреки совету военного министра. И даже если вы вынудите отца дать такие показания, то ни один суд не примет во внимание свидетельство, полученное вашими методами. — Я вспомнила, что в этом самом здании были такие тесные камеры, где арестованные не могли лечь и им не хватало воздуха.
— Действительно, его показания ничего бы не стоили, если бы не были добровольным и чистосердечным признанием, — сказал Бедлов. — Мы все же надеемся убедить князя, показав имеющиеся у нас секретные протоколы, а также с вашей помощью, Татьяна Петровна, дать показания перед судом революционного народа. Я снова призываю вас к сотрудничеству ради вашего отца. Он действительно очень приятный человек, и я был бы рад дать ему возможность видеться с дочерью и по возможности облегчить ему условия содержания.
— Предположим, я уговорю отца сделать то, о чем вы просите. Что тогда будет с ним?
— Это будет зависеть от решения суда. Несомненно только то, дорогая Татьяна Петровна, что лично вы будете полностью реабилитированы в глазах советской власти. Нашему народу, строящему новую жизнь, нужны такие женщины, как вы.
— Для того, чтобы чистить снег?
— Досадное недоразумение, Татьяна Петровна. У вас будут все возможности стать врачом и хирургом. Сам товарищ Луначарский принимает участие в вашей судьбе.
— Как это мило с его стороны.
— Вам следует с большим уважением относиться к народному комиссару по делам просвещения. Он прилагает огромные усилия, чтобы ликвидировать неграмотность среди народных масс. Разве это не благородная цель?
— Ну разумеется, — ответила я и подумала про себя: «Вы учите народ читать только ради того, чтобы пичкать его своей пропагандой».
— Уверяю вас, Татьяна Петровна, мы строим такое общество, какое придется вам по душе, — расплылся в улыбке Бедлов. — Как сказал Карл Маркс: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Разве вы как сестра милосердия не одобряете такую цель?
— Да, теоретически я одобряю многие из ваших целей, но не понимаю, как они сочетаются с действиями вашей Чека. — О разгоне Учредительного собрания я не упомянула.
— Это всего лишь временная мера для борьбы с контрреволюцией. Когда белогвардейцы, которых поддерживает вся мировая буржуазия, будут побеждены, а германская и австро-венгерская империи рухнут, сметенные революционной волной, которая должна в самом скором времени захлестнуть Европу, Россию ждет такой расцвет науки и искусств, такие свободы и такое материальное изобилие, каких еще мир не видел! — Бедлов прямо-таки воспламенился от собственного красноречия.
Верит ли он сам в то, что говорит, или просто старается завоевать мое расположение, подумала я. Я подозревала, что здесь было и то, и другое. Ведь и сотрудники царской охранки, которые в сравнении с чекистами казались малыми детьми, также, несомненно, верили в то, что преследуют благие цели.
— Дай Бог, чтобы у России было такое будущее, о каком вы говорите, — сказала я и встала. — Я хотела бы немного подумать над вашим предложением. А пока могу ли я послать отцу письмо и передачу?
— Вы сможете лично отнести ему передачу, Татьяна Петровна, как только мы убедимся в том, что вы согласны нам помочь. Ну а пока я могу передать ему что-нибудь на словах. Что бы вы хотели сказать вашему отцу?
— Скажите ему, что я люблю его и надеюсь вскоре увидеться с ним. — Я больше была не в силах видеть Бедлова. — Я могу идти?
Он встал и снова протянул мне руку. На этот раз я пожала ее. «Прости меня, папа, я делаю это ради тебя», — прошептала я про себя. Затем быстро вышла из комнаты.
Придя домой, я так старательно мыла и терла руки, как в операционной, а после долго плакала на груди у няни. Я плакала от бессилия, отчаяния и унижения.
— Так больше не может продолжаться, нянюшка! Неужели никто не сжалится над нами, не поможет? Неужели мы с папой целиком во власти этих чудовищ?
Да, подумала я, и мы, и тысячи таких, как мы, всецело в их власти. У нас все отняли. Теперь настало время настоящего испытания силы духа и мужества. Нам не от кого ждать помощи, и мы можем уповать только на себя и на Господа Бога. И на этот раз никому, кроме Господа, нет дела до нас, и только Ему одному известно, что нас ждет.
26
Весь следующий день после моего «интервью» с Бедловым я была в бешенстве и не могла ни есть, ни спать. Я вспоминала рассказы о методах допроса Чека и зверствах, совершаемых кронштадтскими матросами. Я также представляла себе, каково моим друзьям в руках фанатичного Екатеринбургского Совета. И слышала голос императрицы, когда во время моего последнего визита в Царское Село она завораживающе мрачно сказала: «Возможно, мы никогда не покинем Россию живыми».
Так неужели мы действительно никогда не выберемся из России живыми — Таник, отец и я? Неужели прежде, чем убить, они сломят нас, и мы будем умолять их о смерти?
На следующий день я пришла на свидание с Алексеем. В этот раз оно было в Зоологическом саду рядом с Петропавловской крепостью. Он выглядел очень встревоженным. Сначала я не могла произнести связно ни слова, но потом, когда он взял меня за руку и мягко заговорил со мной, я немного успокоилась и рассказала о своей встрече с Бедловым.
— Татьяна Петровна, я уверен, положение вашего отца не так безнадежно, как вас пытаются уверить, — сказал он. — Это типичная полицейская уловка, они хотят заставить вас согласиться.
— Но как я могу согласиться? Ведь отец будет только презирать меня за это. Что же мне делать?
— Во-первых, вы должны есть, спать и снова стать разумной. В вашей аптечке есть какое-нибудь успо