- Славно! - горец ощутимо приободрился. - Я добро не забуду!
- Ты про денежки лучше не забудь, - подсказала Гамилла и обратилась уже к Елене. - Я такие стрелы не использовала и не вытаскивала. Недостойная вещь.
Она добавила еще специфический южный жаргонизм, который можно было перевести как «западло». А Елена вторично сделала себе зарубку на памяти - уточнить (потом) кто такие «господа стрел», каково значение татуировки, почему к арбалетчице относятся с уважением все, от бретера до рыцаря.
- Но видела, как их тащат, - продолжила Гамилла, и Елена приподнялась на локте, слушая очень внимательно.
- Нужна ивовая палочка…
Гамилла кратко, но понятно расписала несложное приспособление, которое требовалось загнать в рану по стреле так, чтобы прикрыть зазубрины, затем привязать к древку и вытащить. Подстреленный не сдержал зубовного скрипа, очевидно, имел живое воображение и со всей наглядностью представил себе процедуру. Елена внимательно слушала, запоминая науку и после недолгих раздумий решила:
- Попробуем. Завтра, при свете.
_________________________
В перечислении амуниции я опирался главным образом на бургундские ордонансы середины XV века. Со стоимостью сложнее, надо понимать, что цены дико скакали в зависимости от региона и времени. Но в целом снаряжение условного «общеевропейского» рыцаря стоило в диапазоне 10-40 килограммов серебра.
Глава 4
Глава 4
«Нам всегда хочется, чтобы враги были хуже нас. Мы должны чувствовать неоспоримую праведность и нравственное превосходство нашего дела, естественную справедливость нашей победы и, разумеется, действий, что ведут к означенной победе. Необходимо, чтобы любая низость, сотворенная нашими приспешниками, казалась актом если не милосердия и добродетели, то хотя бы достоинства. И поистине счастлив тот, чьи враги действительно соответствуют демоническому образу, который мы рисуем в мыслях и речах, для себя и других»
Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
«Шестое письмо сыну, кое содержит философское размышление об эфемерной природе зла»
В отличие от Флессы, которая жила поближе ко Двору, герцог Вартенслебен, обосновавшись в столице, снял дом наособицу от Мильвесса. Скорее не дом, а усадьбу за городскими стенами. В таком выборе таились как достоинства, так и недостатки, одного не отнять - место хорошо подходило для встречи, о которой не следовало бы знать посторонним. Четверо аристократов могли быть почти уверены, что их камерное собрание останется в тайне. Почти, ведь неизбежны и предсказуемы лишь восход и закат.
Пол из тщательно пригнанных друг к другу каменных плит был отполирован до зеркального блеска. В нем отражались четыре размытые фигуры, как живописные наброски, в которые щедро плеснули воды. Круглый зал предназначался для званых обедов и ужинов, однако нынешний владелец был крайне воздержан в еде и превратил помещение в большой кабинет для работы. Выбор оказался удачен, полукруглая стена с обширными окнами выходила на солнечную сторону, здесь можно было читать и писать от заката до рассвета, не зажигая ламп и свечей.
- Благодарю вас, любезный герцог, за то, что оказали нам честь и проявили гостеприимство, - сказал Курцио ставя в центр круглого стола шкатулку, простую, без резьбы и украшений, но с хорошим замком. Судя по форме и характерным отметинам на гладком дереве, шкатулка была потайным ящичком для ценных бумаг. Такие встраивали в бюро и столы, чтобы хозяин - и только он - всегда имел легкий доступ к особо важным документам.
- Благословен будь этот дом, - прогудел князь Гайот, удобно развалившись в деревянном кресле. - И его щедрый, гостеприимный хозяин.
Граф Шотан ограничился молчаливым поклоном.
- Благодарю вас, дорогие гости, - брюзгливо отозвался герцог Вартенслебен, покосившись на шкатулку. - Для меня и моего скромного дома честь принять вас под этой крышей. Отведайте вина, надеюсь, оно не слишком горчит и не оскорбит ваш изысканный вкус.
В устах герцога ритуальная фраза звучала как-то по-особенному выхолощено, безжизненно. Лакеям было приказано даже не приближаться к залу, ни одно слово, произнесенное здесь, не предназначалось для сторонних ушей. Поэтому бокалы и небольшие кувшинчики с вином были заранее наполнены и стояли в чашах с колотым льдом.
Курцио не преминул воспользоваться приглашением и сделал глоток, отметив, что зеленое вино хорошо, весьма хорошо, но могло быть и чуть лучше. Глотнул еще раз, люто завидуя Вартенслебену. Откуда старик берет столь изысканную посуду? Стекла в мире хватает, мастеров тонкой работы с ним - тоже, но прекрасные, ажурные бокалы с герцогского стола были уникальны и достойны императорской трапезы. Глядя на столь изысканные вещи поневоле начинаешь верить сказкам о договоре с дьяволом, ведь без помощи Темного ювелира нельзя получить настолько чистую - без единого пузырька и мельчайшего изъяна - стеклянную массу и так умело растворить в ней соли золота и свинца, порождая неповторимую игру света.
Сам герцог от вина воздержался и, как обычно, с миной хронического меланхолика сунул нос в бутылочку с пряностями, которая висела на тонкой шее с обилием дряблых морщин. Глядя на Вартенслебена Курцио мстительно подумал, что Удолар сильно переменился за минувший год. Пожалуй, очень сильно. Величественная старость отступала, сдавая позиции дряхлой немощи. Еще весной герцога можно было представить в доспехе на поле боя, хоть и с некоторым усилием. Сейчас уже нет, Вартенслебен, пожалуй, свалится под тяжестью горжета, не говоря о кирасе. Очевидно, недалек час, когда старик отправится в ад, потому что сколь бы легкой мерой не измеряли его грехи, уравновесить их невозможно. Вартенслебен умрет, а Курцио по-прежнему будет наслаждаться жизнью и вином, пусть из безыскусного серебра. Хотя драгоценную посуду можно и выкупить… Лакеи обычно склонны потихоньку распродавать имущество почивших господ.
Что ж, подумал Курцио, будем надеяться, разум Вартенслебена в лучшем состоянии, чем его изношенное тело.
Герцог чихнул, вытер длинный нос в пигментных пятнышках, отпустил перцовую бутылочку, позволив драгоценному сосуду повиснуть на золотой цепочке. Удолар посмотрел на Курцио, буквально скользнул мимолетным взглядом, и островитянин сразу подобрался, отставил бокал. Глаза Вартенслебена были не по возрасту чистыми и внимательными. Никаких старческих пятен, бельм, яркие точки зрачков смотрели на мир с прищуром опытного хищника.
- Дозвольте полюбопытствовать, - запустил пробный шар Курцио. - Как здоровье вашей любезной дочери?
Он намеренно не уточнил, которой дочери, чтобы оставить разговору пространство для развития и маневра. Собравшиеся здесь аристократы слишком отличались во всем, от происхождения до темперамента, друг другу не доверяли, а соответственно предпочитали больше слушать, чем говорить. Требовалось как-то сдвинуть эту льдину, предоставить быстрому течению растопить холодную материю.
- Благодарю, неплохо, - кивнул герцог с машинальной церемонностью, однако развивать тему не стал. Голос у Вартенслебена звучал под стать его внешности, глухо, со старческим дребезжанием.
Курцио сдержал кривую гримасу и еще раз оглядел собрание.
Сторонний наблюдатель был бы удивлен выбором компании. Курцио - эмиссар Сальтолучарда, опальный и отстраненный Регентским Советом, но сохранивший как остроту ума, так и некоторые связи. Князь Гайот - начальник охраны Двора (но не персоны Императора) и полка горской пехоты в Мильвессе. «Солдатский» граф Шотан, командир и владелец лучшей на Восходе конной роты, которая занималась особыми делами в интересах Острова и регентов. Герцог Вартенслебен, личность во всех отношениях могущественная и влиятельная. Четверка непохожих людей, которых, однако, роднила одна черта – изначальные надежды на большее, чем они получили в итоге переворота.
Граф сел, пригубил из бокала и совершенно по-мещански закинул ногу на ногу, будто какой-то лавочник. Впрочем, в его исполнении даже этот грубый, почти мужицкий жест выглядел стильно и высокомерно. Шотан относился к тем людям, которых Пантократор одарил сверх меры во всем.
- Следовало встретиться в охотничьем домике, - сказал он, и то были первые слова, произнесенные «солдатским графом» с момента приветствия. - Как я и предлагал. Еще до вечера всем в Мильвессе будет известно, что некие особы изволили встретиться кулуарно, без подобающей компании, слуг, вина, игр и женщин.
Курцио отметил, что женщин граф указал на последнем месте. Мелочь, но такие вроде бы незначительные пустяки рисуют образ человека.
- Встреча не есть комплот, - скупо улыбнулся князь. - Мало ли поводов для беседы может найтись у людей чести?
- Мне ли указывать вам, насколько в действительности мало таких поводов? - вернул еще более лаконичную улыбку граф.
- И то верно, - князь обозначил салют бокалом, будто признавая истинность слов собеседника.
О, Иштэн и Эрдег, отцы мира и времени, насколько же проще обсуждать сугубо деловые вопросы со своими, тоскливо подумал Курцио. Многовековая традиция и этикет Острова сами по себе превращают разговор в четко регламентированное действо, где каждый участник знает свое место, любое слово может быть высказанным. Материковые люди суетливы, недисциплинированны, а главное - совершенно не умеют слушать кого-либо кроме себя. Но, увы, как говорят на родине, приходится лепить из той глины, что привозит глиномес.
- Господа, - на правах посредника Курцио мягко взял бразды в свои руки, внешне кажущиеся изнеженными и безвольными. - Будьте снисходительны к моей провинциальности, и я позволю себе говорить прямо.
- Ой, да бросьте, почтенный, - махнул рукой князь. - Кто из нас тут не провинциал?
Герцог надменно задрал подбородок, граф едва заметно двинул скульптурно идеальной челюстью, которая была выбрита до чистоты и гладкости мрамора.
- Господа, - фыркнул князь Гайот, от чьего внимания не укрылось явное недовольство собеседников. - Ну, ей-богу или богов, кому как нравится, - он отвесил легкий поклон в сторону двоебожника Курцио. - Моя семья еще два поколения назад считала за подвиг разграбить деревеньку какого-нибудь дворянчика с равнины. Герцогство Малэрсид пошло бы с молотка в уплату долгов, что щедро накопили и передали в наследство предки. Если бы его нынешний владетель брезговал испачкать руки в чужой крови. А вы, любезный граф, насколько я помню, вообще презрели удел магната и землевладельца, дав клятву жить лишь с рыцарского копья