росто среди первых, но единственным в своем роде, и сейчас они крайне вовремя об этом вспомнили. Шотан дернул шеей, пригладил растрепанные локоны, поправил кружева на рукавах. Герцог отвернулся и сунул длинный нос в бутылочку с перцем.
- Встаньте, друг мой, - вымолвил граф, протягивая руку островитянину. Курцио, не чинясь, воспользовался помощью, безмолвно посмотрел на герцога.
- Он оскорбил мою дочь, - повторил в третий раз Вартенслебен.
Курцио посмотрел на Шотана. Теперь все зависло от честолюбия графа и степени его желания подняться выше, чем капитан кавалерийской роты, пусть даже лучшей на восемь сторон света.
- Я… - Шотан дернул кадыком, будто воротник душил рыцаря. Глотнул и скривил губы в некрасивой гримасе. Скульптурно-бледная кожа на лице графа все еще шла красными пятнами.
- Я… - повторил Шотан и снова осекся, но затем выдавил с нечеловеческим усилием. – Извиняюсь.
Курцио с мольбой посмотрел на Вартенслебена. Удолар буквально отзеркалил жест Шотана, дернув шеей в удавке скромного воротника, и так же мучительно проговорил даже не по складам, а чуть ли не отдельными буквами:
- Возможно… я был слишком резок. Но моя дочь…
Курцио, понимая, что дорога каждая секунда и надо ковать, пока горит, протянул обоим спутникам ладони, будто предлагая соединиться опосредованным рукопожатием. Пальцы графа и герцога показались островитянину одинаково жесткими и холодными. Шотан выдохнул и, наконец, снова обернулся самим собой – аристократически-бледный, хладнокровно-отстраненный, будто не от мира сего. Только пребывающие в легком беспорядке локоны свидетельствовали о некотором расстройстве души. Самое главное было сказано, перемирие заключено, теперь ступать по тонкому льду оказалось полегче. И граф вымолвил, по-прежнему не глядя на Удолара, но уже заметно тверже:
- Я обвинил вашу дочь в том, что император дурно подумал обо мне, это было… не слишком достойно с моей стороны. Но тем не менее…
Граф позволил незаконченной фразе повиснуть в воздухе, показывая, что конфликт все же до конца не исчерпан.
- Биэль преподает его величеству мудрость правителя, - пробурчал Вартенслебен. – Не вина моей дочери в том, что мальчишка слишком юн и воображает себя рыцарем без страха и упрека. Фонарь нравственности, светоч морали, чтоб его.
- Да, - вздохнул Шотан. – Как правило, это происходит… и проходит… раньше. Ему бы послужить оруженосцем год-другой при достойном кавалере. Обычно такая школа хорошо лечит наивность.
- Господа, - Курцио слегка хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание. – На самом деле пока не произошло ничего необратимого.
- Я отлучен от императора, - огрызнулся Шотан. – Мальчишка не желает меня больше видеть. Это опала. Настоящая и, очевидно, долгая. Вот благодарность за службу!
- Не стоит называть его «мальчишкой» - мягко подсказал Курцио. – Никогда нельзя быть уверенным, что где-нибудь не притаились чужие, неблагожелательные уши.
Удолар молча кивнул, соглашаясь.
- Что же до предмета нашего разговора… Да, это опала, - не стал опровергать Курцио. – И незаслуженная. Но, - островитянин значительно устремил вверх палец, почти как прихожанин церкви Единого. – Оттовио еще молод, он пока не выучил все уроки правителя. И не знает, что некоторые… вольности… лучше простить, ибо настоящая верность для императора стоит превыше всего. Даже закона и правосудия.
- Мне это не поможет, - буркнул Шотан. – Он выразился более чем прямо. Мне запрещено появляться близ него.
- Так и есть. Но… - значительно поднял уже два пальца островитянин. – Во-первых, ваша рота, как и прежде, служит императору, не так ли?
Хм… - нахмурился Шотан. - Да.
- Да, - скупо улыбнулся и повторил Курцио. – Оттовио, наверное, попросту забыл, что граф Шотан это не только человек с титулом, но и его конная рота. Блестящий, верный отряд, который неустанно бдит на страже покоя и безопасности Его Величества.
- Так… - с неопределенной интонацией протянул жандарм. – Ну… да.
- Во-вторых, кто-то должен будет изнурять гетайров Его Величества неустанными воинскими упражнениями. И в-третьих, вам не дозволено разделять общество императора, однако, насколько я понимаю, никакого рескрипта по этому поводу нет. Вам не запрещено исполнять свои обязанности ни устно, ни письменно, так?
- Да, - кивнул Шотан. – Речь шла только о личной опале.
- Замечательно, - Курцио потер ладони совершенно купеческим жестом. – Следовательно, ничего по-настоящему страшного и необратимого не случилось. Наш правитель еще слишком юн и не обтесан ударами судьбы. Он пока не ценит верность в должной мере, но это не свойство души, а временный и поправимый недостаток. Да, мальчишка не желает вас видеть. Но ваши жандармы хранят его. Ваши воспитанники станут его ближайшими спутниками. И наконец, мы, ваши друзья, остаемся при душе и теле господина. Пройдет время…
Курцио улыбнулся, и Шотан в очередной раз подумал, что не боится ничего и никого, но… от доброжелательности островного эмиссара хочется повернуться спиной к стене и достать кинжал. Однако сейчас и еще какое-то время соратники по малому заговору будут скакать в одном строю, сапог к сапогу.
- Пройдут недели, месяцы, и память о страданиях мещанки потускнеет, как бронза без полировки. А тем временем наш император не раз и не два убедится, что для правителя нет ничего ценнее верности… особенно если она прошла суровое испытание царственной неблагодарностью.
- Сломанная кость оказывается прочнее? – вернул улыбку Шотан, и Курцио подумал, что никогда ему не доводилось встречать такого сильного различия между идеально прекрасной формой и черной душой внутри. Но, к сожалению, пока все участники комплота вынужденно гребут одним веслом, а дальше видно будет.
- Именно так. Правители очень любят верность. И особенно любят, если ее хранят, даже когда сам правитель такую добродетель… не проявил.
- Господа, - ощерился в старческой ухмылке герцог, доселе внимательно слушавший диалог. – Кажется, вы упустили еще один аспект.
Курцио и Шотан синхронно развернулись к старику. Улыбка островитянина была сладкой, как яд, Шотана грозной, как удар кинжалом в живот, а кривая ухмылка Вартенслебена казалась просто жуткой из-за старческих, морщинистых словно у покойника губ и стеклянно невыразительных глаз.
- Жалоба, - вымолвил герцог одно лишь слово.
Теперь все три дворянина образовали треугольник с идеально равными сторонами. Они улыбались друг другу и молча кивали здравой мысли, которая приятно разнообразила трудный день и дурную весть об опале графа.
- Да, жалоба, - повторил, наконец, за герцогом островитянин. – Настоящая жалоба Императору. Не регентам. Не островным кукловодам. А императору Оттовио Готдуа-Алеинсэ.
- Притом не частное прошение, - качнул головой Вартенслебен. – Не писулька, которую суют дрожащей ладонью вместе с мешочком золота чашнику или кравчему. А прямое обращение к правосудию Его Величества.
- То, на что мы надеялись, - удовлетворенно вздохнул Курцио. – Хотя я рассчитывал, что наша удача придет с парадного хода. Впрочем, глупцы сетуют, когда не получают желаемого, но мудрые понимают, что боги милостиво дают то, в чем смертные нуждаются, а не о чем просят. Быть может, граф, ваш нож направила высшая и благожелательная сила.
Шотан отметил, как изящно Курцио обошел вопрос двоебожия в прямом обращении к собеседнику, который молился Пантократору.
- Но умоляю, - закончил мысль островитянин. – В дальнейшем будьте осторожнее.
- Господа, - Вартенслебен чихнул, нюхнув перца с перебором. – Мне кажется, вы снова кое-что упускаете.
- Да? – поинтересовался Шотан. - Воистину, сегодня вы открываете сокрытое, разоблачаете тайное. И не могу сказать, что недоволен этим.
- Обратите внимание, - заметил герцог. - Мальчишка показал себя судией, который слышит стенания подданных и утешает страждущих. Думаю, порезанная шлюха и ее муженек теперь не будут нуждаться долгие годы. Однако…
Удолар сделал длинную паузу, словно предлагая собеседникам додумать несказанное.
- А можно избавить меня от игры в… - Шотан осекся, задумавшись, но продолжил речь все-таки Курцио.
- И в самом деле. Наш друг понес наказание, при свидетелях, которые, так или иначе, разнесут эту весть по Мильвессу. Но в то же время честь его сиятельства графа не умалена публично. Наказание не обратилось в унижение и позор, которых уже не забыть.
- О, да, - усмехнулся Вартенслебен. – Поэтому, буде император пожелает, все можно вернуть на круги своя без потерь для чьей-либо репутации. Разумеется, не сразу, не сейчас… по прошествии необходимого времени. Но можно.
Хм… - подумал вслух Курцио. – Теперь еще хотелось бы понять, это случайность, которая сыграла на пользу нам по благоволению высшей силы или…
Он не закончил, и три аристократа молча взглянули друг на друга, задавшись одним и тем же вопросом. Прошло, должно быть, полминуты, а то и больше, прежде чем Шотан подытожил раздумья короткой фразой:
- Или мальчишка быстро учится.
_________________________
Оплата по числу боевых коней, а не всадников, это скорее польская практика, относящаяся к легендарной крылатой гусарии, последним рыцарям Европы. Но я решил, что и в данном случае будет уместно
Касательно времяпровождения Шотана и его святой уверенности в своей исключительности - увы, здесь нет ничего экстраординарного. Даже в конце XVII века среди лондонской «золотой молодежи» считалось модно и спортивно забивать до смерти нищих. А в более ранние времена забавы были еще проще, например, летом 1572 года Карл IX в компании пары герцогов по ночам избивал парижан, врывался в дома и устраивал групповые изнасилования.
Глава 15
Глава 15
Новый день открылся чередой удач.
Для начала бароны Лекюйе-Аргрефф покинули городок еще до рассвета и без каких бы то ни было последствий для лекарки, предложившей плюнуть на освященные веками лечебные традиции. Елене все равно было чуточку жаль несчастную Дессоль, но скорее символически, можно сказать – абстрактно. Гораздо больше эмоций женщине доставляло шкурное понимание того, каких неприятностей она избежала, совсем как байдарочник, проскочивший по реке с низкой водой и обилием порогов. Да, на этом лекарка ничего не заработала, но и не потеряла, а ведь сложись все чуть по-иному… В общем Елена категорично зареклась когда бы то ни было пропускать чувства и жалость вперед здравого смысла и трезвого расчета. Как сказала однажды Флесса, к чему жалеть того, кто тебя не пожалеет?