- Хм… - Раньян поморщился, ухватив мысль на лету. – Скверно. Надеюсь, там не было твоих знакомых?
- Значит, угадала, - тихо вымолвила женщина, которой до последнего хотелось ошибиться. - Их убьют? Ограбят и убьют?
- Угадала, - подтвердил Раньян. – Благородных и наемников узнают по гербам и знакам. Если их нет, затеялось недоброе дело. И кто-то хочет оставить поменьше следов. Когда видела кортеж?
- Позавчера.
- Значит, их уже нет в живых, - с философским спокойствием решил бретер.
- А так часто бывает?
- Редко, - покачал головой Раньян. - Убивать нанимателей не принято, это плохо для репутации, да и последствия догонят. Но, видимо, Пайт ждет большое веселье. В общем крике легче спрятать одинокий вопль.
- А ты так поступал? – неожиданно и напрямик спросила Елена.
Раньян снова поморщился, более чем красноречиво, с выражением того же брезгливого неодобрения, которое показал ранее Гигехайм.
- Спроси это кто иной, прозвучало бы как оскорбление, - холодно заверил мужчина.
- Понимаю. Ну, так что, поедешь со мной? Мы уже видели город, захлебнувшийся в насилии. Думаю, здесь все будет страшнее. И кровавее. Не хочу видеть это по второму разу. И тем более участвовать. Барон больше меня не защищает, думаю и ты не в фаворе. Чего нам ждать?
Раньян молча глядел на нее, и в его мутных глазах разрасталась… обида? Странный букет эмоций, которые женщина не могла оценить. Непонимание, обида, разочарование. И наконец, все заслонило безразличие.
- Он здесь тебя держит, понимаю, - Елена избегала имен, больше по привычке, нежели опасаясь подслухов. – Но подумай! Тебя никогда к нему не допустят. Больше никогда. В прошлый раз получилось только по удивительному везению. Второй - не получится. И рано или поздно тебя убьют, не одни так другие. Скорее рано. Просто, чтобы не путал расклад в игре. Или приложат твою голову как довесок в торговле за власть. Ты же сам говорил про приметную саблю для убийц. Может и не убьют, а выкрадут, будут держать на цепи и пытать, выбивая признания, бог знает в чем. И выбьют, я же тюремный лекарь, я знаю…
Он осеклась. Бретер по-прежнему стоял, как молчаливая статуя. Елена испытала укол не наигранной злости. Она сделала шаг ближе и ударила мужчину кулаком в грудь. Ну, как ударила, скорее толкнула.
Размеренный скрежет оборвался, Грималь в углу перестал точить клинок, замер, прислушиваясь и присматриваясь.
- Они же тебя убьют, глупец! – повторила женщина. – Или искалечат, но потом все равно убьют! Говорят, островные все же выкупили его у тетрарха. Это хорошо, значит, будет жить! Подумай теперь о себе. За судьбой мальчишки лучше пока следить издалека. А потом… кто знает, как все пойдет. Но сейчас надо держаться от этого подальше.
Она сделала паузу.
- Поедем со мной, - вновь попросила Елена. – Давай, а? Куда-нибудь подальше, на морской берег. Там, где нас никто не знает и никто не найдет. Ты меня подучишь еще Искусству. Я тебя подлечу… да и себя тоже, мы уже не те, что раньше. Каждого… побило. У меня есть деньги, будем тратить бережливо, хватит надолго. Тебе драться не надо, ты слишком приметный. Если что, буду потихоньку лекарствовать, а ты станешь меня охранять.
- Как сутенер? – уточнил бретер.
- Да, - сквозь зубы ответила женщина уже на последних каплях гордости и здравомыслия. - Потом вернемся, когда станет понятно, куда этот бардак покатился. А может, отправимся на Остров. Там последим за… ним. Из тени.
Раньян тяжело вздохнул, отступил на шаг, скрестив руки на груди. Он по-прежнему молчал и глядел на женщину как на ребенка, захлебывающегося собственной капризностью. Елену захлестнул гнев.
- Знаешь, это все круто выглядело, когда я была слабой и жалкой, - выпалила она. – Суровость, многозначительный взгляд, слова по одному за раз, каменная физиономия. Очень круто. Очень стильно. Но сейчас уже не вставляет! Без меня ты бы здесь не стоял. Я спасла вас обоих! Я лечила вас обоих. Я не дала тебе устроить побоище и умереть, когда появились рыцари тетрарха. Так может, послушаешь меня еще раз?! Ты мне…
Она замолчала с приоткрытым ртом, пытаясь понять, а кто ей, собственно, этот драматический Атос? И чего ради она тратит столько сил, времени, гордости, наконец, чтобы уговорить его спасти себя самого?
Елена закрыла рот, перевела дух. Грималь сверкал глазами из угла, не выпуская саблю.
- Хель, - сумрачно проговорил Раньян, не размыкая сложенных на груди рук, словно отгораживался от собеседницы. – Есть вещи, которые человек или понимает, или нет. Если не понимаешь, объяснять бессмысленно. Иди своей дорогой. Иди куда хочешь.
Елена добросовестно обдумала предложение, почти не страдая от уязвленной гордости. Ну, хорошо, «почти» в данном случае прозвучало бы с большой натяжкой, но женщина, по крайней мере, надеялась, что со стороны она кажется деловитой и безразличной.
- Хорошо, - согласилась Елена. – Как скажешь.
Она хотела попрощаться, кинуть напоследок что-нибудь резкое и в то же время эффектное, красивую фразу от которой бретер устыдится, осознает свое ничтожество и так далее. Но вспомнила мудрость Деда: «Уходя - уходи» и передумала. Ушла молча, без фраз, драматических взглядов и прочей театральщины.
- Может, стоило показать ей королевское приглашение? – спросил Грималь, подождав немного ивозобновляя процесс заточки.- Попросить коней придержать… погодить малость.
- А зачем? – спросил бретер, ероша волосы.
- Ну-у-у… - задумался боевой слуга. – Ну да. Может и незачем. Я-то просто тут подумал…
- О чем?
Грималь набрал в ладонь воды, плеснул на серо-черную, мелкозернистую гладь точила. Провел стальной полосой, извлекая мягкий, зловещий шорох из металла и камня.
- Не, я так, по дурости, - сказал слуга. – Ляпнул второпях.
- Вот и молчи, - зло посоветовал господин. - Иди к хозяину, прикажи, чтобы нагрел воды. Буду мыться… перед встречей с королем.
* * *
Подкрались сумерки, на улице было еще по-летнему светло, однако через бумагу солнечные лучи уже не проникали. Елена привычно взяла кресало, зажгла «долгую» лампу из свечного огарка, опущенного в плошку с маслом до самого фитиля. Посмотрела на сложенный в углу комнаты «багаж» из нескольких торб и «вьетнамского сундучка»
«Все, что нажито непосильным трудом…»
Как мало, в действительности, нужно для жизни, когда до общества потребления несколько веков. Если оно вообще здесь возникнет.
Витора занималась непонятной вещью. Она принесла с кухни морковку побольше и старательно, аж прикусывая язык от усердия, вырезала из овоща что-то странное. В Ойкумене покойников предпочитали сжигать, но традиционные похороны тоже были в ходу, так что Елена, в конце концов, узнала миниатюрный гробик. Закончив резьбу, служанка поймала таракана побольше, завернула его в клочок старой тряпки и уложила в морковный гроб, накрыв крышечкой из щепки. Гробик девушка поместила в рваный лапоть и привязала к нему бечевку. Все это проделалывалось с абсолютной серьезностью настоящего ритуала.
- А это что? – с недоумением вопросила Елена.
- Летопровожание, - все так же серьезно отозвалась Витора. – И на отогнание дурности.
Пока Елена пыталась расшифровать сельский жаргон, девушка пояснила, что после заката, но до полуночи, лапоть следует волочить за веревочку до ближайшего кладбища и там похоронить в северном углу. Очень действенное средство на удачу в дальнем пути, избавление от сглаза и прочих неприятностей.
- Понятно, - только и выговорила Елена, напоминая себе, что она единственный материалист в этой вселенной. Остальные живут в мире, где нет разделения на тварное и мистическое, все перемешано воедино. И для Виторы обряд на хорошую дорогу или сглаз так же объективны, как хлебная корка в миске.
Елена опять села на табурет и задумалась.
- А когда мы отправимся? – робко спросила из-за спины Витора.
- Через пару дней.
Служанка повеселела, а хозяйка вновь задумалась – стоит ли звать с собой товарищей? И кого именно? Может все-таки уйти по-английски, незаметно и не оставляя следов…
Витора тем временем достала иголку с ниткой и начала штопать одну из трех рубашек хозяйки. При этом девушка тихонько запела что-то нехитрое и мелодичное. Елена порадовалась – психотерапия добротой явно подействовала. Только вот песня оказалась невеселой.
Я дорогою шла, я широкою,
Я пущу голосок через темный лес,
Не заслышал бы мой лютый свекор,
Не сказал бы ен мому мужу,
Мому мужу, своему сыну.
Как и мой муж горький пьяница:
Ен вина, пива не поеть,
Всегда пьян живет.
Ен и боеть жену понапрасницу,
По чужим речом, по моим плечом:
«Не ходи, жена, ты на вулицу,
Не играй, жена, со ребятами,
Со ребятами неженатыми!
Хотя затем последовало более оптимистичное и веселое:
День деньской
Ходил по всем
По заулочкам,
По проулочкам.
Да говаривал:
«Кишку, ножку
Сунь кочережкой
В верхнее окошко».
Да выспрашивал:
«Здравствуй, хозяин
С хозяюшкой!
Где хозяин
С хозяюшкой?»
Да выслушивал:
«Уехали в поле
Пшеничку сеять».
Да напутствовал:
«Дай им Бог
Из полна зерна пирог!»
Витора заметила, что ее слушают, и спохватилась, испуганно умолкла.
- Пой себе, - ободрила ее хозяйка и замерла с полуоткрытым ртом. Служанка уставилась на рыжеволосую, не понимая, что вдруг произошло. На всякий случай подтянула выше чинимую рубашку, словно закрываясь ей от гнева.
- Черт побери, черт побери… - прошептала Елена, не к месту и внезапно вспомнив легендарную фразу в исполнении … она снова забыла фамилию советского актера. Не Папанов, не Миронов, кто-то другой.
- Черт возьми, - повторила она, прибитая внезапной догадкой, словно таракан хлопушкой.
- Что, госпожа? – вскинулась служанка.
- Боже мой, - выдавила хозяйка едва ли не беспомощно. – Боже… мой…
Она повернулась на табурете, медленно, чувствуя, как буквально «плывет» мир. Комната закружилась, пришлось закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не упасть. Витора замерла, глядя на хозяйку с тревогой и в то же время удивительным фатализмом.