- Хорошо действует обещание грабежей, защита детей, - перечислял граф. – Посул «на том свете воздастся». Бывает, полезна также речь насчет того, что бежать некуда.
- Неужто?..
- Как сказал Куаффар, защищая столицу королевства, «хотите струсить, прикиньте сначала расстояние до моста». И победил. Когда очевидно, что бежать некуда, даже отъявленный трус иногда показывает чудеса храбрости. Можно апеллировать к чести предков, но тут следует быть осторожным. Это хороший аргумент для настоящих дворян. На горцев тоже действует неплохо, ведь по большому счету каждый тухум - воинский цех с долгими традициями и честью. Для них репутация имеет значение. Если отец проявил трусость, считай, помочился на могилу деда и оставил без денег сына. А вот если взывать к благородной натуре кавалеров поплоше или простых наемников, это лишь повредит. У них понимание простое - раз говорят о чести, значит, не заплатят.
- Понимаю
Оттовио глянул на графа поверх стеганой ткани. Император уже чувствовал, как, несмотря на прохладу раннего утра, мокрый жар обволакивает тело под слоями одежды и защиты. Еще четверть часа такого ожидания, и пропотевшее белье можно будет выжимать над котлом с похлебкой, экономя на соли.
- Что вы посоветуете сегодня? Честь великих предков… или обгадившихся от ужаса врагов?
- Ничего.
- То есть?..
- Ваше Величество, это сейчас не нужно, - прямо и честно ответил граф. – Там, - он махнул в сторону полога, за которым уже гремел металл, ржали кони, раздавались отрывистые команды. – Лучшая кавалерия мира. Ее не так много, однако, достоинства и качество бойцов перевешивают многочисленность врагов. Если Господь не против нас, мы победим. И я повторю, все, что Вам следует сделать в этом бою – быть в первом ряду и выжить. Вас прикроют и защитят. Даже конем править не нужно, животное великолепно обучено, все сделает само.
- Мне… стыдно… довольствоваться малым, когда люди будут сражаться вокруг меня и за меня. И умирать за меня, - выдавил через подрагивающие губы Оттовио.
- Ставьте перед собой задачи по силам и возможностям. Никто не стал полководцем по мановению руки. Никто не стал героем без страха и упрека лишь по собственному желанию. Уверяю, Ваше Величество, у Вас впереди будет много боев. Времена к тому… располагают. И Вы должны получить опыт кавалерийской сшибки. Настоящий опыт ужаса и преодоления оного. Опираясь на него, Вы сможете шагнуть дальше, стать Императором-воителем. Но тому, кто сложит голову в первом же бою, великим правителем уже не быть.
- Да… Наверное.
Оттовио сделал долгий вдох, развел руками, самостоятельно проверяя свободу движений. Шотан протянул ему кавалерийский молот, очень изящно сделанный. Ударная часть была выполнена в виде сказочного существа, чей длинный хвост служил бронебойным клевцом, а раскрытая пасть – граненым молотком. Оружие казалось легким и несерьезным, однако в умелой руке могло пробить любой доспех и размозжить череп, как луковицу.
- Подвесите к седлу, - напомнил граф. – Прежде чем принять из рук оруженосца копье.
- Д-да. А корона?
- Не нужно, - покачал головой Шотан. – Будет лишь мешать. Победа – вот сегодняшняя Ваша корона, мой повелитель.
- Граф, - юноша сделал невероятное усилие и выговорил это почти без запинки. – Мой верный, храбрый граф.
Император забыл – совершенно искренне забыл - все наветы и тайные доклады о темной сущности Безземельного, об изувеченных женщинах, чьи тела и души навсегда остались покрыты неизгладимыми шрамами. Сейчас имело значение лишь одно: этот человек рядом. Надежный, достойный, умелый. Готовый идти в бой за сюзерена. Он тот, на кого можно положиться, а Оттовио уже начал понимать, сколь мало подобных ему. Драгоценные крупицы неподдельного золота в океане мутной неверности, измены, стяжательства.
Шотан неглубоко поклонился, приложив руку к металлу кирасы, туда, где обычно находится сердце. У графа стальной торс был двухчастный, так, что можно сгибаться, не приседая или наклоняя разом все туловище.
- Мой повелитель, - негромко вымолвил «солдатский» граф и этого было достаточно.
- Трубы, - слабо улыбнулся Оттовио. – Нас не должны призвать трубы?
- Ваше Величество, - искренне удивился Шотан. – Вы командуете войском. Трубы, флейты и барабаны зазвучат, когда на то будет Ваша воля. А пока они ждут Вашего появления.
- Командую, - сжал губы Оттовио, снова качнувшийся в сторону самоунижения. – Но не управляю.
- Будете, - очень серьезно пообещал граф. – Если переживете этот день.
Несколько мгновений Оттовио молча смотрел на Шотана поверх ватной пелерины. А затем, как по мановению волшебной палочки или невидимой команде, оба мужчины – юный и не очень – рассмеялись. Искренне, откровенно, как люди, готовые рискнуть всем ради блестящего будущего.
Император хлопнул графа по массивному наплечнику, левому, который был толще и больше правого, играя роль щита в конной сшибке. Сталь ударила в сталь с глухим звоном. Доспех Шотана был иссиня-черного цвета и без украшений. Граф относился к тем, кто полагал, что полировка стесывает верхний и самый прочный слой закаленного металла, поэтому его броня носила отчетливые следы кузнечных молотов, а кроме того имела тот же цвет, с которым вышла из масляной ванны. И полностью лакирована для защиты от ржавчины.
- Идемте, - решительно выговорил Оттовио, медленно, стараясь не заикаться. – Раньше начнем, раньше закончим.
- Ваша правда, мой господин, нет ничего хуже драки под летним солнцем, - согласился Шотан, откидывая полог.
Тяжелая плотная ткань отошла в сторону, и окружающий мир буквально ударил по чувствам Оттовио. Шум, цвет, блеск… Ржание коней, лязг оружие, марш немногочисленной пехоты, которой нет места в этой битве, она прикроет обоз. Отрывистые команды, перекличка, указания сержантам. Знамена, флажки, штандарты. Молодой император увяз, потерялся в этом калейдоскопе. Но хуже всего были взгляды. Юноша в прекрасном доспехе привлекал к себе внимание, как магнит, и с каждой секундой все больше глаз обращалось к нему.
Один из гетайров подвел коня, чудесное животное гнедой масти. Дестрие был закован в барды, не стеганые или кольчужные с отдельными пластинами, как у большинства всадников, а полные – наглавник, «воротник», «шарф» и накрупник. Все четыре главные части были соединены в одно целое дополнительными сегментами.
Речь… все-таки надо сказать речь, что бы там ни говорил Безземельный. Император огляделся, чувствуя, как разум снова поддается волне паники. Все, абсолютно все, кто мог видеть повелителя, смотрели на него и ждали. Первые лучи рассветного солнца играли отблесками на сверкающей стали, расцвечивали многоцветные гербы. Выше всех поднимался штандарт со Сломанными Ветвями, символом Готдуа. И больше ни единого знамени какой-либо приматорской семьи. Никто из великих фамилий не прислал помощь, все как один сослались на то, что им необходимо больше времени для набора войск во исполнение присяги.
Никто…
И полемарх, глава Церкви, сослался на тяжкую болезнь. Все архонты срочно разъехались по важным делам, только бы не сопровождать Императора в короткой и отчаянной кампании. При войске находился всего лишь экзарх, самый невлиятельный из тех, что оказались под рукой полемарха. Пастырь откровенно тяготился обязанностью и регулярно срывался на речи о прекращении убийственной розни, договоре и преломлении хлеба с солью. Церковь не верила в императора Оттовио и не желала быть причастной к его неудачам, чтобы затем не объясняться с торжествующими победителями.
И, думая об этом, молодой император вдруг ощутил яркий, обжигающий укол чувства, которое было знакомо, но слабо, очень слабо. Восьмой сын не мог позволить себе роскошь испытывать его, а кукла регентов не имела в том потребности. Но сейчас, будучи настоящим повелителем во главе собственной армии, император понял - он может чувствовать все, что угодно. В том числе и ярость, деятельную злобу, настолько сильную, что даже страх отступил на несколько шагов.
Немилосердно скрипя доспехами, Оттовио подошел к своему знамени, которое он впервые почувствовал не заемным, а своим. Личной собственностью, за которую он в ответе и которая дает ему Право. Император закрыл глаза, коснулся левой рукой восьмигранного древка, прижался к нему лбом. Гетайр, державший штандарт, кажется, престал дышать от священного восторга. Шотан продолжал добирать кандидатов, и теперь их – верных и юных сподвижников Императора, насчитывалось двадцать семь человек. И всем было уготовано место в первой линии, по левую и правую руку от Хлебодара. Кто-то неизбежно умрет, оставшиеся же пройдут крещение сталью и кровью, превратятся в сподвижников, что верны повелителю до самой могилы.
Повинуясь мгновенной вспышке инстинкта, Оттовио опустился на правое колено, не отпуская древко. Даже кони умолкли, и в окружавшей императора тишине громко скрипели металлические ноги. Далеко отсюда, за широким полем – искусно выбранной Шотаном ареной для кавалерийской сшибки – бесновались, орали, выкрикивали оскорбления противники, но с тем же успехом они могли шептать или писать хулительные слова. Их не слушали и не слышали. Даже пехота и стрелки, которым суетные ритуалы благородных были до свечки, начали присматриваться к тому, что делал молодой вождь.
Вспомнив учение Биэль об искусстве выжидания, юноша медленно сосчитал про себя до пяти, затем поднялся и откинул вниз чашу бувигера, оттянул ватную пелерину, открывая рот.
Как там говорил Шотан? Не ссать. С нами бог. Обещание грабежа. Мы победим. И грубая шутка.
- Я вижу перед собой доблестных воинов! – прокричал Оттовио изо всех сил. – Храбрых мужей, которым неведом страх!
Его слова расходились, будто круги на воде, шепотом или скороговоркой пересказывались тем, кто не расслышал или оказался слишком далеко.
- Я вижу, как Господь улыбается, глядя сверху на нас! И Он радуется, видя, как много врагов нынче стоит против нас!
Оттовио широким жестом показал в сторону противника, где тоже реяло множество флагов, числом побольше, нежели над императорским войском. Существенно больше.