быть не должно. Два-три поколения и… здесь логика споткнулась о практику. Да, видимо, поэтому и нет рекультивации как идеи. Печально. Хотя ей то какое дело по большому счету?
- Мастер задал вопрос относительно дуэли, - сказала ученица, откинув сторонние мысли. – В какой ситуации два благородных человека могут скрестить мечи на всеобщем обозрении, вне суда и божественного присмотра. Но при этом сохранят безупречную репутацию и не подвергнутся преследованию... или расследованию. В общем… - она качнула головой и поправилась. – Таким образом, я должна разрешить казус «дуэль или суд». Так назвал его мастер Ульпиан.
- Любопытно, - кажется, вопрос заинтересовал Пантина. – И что ты сказала на это?
- Ничего, - с явным неудовольствием ответила Елена. – Иначе задачи не было бы. Я думаю.
- Проблема юрисдикций, - сказал фехтмейстер. – Например.
- Что?
Елена опять представила, как выглядит для стороннего наблюдателя – с глуповато разинутым ртом и выпученными глазами.
- Проблема юрисдикций, - терпеливо повторил Пантин. – Допустим, повздорили два человека чести, каждый из них вассал своего графа. Допустим ради большей очевидности примера, что графства расположены в разных губерниях.
Елена отметила архаизм, проскользнувший в речи наставника. Пантин использовал очень старый оборот, который даже звучал «инаково», как вставка из церковнославянского, наверное, так называли королевства в ту пору, когда тетрархи еще были назначаемыми губернаторами с правом ограниченного наследования.
- Что говорит нам закон об этом? – спросил Пантин.
- Э-э-э… - Елена с трудом удержалась от искушения хлопнуть себя по губам. – Я полагаю, закон говорит нам… разное.
- Вот именно. Конфликт юрисдикций. Где и по чьим правилам будет вестись разбирательство. Не говоря уж об императорском суде, который время от времени пытается доказать свое верховенство и обязательность. При этом проигравшая сторона будет взывать к сюзерену, жалуясь и требуя защиты. Не раз, не два и даже не сотню по такому вот поводу начинались частные войны, ибо господин должен вступаться за вассала. Закон – всего лишь буквы, написанные рукой человека, Честь же дана дворянину самим Пантократором, который разделил всех людей на высших и низших, отмерив привилегий и повинностей сообразно.
Елена отметила, как фехтмейстер наполнил эту фразу непередаваемым сарказмом. Кажется, воин-маг испытывал к институту дворянства такое же отсутствие пиетета, как его ученица. Пантин же закончил объяснение:
- Поэтому лучше для всех, если два благородных человека решают свои разногласия… в частном порядке. Без апелляции к господам и тем более к правосудию императора. Стремление сделать это публично свидетельствует о не слишком крепком уме, но глупость – не порок, а повод для жалости.
- Противоречит закону, - подхватила мысль Елена. – Но устраивает всех. А поскольку нет жесткой, обязательной для каждого системы правосудия с ясными правилами…
Она снова замолкла, поняв, что для эффектного завершения опять не хватает ума, точнее наработанной практики красивой речи.
- Да, - Пантин либо не заметил паузы, либо (что вернее) милосердно игнорировал ее. – Раньше это называли поэтично: «широко закрытые глаза правосудия». Взгляд открыт, но слеп. Как сейчас… даже не знаю. Можешь спросить у мастера Ульпиана.
- Спасибо за науку, - Елена обозначила поклон, приложив к сердцу вооруженную руку. – Забавно… - она слегка улыбнулась. – Когда-нибудь здесь войдут в моду настоящие дуэли. Даже не «когда-нибудь», а скоро, за считанные десятилетия, может и годы. А потом их будут запрещать.
- Здесь?.. когда-нибудь?.. – приподнял бровь Пантин.
Повисла немая и до крайности неловкая (во всяком случае, для Елены) пауза.
- На сегодня достаточно, - смилостивился, наконец, фехтмейстер и сразу, без переходов задал вопрос. - В чем твоя слабость? Что нам должно исправить в следующие недели?.. Хотя, думаю, тут и неделями не обойтись.
На этот раз ученица подавила готовое уже вырваться мычание «э-э-э…» и предположила:
- Слишком медленно? Все нужно делать быстрее?
- Нет. У тебя принципиальная слабость в защите от финтов. Кстати, как мы защищаемся от них?
- Тремя способами. Парирование и контратака, - заученно отчеканила Елена. – Контратака без защиты, во время финта, на опережение. И отступление.
- Вот именно, - наставник поднял меч и отмечал слова, взмахивая им, как дирижерской палочкой. – И если только предоставляется возможность, ты всегда отступаешь. Всегда шаг назад. Это предсказуемо, это опасно. Следи за собой.
- Я думала, умение держать дистанцию для меня главное, - пробурчала Елена.
- Да, так и есть, - согласился фехтмейстер. – Когда у тебя хватает пространства для Шагов. Но рано или поздно случится так, что его не будет, это неизбежно. А неуместное действие убивает столь же верно, как и отсутствие действия. Не забывай этого.
Елена снова обозначила поклон, молча благодаря за науку.
- На сегодня хватит, - повторил мастер. – Завтра здесь же и в этот же час. Вернемся к бою с малыми щитами. А затем поучимся чему-нибудь новому.
- А… то место?
- Ты его больше не увидишь. Пристрастие к определенному полю боя закрепощает. Ты многому научилась, но и скопила избыток привычек. Привычка это предсказуемость. А предсказуемость для бретера это смерть. Недаром фехтмейстеры в городах закрывают свои школы от стороннего взгляда. Для врага ты должна быть шкатулкой с секретом, книгой на замке. А опытному чтецу достаточно беглого взгляда, чтобы оценить содержание фолианта.
- Скажи… - Елена замерла, пытаясь адекватно формулировать вопрос.
- Да? – снова изогнул бровь наставник.
- А на что это похоже? – решилась женщина. – Безумие мага-воина?
- На преисподнюю, - качнул головой Пантин, против ожиданий Елены фехтмейстер ответил сразу, буднично, словно ученица спросила «чем вы завтракали?».
- Преисподнюю… - повторила она в легком замешательстве.
- Есть вещи, которые представить нельзя, - сумрачно сказал Пантин. – Их можно лишь почувствовать самому. Ты не узнаешь, что такое море, не узрев его воочию. Не поймешь, что такое рана и боль, пока твоя собственная кровь не прольется на землю. Так же и с магией, тем более такой… особенной. Умение совместить волшебство и меч открывает врата в ад. И нужно большое искусство, чтобы держать их запертыми.
- Тебе это знакомо не понаслышке, - не спросила, а констатировала ученица.
- Разумеется.
- Но как мне победить ее?
- Я уже говорил тебе, - с бесконечным терпением повторил Пантин. – Никак.
- Тогда зачем ты учишь меня? – спросила ученица. Елена понимала, что вновь поддается чувствам, однако не сумела перебороть злость. В это мгновение женщина очень трезво подумала, что за минувшие недели такие приступы нерассуждающего действия повторялись куда чаще, чем следовало бы. Вот и сейчас лучше бы прикусить язык, памятуя, что в закрытый рот муха не попадет. Но все уже было сказано и услышано адресатом.
- Потому что ты не можешь рассчитывать на успех в чем-либо, если не пытаешься, - столь же терпеливо и назидательно вымолвил Пантин. – Ты ей не ровня. И никогда не станешь, если не случится чуда. Но…
Фехтмейстер замолчал, на мгновение женщине показалось, что серые бельма учителя вспыхнули потусторонним огнем.
- Иногда чудеса случаются. Однако и чудом надо суметь воспользоваться. А вообще ты глупая девчонка.
- Чего?..
- Сколько раз наука Чертежника спасала тебя? – недобро ухмыльнулся Пантин.
Елена опустила голову, не в силах найти контраргумент.
- Глупая девчонка, - повторил старый воин без особого осуждения, но и без снисхождения. Облик фехтмейстера явственно выражал усталое смирение перед неизбежным и настроение «учишь, учишь бестолковую шпану, а все напрасно».
– Хоть и здоровая дылда. Все. Завтра продолжим, - он промедлил пару мгновений и безжалостно закончил. – Если сочтешь это полезным.
- Я извиняюсь, - тихо сказала Елена. – Не подумала.
- Так думай, иногда глупость все-таки порок, - с той же убийственной серьезностью вымолвил Пантин. – Великие мастера оттачивают искусство боя десятилетиями, они начинают с того, что еще в малолетстве колотят друг друга игрушечными мечами, затем ищут наставников, терпят невероятные унижения, нуждаются. Их настигают увечья и раны. А ты не просыпаешься до рассвета, чтобы вылить мой ночной горшок, и не ложишься после заката, избитая до черных синяков. Ты сразу обрела возможность учиться у тех, лучше кого нет на свете. Без страданий, без испытаний, без необходимости отречься от прежней жизни ради того, чтобы посвятить ее Смерти.
Да, хотелось кричать Елене – в голос, до истерики. Да! Мне не пришлось отрекаться от прежней жизни, ее просто забрали. Перечеркнули, отрезали, будто кусок мяса, что кидают собакам. Меня бросили в ад, да еще и отяготили какими-то страшными долгами, о которых я понятия не имею. Всего то…
Но женщина промолчала и только ниже опустила голову, стиснув зубы, пряча за ними вредные, ненужные сейчас слова.
- Ступай, - мрачно повелел недовольный, разочарованный фехтмейстер.
И на этом урок завершился.
Елена брела к деревне, обходя по дуге лагерь, который уж два дня как должен был сняться, чтобы уехать дальше, к столице королевства-губернии. Все развлечения, что могла принести округа, оказались выбраны, вся приличная еда сожрана. Спустя отмеренные природой и календарем четырнадцать месяцев сколько-то самых привлекательных девиц разродятся младенцами с неплохой наследственностью. Кого-то из местных вроде бы прибили до полусмерти, впрочем, компенсировав родне и деревне это неприятное происшествие кошелем серебра. Делать здесь больше было нечего.
Однако…
На следующий день после того как Елена внезапно получила новую работу, ранним утром, еще затемно с востока примчался гонец. Точнее пришел, землисто-серый от усталости, на заплетающихся ногах, потому что лошадь пала незадолго до того. Посланник был «частный», не имперский, он странствовал под гербом «Шляпа и Посох Странника», представляя семью Дипполитус, крупнейшего поставщика курьерских и почтовых услуг. Гонца провели к Блохту, после с ним говорил Дан-Шин, и внезапно сборы отложились сами собой. Сразу на в нескольких направлениях помчались уже личные посланники Блохта, а также императорского комита, причем комиссар слал гонцов на восток, откуда явился почтмейстер Дипполитусов, а граф, наоборот, в королевскую столицу. Еще через какое-то время лагерь превратился в разворошенный муравейник. Притихла музыка, а шуты и прочие деятели развлекательной индустрии получали больше пинков, нежели монет, все и каждый перешептывались, уединялись, строили очень таинственные лица. При этом сугубо военный люд испытывал явный ажиотаж и подъем, а более цивильные господа наоборот, больше грустили. Впрочем, судя по всему, большинство господ сами не понимали в точности, что происходит или уже произошло. Хотя это не мешало им держаться с видом людей, познавших всей тайны мира.