– Что вы! Я буду просто счастлива! – сказала она.
– Как вы добры и щедры! – и он поцеловал ей руку.
Вот уже третий год она звонит ему примерно раз в месяц и спрашивает:
– Ну и как движется наш роман?
А он, честное слово, не знает, что ответить. Какой еще, к черту, роман? Совсем с ума сошли, девушка?
Она ему так надоела, что он сменил симку в мобильнике и уехал на полгода в Латвию, снял комнату в городке у моря. Один раз он зашел в плохонькое кафе на окраине, и тут она подошла к нему, держа в руке меню.
Вот тут он понял, что непременно напишет этот роман и посвятит ей. И вообще ему вдруг показалось, что все эти три года он любил ее, как никого в жизни.
Поднял на нее глаза, а она сказала:
– Šodien mums ir tikai aukstā zupa un cepta vista.
– Zupu, lūdzu, – ответил он. – Un maizi.
дом с мезониномСтаринный вальс
Город Клюев, бывший Проточный Перескок, носил свое имя вовсе не в честь крестьянского поэта, а в память красного командира, которого в марте 1918 года лично изрубил шашкой генерал Марков на своем пути от Дона к Екатеринодару.
Хотя городок этот находился в полутора тысячах верст от тех знаменательных мест. Но именно тут и родился несчастный краском Клюев, поэтому тут ему и вышел бетонный обелиск и название города декретом Совнаркома от какого-то числа и месяца уже 1921 года.
Город был маленький и бедный.
Всего работы – автосервисы и магазины запчастей. Еще кафе и две гостиницы. Одна дешевая, «Царский двор», на 15 комнат, а другая дорогая, «Флёр де Пари», всего на шесть номеров улучшенной комфортности, и даже с двухкомнатным люксом, где перед кроватью на стене висела большая корейская плазма: на нее горничная Марта Степановна со своего пульта могла запустить эротику. За отдельную не слишком большую доплату. Также она могла позвать девушек и принести ужин с шампанским.
Потому что город Клюев стоял на дороге между Костромой и Кировым, то есть Вяткой. Обслуживали проезжающих.
Хотя частные дома в этом городке были ничего себе. Еще со старых времен. Вот Миша Неустроев жил в таком доме. Наследство от покойных родителей, всего год назад получил. Здоровенный сруб на кирпичном фундаменте, три комнаты, а если с мезонином, то пять. Куда такой одному парню? Мишин дядя Василий Фомич, папин сильно старший брат, тоже Неустроев, советовал Мишке сделать там отель или ресторан, потому что сам он держал обе гостиницы и одно кафе. Отельер и ресторатор, понимаешь! Обещал даже помочь. Но Мишка не хотел всякого геморроя. Он был автомехаником, и ему хватало.
Но на самом деле не хватало.
За такой большой дом надо было платить. Квартплату, налог, воду, электричество и газ. Мишка приходил к Василию Фомичу, то есть к дяде Васе, за помощью. Первый раз дядя Вася дал. Второй раз выдал половину суммы. Очень кряхтел. А на третий раз предложил Мишке, чтоб тот сделал дарственную. Чтоб перевел дом и участок на него, на дядю. А он возьмет все расходы на себя, а на Мишку оформит завещание. И вообще деньжонок подкинет.
Мишка посоветовался с другом Данилой.
Данила сказал, что завещание в любую минуту можно отменить и написать новое. Например, на жену. Ах, он давно вдовец? Ничего! Окрутит его какая-нибудь курва из гостиничных, заставит расписаться, вытрясет из него новое завещание, потом накормит его пирогом с грибами – и хозяйка всему.
Вот так объяснил Мишке его друг Данила.
– Да дядя Вася совсем старый, ты что! – сказал Мишка.
– Тем более! – Данила наставительно поднял палец. – Стариками легко манипулировать, точно говорю. Я читал.
Данила был сантехник.
Через пару месяцев его пригласил дядя Вася переставить раковину у себя дома. Данила застал старика в дурном настроении: тот сидел на диване, глядел в пол, громко кряхтел.
– Вы чего, дядь Вась? – спросил Данила. – Болит чего?
– Радио слушал, – сказал старик. – Какой-то еврей выступал. Профессор по экономике. Хасин, Хесин, я забыл. Умный. Сказал, конфискация будет.
– Чего? – не понял Данила.
– Частичная конфискация вкладов. Из-за плохого положения финансов.
– А? – Данила так и не понял.
– Деньги, которые в банке лежат, у людей отнимут. Ну или удержат на срок. Заморозка – та же конфискация.
– Ну и ладно! – засмеялся Данила.
– Тебе-то ладно! – обиделся дядя Вася. – У тебя в кармане вошь на аркане! Сколько у тебя на карте? Десять тыщ?
– Пять с половиной, – признался Данила.
– Ну всё, всё! – замахал руками старик. – Инструмент принес? Хорош болтать. Иди работай.
Вечером Данила прибежал к Мишке и все ему рассказал.
Диспозиция ясна: дядя Вася богатый. У него деньги в банке. Он боится конфискации. Он со страху может снять деньги. Снимет, спрячет в доме, а уж там найти кубышку и немного из нее одолжить – дело техники. Осталось уговорить дядю, что конфискация и вправду будет.
К счастью, дядя приболел и сидел дома. Всеми делами заправляла гостиничная горничная Марта Степановна. А у дяди на глазах ехала крыша. То ли он на самом деле боялся, что государство отнимет деньги, то ли от старости поглупел – но сидел на диване, смотрел в одну точку и шевелил губами и пальцами, будто что-то подсчитывал.
Ребята тем временем навещали дядю Васю и сочиняли про конфискацию. Что заморозят 80 процентов. На три года. Остаток будут выдавать по одной тыще в день. Данила даже придумал голосом Путина объяснить народу, почему надо заморозить вклады. Записали на флешку и дали дяде прослушать, как будто это радио.
Вот тут-то дядя и собрался ехать снимать деньги.
Попросил Мишку отвезти его на своей машине в банк. У Мишки был джип, латаный, но бегал пока. Сначала поехали в Сбер, потом в соседний райцентр, где Альфа, ВТБ и Тинькофф. «Хитрый какой, старый черт! – думал Мишка, смеясь про себя. – Все яйца в один карман не ложит! А мы хитрее».
Дядя угрюмо возился у банкоматов, снимал налик с карточек. Мишке велел выйти на крыльцо. Видать, боялся, что тот подсмотрит пин-код.
Вышел с чемоданчиком. Сел в джип. Скомандовал: домой.
Ехали темной дорогой. Мишка покосился направо. Вот старый дядя носом клюет. Вот чемоданчик на коленях у него. Тюкнуть по лысине, сбросить в болотце, и все дела. Или аварию изобразить. Нет! Найдут по отчетам в банках. Да и грех на душу, кстати говоря. Пускай домой отвезет, а мы подождем дня три-четыре.
Приехали.
Дядя сказал «спасибо», протянул тысячную.
Мишка брови поднял:
– Да что вы, дядь Вась! Не надо! Я ж родственно!
Но тот почти что силой сунул бумажку ему в карман.
Мишка в окошко подсмотрел, куда дядя поставил чемоданчик: в платяной шкаф в спальне.
Не стерпели Мишка с Данилой три дня ждать. Назавтра вечером наведались. Ночь, три часа с минутами. Ключи Мишка заранее спер. Дядя храпит на весь дом. На цыпках зашли, шкаф открыли. Вот он!
На Мишкином джипе выехали из города. Еще три километра. Свернули на проселок. Остановились. Заспорили – все берем или, как сначала думали, примерно треть одолжим, а остальное назад? «Смотря сколько там», – сказал Данила.
Чемоданчик был заперт. Мишка поддел ножиком замки – один, потом другой. Раскрыл.
Там была серая коробочка с зеленой лампочкой.
Ребята даже не успели удивиться.
Их вместе с джипом разнесло в клочья.
А через полгода дядя Вася, то есть Неустроев Василий Фомич, вступил в права наследства, как единственный родной человек своему погибшему племяннику. Отремонтировал его большой бревенчатый дом и открыл там апартаменты с венской пекарней, под названием «Старинный вальс».
Еще через год местные краеведы выяснили, что декрет Совнаркома о переименовании города был неправильный, потому что никакого красного командира Клюева на самом деле не было, а была местная аферистка Аграфена Клюева, бывшая гимназистка купеческого звания, которая все это сочинила и устроила ради пенсии и чтоб не трогали.
Хотели переименовать город обратно в Проточный Перескок, но потом решили оставить как было. Только на обелиске с неясным профилем убрали старую надпись и сделали новую – «русскому поэту Николаю Клюеву».
Тем более что он, говорят, в этих местах бывал.
воспоминаниеПринцесса и пастух
Мы шли вдоль дороги, с картофельного поля на обед. Был полдень, но совсем не жарко: сентябрь. Увидели, что слева, на лугу, в небольшой дали, пасутся коровы. «Гляди, какое у этой Пеструхи вымя толстое!» – сказал кто-то. «Не Пеструха, а Рыжуха», – поправили его. «Чего так?» – «Пятна рыжие». – «Но все равно пятна!» Ленивый такой разговор. Тут одна девчонка сказала: «А молочка бы сейчас парного!»
«Банка есть?» – спросил Джабир.
У кого-то в сумке нашлась полулитровая банка.
Джабир схватил ее и побежал к коровам.
Дело было на картошке, километров сто от Москвы, нас туда послали прямо в сентябре, сразу после поступления. Джабир был француз. То есть араб-алжирец, но французский гражданин; он все про себя рассказал. На русском он говорил хорошо, учился еще во Франции.
Приятный парень, веселый. Помню, когда мы первый раз сели у костра и налили ему водки, он спросил: «Сколько стоит бутылка водки в Москве?» – «Три рубля!» – ответил кто-то. «А в Париже триста франков!» – сказал он. «Ого! – тут же завопил один наш парень, большой любитель всякой «фирмы» и джинсов. – Триста франков! Уй ты! Вот это да! А что можно купить в Париже на триста франков?» – «Бутылку водки», – пожал плечами Джабир, и все расхохотались.
Он, разумеется, ходил в джинсах и во всякой «фирме» с головы до ног. Разумеется, многие девчонки на него засматривались. Француз, что тут объяснять. Особенно одна. Она его сразу как будто бы присвоила. Все время была рядом, а на обеде накладывала ему салат из редьки, из общей миски. Нас специально кормили тертой редькой, потому что это от простуды. Кстати, правда! Никто у нас не сморкался и не кашлял.
Вот. Она ему накладывала салат и гордо смотрела по сторонам. Ни одна девчонка даже не пыталась у нее этого Джабира отбить. Потому что она была вся такая – красивая, рослая, резкая и тоже в настоящих джинсах.