Ну и сочетание. Извращенец!
Эльф продолжал невозмутимо есть, а я — возмутимо его рассматривать. Данита тоже, но она просто рассматривала, без возмутимости. Мирра же вернулась к своей тарелке.
За столом повисло молчание.
Наконец Коул доел, вытер губы салфеткой и сказал:
— Спасибо за компанию. — Взял свой поднос в руки и добавил: — Шайна, тебя просили зайти в кабинет к ректору сразу после завтрака. — А потом поднялся и ушёл.
Будто бы ничего не было!
— Вот гад, — вздохнула я. — Весь аппетит испортил.
— А он у тебя был? — хмыкнула принцесса. — Что-то я не заметила.
— Надеюсь, он к нам за обедом не подсядет, — вновь вздохнула я, допив всё-таки чай. — А то я так, пожалуй, совсем оголодаю…
— А знаешь, — Данита вдруг развеселилась, — по-моему, ты ему нравишься!
Хорошо, что чай я успела допить, а то бы поперхнулась.
— С ума сошла?!
— Вообще-то я тоже так думаю, — сказала вдруг Мирра спокойно, и мне окончательно поплохело. — Вот только Коул несколько… ненормален. Так что я на твоём месте не спешила бы радоваться…
— Да ну вас! — вспылила я, схватила поднос и помчалась к выходу. Хватит с меня всех этих глупостей!
Пока шла к ректору, успела остыть. Никогда не умела долго негодовать. Если не брать в расчёт моё детское отношение к отцу, конечно.
Грозный секретарь ректора посмотрела на меня исподлобья, когда я вошла в приёмную, и пробурчала:
— Идите, студентка Тарс. Профессор Аррано вас ждёт.
Я сглотнула и толкнула дверь. Было немного страшно — совсем чуть-чуть, где-то на краю сознания. Интересно, зачем я понадобилась Эмирин, да ещё и после вчерашнего покушения на Даниту?..
Ректор стояла у окна и пила что-то из большой белой чашки. Услышав мои шаги, обернулась, поставила чашку на подоконник и сказала, чуть улыбнувшись:
— Доброе утро, Шайна. Подойди.
Я приблизилась и нерешительно остановилась возле окна, совсем близко к Эмирин. Яркий утренний свет освещал её лицо и фигуру, и я на секунду застыла, рассматривая ректора.
Какая же она красивая. Глупо и по-детски так думать, но по-другому невозможно. Кожа белая, светящаяся, нос идеальной формы, и губы тоже. А уж глаза…
Ею можно быть одержимым и без всякого проклятья.
— Красота не бывает бездушной.
Я словно очнулась.
— Что?.. Простите, ректор, я…
Она улыбнулась, и мне показалось, как-то грустно.
— Ничего, Шайна. Для того чтобы прочесть твои мысли, мне совсем не обязательно прибегать к магии Разума… Они написаны у тебя на лице.
Щёки начали гореть.
— И я повторюсь: красота не бывает бездушной. Если душа прекрасна, то прекрасно и всё остальное. Если же нет…
— Моя душа, наверное, совсем не прекрасна, — пробормотала я, думая о своём крупном телосложении, и о больших губах, и о слишком широких бровях…
— Ты ошибаешься, — Эмирин засмеялась, и её глаза почему-то вспыхнули весельем. — Но однажды это перестанет быть для тебя важным… Впрочем, я позвала тебя не за тем, чтобы читать нравоучения. Дин рассказала мне о твоей проблеме, о снах и головных болях. И я действительно могу тебе помочь. Но не так, как она думает.
Мне стало неловко. Я и Дин… имею ли я право принимать эту помощь после того, что…
— Ну вот, опять. Так, волчонок, прекрати терзаться.
Волчонок?..
— Возьми меня за руки. — Эмирин протянула мне ладони, и я послушно ухватилась за них. Тёплые, приятные… почти как у мамы. — Мы с тобой сейчас проделаем одно упражнение. Оно не сложное, но требует внутренней концентрации. Поэтому давай, избавляйся от лишних мыслей. Здесь только мы с тобой… и больше никого и ничего. Закрой глаза и вздохни глубоко-глубоко.
Я послушалась.
— А теперь… постарайся ни о чём не думать, Шани. Просто дыши…
А потом она запела.
Я не знала этого языка. Чистый, как вода в горном ручье, и такой же текучий, он обволакивал моё сознание, растворялся в нём, впитываясь в меня, как в губку. Необыкновенная мелодия, чудесная песня, прекрасный голос…
А потом мне стало больно. Но как-то… не так, как обычно. Эта боль почему-то была приятной. Её хотелось смаковать, ею хотелось плакать…
Разве так бывает?
— Ты чувствуешь себя, Шани? — сказала Эмирин тихо, когда песня закончилась. — Твои руки — в моих руках. И ты сама — здесь. Чувствуешь? Скажи.
— Да, — прошептала я.
— Тогда возьми всё, что ты чувствуешь сейчас, и пропусти сквозь себя. Представь, что эти чувства впитываются в землю, уходят в неё глубоко-глубоко… давай, попробуй, волчонок.
Я вновь вздохнула… и представила себя маленьким ручейком. И я текла, текла, текла… и впитывалась в землю… Пока не впиталась полностью.
Тогда я распахнула глаза и чуть не осела на пол. Но чьи-то сильные руки подхватили меня, заставили выпрямиться, погладили по голове…
— Молодец. Справилась. Каждый раз, когда будешь просыпаться и чувствовать головную боль или что-то ещё, проделывай это упражнение. Оно помогает избавляться от того, что не нужно.
— Я боялась, что совсем растворюсь, — прошептала я, ощущая, как меня усаживают в кресло.
— Глупенькая, — ректор засмеялась. — Ты же человек, а не вода. Уходит всегда только лишнее. Всё, что нужно, останется с тобой.
Мне ужасно хотелось спать.
— Кажется, во мне было слишком много лишнего… — пробормотала я, пытаясь открыть глаза, но они вновь закрывались.
Последним, что я услышала перед тем, как погрузиться в сон, был тихий смех Эмирин.
53
Рональдин Аррано
Мама всегда говорила, что самое глупое — это бежать от самой себя. Нужно быть перед собой честной. И Дин старалась, очень старалась. Только вот в этот раз получалось плохо, если не сказать — совсем не получалось.
Утром она позорно сбежала от самой себя. Можно было бы сказать, конечно, что от Шайны и Мирры, но Дин не стала врать себе хотя бы в этом.
— О чём задумалась?
Она улыбнулась Эвану. В конце концов, он был не виноват в её бедах. И очень старался развеселить.
— Да так, ерунда. Пустое. Вернёмся в академию?
— Может, ещё погуляем?
— Нет, — Дин покачала головой. — Надо делать домашнее задание. Это ты у нас третьекурсник, можешь позволить себе немного расслабиться, а мне пока не стоит.
— Ладно, пошли, — вздохнул Эван.
Они гуляли не так уж и долго, можно было бы пройтись по Лианору ещё, но Дин надоело притворяться, что всё хорошо. Да и время подходило к обеду, а из-за пропущенного завтрака ужасно хотелось есть.
В коридоре общежития они столкнулись с Миррой. Взгляд рыжей на секунду заледенел, но затем она улыбнулась и поинтересовалась:
— Как погодка?
— Осенняя, — ответил Эван, а Дин отвела глаза. — Уже не жарко, но ещё и не холодно.
Мирра кивнула, распахнула дверь в их комнату и встала на пороге, вопросительно глядя на Эвана и Рональдин. Было ужасно неловко…
Парень кашлянул, покосился на Мирру, но, как будто поняв, что позиций та не сдаст, наклонился и быстро поцеловал Дин в словно окаменевшие губы.
— До встречи. Пока, Мир.
— Угу, — буркнули за спиной дочери ректора. — Ты идёшь или как?
— Иду…
Только когда дверь с глухим стуком закрылась, Дин смогла посмотреть на Мирру. Рыжая стояла перед ней, скрестив на груди руки и иронично ухмыляясь.
— Что? — прошипела Рональдин, внезапно начиная злиться.
— Ничего, — ухмылка рыжей стала шире.
— Тогда почему ты так смотришь на меня?!
— И как же я на тебя смотрю?
— Да будто бы я сделала что-то неправильное!
— Это твои слова, не мои.
— Зато взгляды — твои!
— А мне, значит, уже и смотреть на тебя нельзя?
— Так — нельзя!
— Как хочу, так и буду смотреть.
— А я… я… — Дин вдруг всхлипнула и, сделав шаг вперёд, ткнула Мирру пальцем в грудь. — Это не я неправильная, а ты, ты! И ты меня хочешь утащить в эту свою неправильность! Хватит, я тебя прошу! Я не могу так, не могу! Как мне здесь учиться, жить? Как маме в глаза смотреть?!
Мирра взяла Дин за руку, чуть погладила пальцы и, притянув к себе, обняла.
— Всё, перестань. Не буду я больше, ничего не буду. Даже смотреть не буду, если ты не хочешь.
— В том-то и дело, понимаешь? Хочу. Очень хочу…
Рыжая застыла на секунду. Потом усмехнулась и покачала головой.
— Нет, Дин, не нужно. Ещё больше всё запутывать… Просто забудь.
— Тогда… В последний раз? Пожалуйста…
Как же она может так целоваться? И нежно, и твёрдо, и властно, и мягко… Почему хочется именно с ней, это ведь неправильно?..
Но сердце говорило Дин другое. Оно радовалось. Заходилось от этой самой радости, билось где-то в груди так, словно стремилось выпрыгнуть наружу и поскакать по полу, подпрыгивая до потолка. Глупое, глупое сердце…
А потом Дин услышала музыку. Она звучала словно бы в самом воздухе. Тихая нежная мелодия о том, что иногда неправильное бывает самым правильным…
Что?.. Но как это может быть? Это ведь невозможно?
— Ты слышишь? — спросила Дин в губы Мирры.
— Что? — странный голос, хриплый, и словно… не её.
— Музыку.
— Музыку? Нет…
И снова поцелуй — а музыка звучала всё громче и громче. Она звенела и переливалась в воздухе, и хотелось слушать ещё и ещё…
«Когда ты встретишь волка, предназначенного тебе судьбой, то услышишь музыку, — так когда-то сказала Дин мама. — Мы называем это Зовом…»
Волка… Но Мирра совсем не волк.
Рональдин отстранилась — поцелуй прервался. И музыка исчезла, в последний раз полоснув смычком от скрипки по нервам девушки.
Рыжая тяжело дышала, и глаза её словно туманом заволокло.
— У тебя в роду оборотней не было?
Глупый вопрос. Дин и сама знала, что глупый.
— Что? — Мирра подняла брови. — Нет, разумеется. У вас же не рождаются дети от людей. Я — человек, Дин. Чистокровный человек.
— Странно, — прошептала девушка, отворачиваясь. И только тогда заметила, что в комнате они были не одни.