Постепенно в ржавом облачке зеркала начало вырисовываться лицо чарнего, который появлялся в его
снах; сейчас оно смотрело на него сперва с недоумением, затем с иронией. Прохиндей цыганистого вида, заносчивый и спесивый, с черной повязкой и наглым зеленым глазом. Несомненно, именно он, этот наглый жулик, так неожиданно совратил вдову Гризельду, хотя теперь он выглядел куда более стильно и убедительно. Резиновые хрящи в ноздрях сделали неприметный нос Мареса орлиным, а с помощью тампонов он попытался увеличить и сделать более мужественным свой невзрачный подбородок.
— Нет, это тебя толстит, — беседовал он сам с собой. — А если повыше к скулам... Нет, не годится.
Говорить с ватой во рту было трудновато, и он вынул тампоны.
Сияющий и умиротворенный, он искоса разглядывал в зеркале свой новый облик и, словно ожидая от отражения одобрительного знака, заговорщицки подмигнул ему. В ответ он получил кривоватую ухмылку, отметив, что ирония и лукавство все сильнее проступали в веселом обрамленном ресницами зеленом глазе, который его пристально изучал. Он встал и принялся не спеша переодеваться: надел белую рубашку — другую, любимую, из розового шелка, он не нашел, видно, отправил ее в стирку — и коричневый костюм в толстую, словно начерченную мелом, полоску, жемчужно-серый галстук и вызывающие коричневые с белым туфли на высоких каблуках. Подойдя к зеркалу в дверце шкафа, он оглядел себя с головы до ног. Ощущение того, что перед ним незнакомец, было настолько полным, что от неожиданности он вздрогнул. Этот незнакомец был стройнее и выше, с прямой, горделивой осанкой, кошачьей мягкостью в движениях, впалыми щеками и величественным профилем.
— Великолепно, — сказал он голосом Фанеки и сделал несколько шагов, не переставая смотреть на свое отражение. Напрягая голосовые связки, он настраивал свой глухой, невыразительный голос: — Раз, раз, — говорил он, глядя в зеркало, — один, два, три, выше, смелее, твой новый, властный голос должен очаровать твою жену...
Овладев голосом, он еще раз прошелся перед зеркалом и понял, что последнее и единственное, что могло выдать его и нуждалось в немедленной проработке, — это походка. Через три часа ему предстояло увидеть Норму, и все это время он прохаживался взад-вперед, тщательно вырабатывая новый стиль ходьбы, иной ритм. После нескольких попыток контролировать мышечное напряжение он выбился из сил, но зато научился особым образом напрягать левую ногу, изображая легкую хромоту; центр тяжести сместился, что автоматически изменило и его осанку, и все движения, даже в плечах и пояснице, и он стал ходить совершенно иным, непривычным ему способом. Все тело вдруг стало другим, изменилась осанка, движения стали четкими и гибкими.
Он окончательно освоился и приобрел внутреннее равновесие, несколько раз пройдясь по комнате новой походкой. И вдруг словно чья-то чужая воля овладела его существом, и он сделал две совершенно неожиданные вещи, которые никогда раньше не приходили ему в голову и к которым он не испытывал ни малейшей склонности: он, не куривший никогда в жизни, за исключением баловства в далеком детстве, закурил сигарету и заменил элегантный жемчужно-серый галстук другим, кричащим, гранатово-алым в пестрых узорах.
Он стоял перед зеркалом выпрямившись и чуть вполоборота — правая рука небрежно засунута в карман пиджака, левая держит дымящуюся сигарету, — а из зеркала на него смотрел сквозь спирали табачного дыма андалусиец Фанека.
5
Калитка Виллы Валенти, выходящая на улицу, была приоткрыта, словно его поджидали. Сколько лет в нем жила мечта вновь оказаться в этом парке, но он даже представить себе не мог, что войдет сюда, как в тот первый раз в детстве — словно в сказочный сон. Едва уловимый запах палой листвы, влажный и горьковатый привкус того далекого вечера или заветной мечты, как прежде витал возле пруда с неподвижной водой. На мгновение он замер у бортика, и ему вспомнилась золотая рыбка, которая однажды перевернула его жизнь.
По мере того как фальшивый андалусиец приближался к волшебному особняку из красного кирпича с капризными, затейливыми мавританскими башенками, выложенными мозаикой из битой керамики и залитыми вечерним солнцем, волшебство рассеивалось. В тишине сада громко отдавался шорох гравия под его башмаками. Очарование сна исчезало от звука шагов, и он загрустил. Веселей, парень, говорил он себе, это всего лишь невинная шутка.
Девушка с азиатским лицом ожидала его у входа, придерживая дверь. Марес заговорил на южный манер, едва разжимая зубы:
— Мое имя Хуан Фанека. Сеньора сказала мне явиться к этому часу.
— Проходите.
Они пересекли просторный вестибюль, и служанка-филиппинка проводила его в небольшую гостиную, которая была расположена в правом крыле особняка с высокими окнами, выходящими в сад. Служанка удалилась, заверив его, что сеньора сейчас придет. Задумчиво оглядываясь вокруг, Марес вспомнил о двух тетушках Нормы, которым теперь наверняка было уже за восемьдесят. В те времена, когда он жил здесь после женитьбы, эта маленькая гостиная стала военным штабом двух старых дев, сумасбродок и сплетниц. Одну из них Маресу удалось очаровать и сделать своей сообщницей, другая же с трудом выносила его.
Норма Валенти не появлялась. «Наверное, забыла обо мне, — подумал он, — и не ждала». Он нетерпеливо сидел на краешке кресла, вслушиваясь в шорохи и шумы дома и старался успокоить нервы. Он выбрал именно это кресло, потому что между ним и торшером стояло комнатное растение в глиняном горшке и его раскидистые листья мягко рассеивали свет и создавали тень, в которой он старательно прятал лицо. Все станет ясно в первые пять минут, говорил он себе. Если она не узнает меня с первого взгляда, у меня есть шанс, а если узнает, я сдамся, и дело с концом, может, это ее даже позабавит, и мы посмеемся вместе.
Он встал и еще раз прошелся своей новой походкой, слегка прихрамывая. Левую ногу свела легкая судорога, и теперь она у него побаливала на самом деле.
Правдоподобие созданного им образа и близорукость Нормы внушали ему надежду. Больше всего он боялся за свой голос, и теперь, расхаживая по комнате взад и вперед, тихонько настраивал его: наклонив голову, покашливал, расслабляя голосовые связки, и, как тенор перед выступлением пытался достичь опоры на диафрагму, он старательно добивался резонанса, особого мягкого тембра, возникающего при свободном прохождении воздуха.
Наконец дверь в гостиную отворилась, и вошла Норма Валенти. Простая и элегантная, с сигаретой в руке и боязливыми прозрачными глазами, размытыми тяжелыми стеклами очков. На ней были туфли на низких каблуках, узкая кожаная юбка табачного цвета и черный джемпер с глубоким треугольным вырезом. В этот вечер она напоминала ученого, который с головой ушел в свои исследования и прервал труды, чтобы немного передохнуть. Когда она увидела Фанеку, ее лицо приняло серьезное и изумленное выражение, словно она едва сдерживала смех.
— Простите, что заставила вас ждать...
— Не беспокойтесь обо мне, сеньора. Рад приветствовать вас, — произнес чарнего новым, хрипловатым и грубым голосом, одновременно проникновенным и глубоким. Услышав этот голос, он не поверил собственным ушам. — Позвольте поблагодарить вас за доверие и интерес и еще сказать, что вы гораздо красивее, чем мне говорили...
Она смотрела на него, удивленно улыбаясь. Они молча пожали друг другу руки.
— Вы очень любезны. Честно признаться, у меня не очень много времени... Садитесь, пожалуйста. — Она села напротив него и устало вздохнула. — Боюсь, что напрасно заставила вас прийти. У меня, к сожалению, не было времени, чтобы поискать альбом этого... как его...
— Фу-Манчу. Вероломный китаец с барабанами.
— Всю неделю верчусь как белка в колесе. Тетя Эльвира нашла несколько книг Жоана, но альбом исчез бесследно...
Пока она говорила, Марес откинулся немного в кресле, стараясь держать голову в тени и повернувшись профилем под этим ясным и пристальным, но доброжелательным взглядом. Он заметил, что Норма смотрит на него с любопытством, но без малейшего недоверия: она чуть улыбалась уголком рта, словно эта необычная ситуация ее чрезвычайно забавляла, а жуликоватый и пижонский вид южанина с кудрявой шевелюрой, единственным глазом и черной повязкой и его вычурные манеры казались ей, по меньшей мере, занятными. Она пообещала, что лично поищет альбом, раз уж он так понадобился Жоану.
— Я же говорила, что если он здесь, дома, то он найдется. Но вам придется прийти в другой раз.
— Как скажете, сеньора. Нет проблем.
Норма устроилась на софе и несколько секунд помолчала, внимательно разглядывая мужественного и принаряженного гостя. Она закинула ногу на ногу, потом выпрямила ноги, сжав колени, потом снова закинула ногу на ногу, и этот нетерпеливый жест свидетельствовал о снедавшем ее любопытстве. Легкий шорох ее шелковых чулок взволновал Мареса.
— Так как вы сказали, ваше имя? Фанега?..
— Фанека. Хуан Фанека.
— Кажется, вы близкий друг моего мужа?
— Не то слово, сеньора. Таких друзей в целом свете не сыскать.
Норма вздохнула.
— Расскажите мне о нем. Что с ним?
— Он, сеньора, теперь полностью ушел в себя, — произнес он неторопливо и, повернув голову, продемонстрировал ей резкий орлиный профиль и черную повязку. — А такие люди — сплошная загадка, сеньора.
— Что же за беда с ним приключилась?
— Он изменил своей фортуне, сеньора, и она больше не желает иметь с ним дело.
— И Жоан не пытается выйти из этой ситуации? Что он собирается делать?..
— Он много думает о вас. Целыми днями. И это меня пугает. Ты пропадешь, Марес, говорю я ему, эта безумная любовь убьет тебя. А он и слышать ничего не хочет. Очень он меня огорчает, сеньора Норма. Кому нужны эти безумства, спрашиваю я себя? Разве есть в мире женщина, которая стоит таких жертв? Вот уж любовь так любовь — изнуряющая, запутанная, просто дьявольская. А если хорошенько подумать, что тако