Дальше — больше. Матвей Гитаев, бывший старший лейтенант Советской Армии, стал нужным человеком в каком-то из подразделений разветвленного ведомства адмирала Канариса, в кровавом абвере — немецкой военной разведке. Он и в лагерь для советских военнопленных приезжал, чтобы подбирать «кадры» в фашистскую разведывательную школу. И — подобрал. Немного, но подобрал. В том числе и Малявкина: куда ему было деваться? Гитаеву ведь пальца в рот не клади; когда Малявкин поначалу отказался служить немцам, Гитаев и его подручные долго били Бориса, а потом Гитаев пригрозил, что немцы перебросят Малявкина обратно, к красным. И не просто перебросят, а сообщат, что он — пособник немецкого разведчика Гитаева, и уж тут один конец: свои же вздернут, да и мать… Да, арестуют и мать Малявкина. Главное — мать… Что было Борису делать? А дальше одно пошло к одному. Гитаев продолжал ему покровительствовать (и помыкать им). В разведывательной школе его обучали работе на немецкой радиоаппаратуре — дело это для опытного радиста оказалось не хитрым, — натаскивали в диверсионном деле, учили обращаться со специальным оружием и ядами — для террора. Еще учили пользоваться шифрами, кодами, тайнописью.
Но и это не все — главное впереди. Еще раньше, в 1941 году, до того как Гитаев стал предателем, Малявкин, вспоминая Москву, рассказывал о своих знакомых. В их числе не раз называл и профессора Варламова. Тогда Гитаев особого значения этим рассказам не придавал, только завистливо восклицал: «Вот какие у тебя друзья! С такими не пропадешь!»
Что он тогда имел в виду, Малявкин не догадывался. Теперь Гитаев вспомнил профессора Варламова и обо всем донес по начальству. (А может, и не теперь? Может, раньше, сразу, как встретил Малявкина в лагере? Или еще раньше?) Во всяком случае, не прошло и недели по прибытии Малявкина в школу, как его стали вызывать то к одному начальнику, то к другому — вплоть до какого-то генерала — и расспрашивать, расспрашивать, расспрашивать. Всё о профессоре: о его работах, образе мыслей, семье, домашнем укладе. До мелочей. Было ясно, что германская разведка очень интересуется профессором Варламовым и немало о нем осведомлена: и адрес знали, и место работы, и что он был в эвакуации в Уфе, и что вернулся домой, в Москву. Всё знали…
— Стоп! — остановил в этом месте Малявкина Скворецкий. — Уточним. Что же, судя по вашему впечатлению, больше всего интересовало немцев в судьбе профессора Варламова?
— Нет, — поправил майора Малявкин, — вы неправильно меня поняли. Судьба профессора? Нет. Судьба профессора Варламова, пожалуй, не очень интересовала немцев. Прежде всего они хотели знать о его работах. Впрочем, и это не совсем так. Содержание работ профессора Варламова немцы знали куда лучше меня, это я сразу понял. Правда, я-то никогда толком и не знал, чем занимается профессор. Не интересовался. К чему мне это было? Так что о работах Петра Андреевича я им ничего не мог сообщить.
— Это точно, Малявкин, — задал вопрос Горюнов, — не могли сообщить? А если бы знали, если бы могли?
Малявкин задумался, потом собрался с духом и сказал:
— Думаю, если бы что знал, наверное сообщил. Уж очень я их боялся…
— Ладно, — прервал Скворецкий. — Это ясно. Продолжим. Чего же все-таки добивались от вас немцы, расспрашивая о Варламове?
— Как вам сказать? Вот, судите сами. Они меня расспрашивали, где работает профессор, только ли в институте или дома. Где хранит расчеты. Что рассказывает о своей работе домашним. Характером его интересовались, привычками: падок ли на деньги, тщеславен ли, что любит, к чему и к кому привязан. Расспрашивали о друзьях Петра Андреевича, его знакомых. Кто, мол, у него дома бывает, к кому он ходит. Насчет жены, Евы Евгеньевны, расспрашивали. Много чем интересовались.
— Что вы им сообщили?
— А что я мог сообщить? — развел руками Малявкин. — Ведь я профессора видел последний раз перед войной, а немцев интересовало совсем другое: тот институт, где он сейчас работает, настоящие работы Петра Андреевича. Его нынешние друзья. Знакомые. Откуда мне было все это знать, уж не говоря о том, где он сейчас хранит свои расчеты. Я этого и раньше не знал.
— А насчет привычек профессора, увлечений, привязанностей?
Малявкин криво усмехнулся, потер ладонями колени, откашлялся:
— Тут я, конечно, сообщил все, что знал. И что Петр Андреевич чудак, немножко не от мира сего. И что в доме командует Ева Евгеньевна, жена профессора. Ну, короче, все. Ведь я профессора Варламова и его семью знаю много лет. Понимаю, не следовало говорить, но… — Малявкин безнадежно махнул рукой. Потом внезапно приободрился и быстро заговорил: — Только, знаете, им все и без меня было известно. О, немцы, разведка немецкая, осведомлены о профессоре досконально. И о его семье…
— Откуда же у них могли быть такие сведения? — спросил Скворецкий.
— Откуда? — растерянно переспросил Малявкин. — Но как я могу это знать? Они мне ничего не говорили. Они меня допрашивали, ставили вопросы, но мне ничего не сообщали.
— Вот именно! — подхватил Кирилл Петрович. — «Ставили вопросы». Это я и имею в виду. По вопросам-то, по вопросам вам не удалось понять, откуда у них сведения, что за источники информации? Что они вам не называли эти источники, я догадываюсь. — Он усмехнулся.
Малявкин задумался, наморщил лоб, пожевал губами. Потом горестно вздохнул:
— Нет, никак не соображу. Трудно было что-либо понять по их вопросам. Кто их о Петре Андреевиче информировал? Не знаю, врать не буду.
— Давайте разбираться вместе, — предложил Скворецкий. — Судя по степени осведомленности германской разведки, информацию они имели точную, соответствующую действительности, или кое в чем ошибочную?
— Пожалуй, скорее правильную. Ошибок я не заметил. Но вы учтите мое состояние тогда… Я мог что-то оставить и без внимания.
— Учитываем. И все же: знали ли они о профессоре только то, что мог сообщить даже мало-мальски знавший его человек, или они знали какие-либо факты, детали, обстоятельства, известные лишь близким профессора, самым близким? И, конечно, ему самому.
— Не знаю. — Малявкин даже застонал. — Ой, не знаю… Не могу сказать. Ничего я такого тогда из их вопросов не понял.
— Ладно, — сказал майор. — Оставим профессора Варламова. ПОКА оставим. Итак, германская разведка расспрашивала вас о профессоре Варламове. Вы учились в диверсионной школе. Ясно. Что было потом?
В середине апреля этого года, продолжал Малявкин, его начали готовить к переброске в советский тыл. Тогда ему и кличку дали: «Быстрый». Идти он должен был в Курск, отбитый советскими войсками у немцев еще в феврале 1943 года. Идти не один, а с напарником (с кем, ему не говорили), с рацией.
Внезапно все изменилось: перед Малявкиным поставили новую задачу. Ему объявили, что он поедет в Москву. С Гитаевым. Это было полной неожиданностью: Гитаев не был рядовым выучеником диверсионной школы, он был начальством. Пусть небольшим, но начальством: сам он «черновой» работой не занимался, жизнью не рисковал, в советский тыл не ходил — посылал других. И вдруг — идет сам. И кличку тоже получил: «Музыкант».
Малявкину было ясно, что перед ними германская разведка ставит какие-то особо серьезные задачи; причем он понял, что это задание как-то связано с профессором Варламовым.
Предположение его тут же подтвердилось: Малявкина вызвали к начальнику школы. Там был тот генерал, что допрашивал его раньше. Генерал прямо сказал: «Вы идете в Москву. Это решено. В Москве проникните в семью профессора Варламова. И его (кивок в сторону Гитаева) тоже введете в эту семью. Понятно? Лучше всего, если и жить устроитесь у Варламовых. Дальше будете действовать по указанию господина Гитаева. Господину Гитаеву даны соответствующие инструкции. В том числе и такая: уничтожить вас, убить, если вы поведете себя неправильно, неразумно. (Гитаев осклабился.) Вопросы будут? Нет? Тогда всё. Отправитесь через двое суток».
— Стоп! — поднял руку Скворецкий. — Вы уже несколько раз упоминали о генерале фашистской разведки, который вас допрашивал. Его имя? Фамилия?
— Не знаю, — растерянно сказал Малявкин. — Ни имени, ни фамилии…
— А приметы, приметы его вы можете описать? Внешний вид.
— Это могу.
Малявкин торопливо сообщил все, что знал о генерале, заинтересовавшем чекистов. Скворецкий слушал его молча, изредка переглядываясь с Горюновым.
— Ладно, — сказал Кирилл Петрович, когда Малявкин кончил описывать внешний вид немецкого генерала. — Продолжим. Что было после этого разговора?
По словам Малявкина, двое суток спустя, прохладной майской ночью, с одного из прифронтовых аэродромов в районе Харькова взмыл самолет германских военно-воздушных сил. Ночь выдалась для полета удачная: было облачно, молодой месяц, когда снижались, лишь изредка мелькал в разрывах облаков. Линию фронта прошли на большой высоте, благополучно. Пассажиров, не считая команды, в самолете было трое: «Музыкант», «Быстрый» и инструктор, ответственный за выброску.
Малявкин с Гитаевым были снабжены надежными, «железными» документами на их собственные имена, изготовленными лучшими специалистами абвера на подлинных бланках одной из войсковых частей Советской Армии, которые были взяты гитлеровцами в весенних боях этого года. Помимо офицерских удостоверений, Гитаев и Малявкин имели командировочные предписания, а у Гитаева еще хранился запас продовольственных аттестатов, тоже подлинных, в которые немцами были внесены лишь имена предъявителей и отделения солдат.
Имели Гитаев с Малявкиным и еще по одному запасному комплекту документов, на всякий случай, на другие фамилии (у Малявкина на имя Николая Задворного), которые были предусмотрительно зашиты под подкладками кителей.
Снаряжение диверсантов состояло из заплечного вещевого мешка, личного оружия советского образца и одной саперной лопатки на двоих. Больше ничего. Что находилось в мешке Гитаева, Малявкин не знал. (Потом он выяснил, что там был немалый запас продуктов, но что еще, не знает и по сию пору. Предполагает, что Гитаев был снабжен специальным оружием: бесшумным пистолетом, термитными шашками — для поджога, взрывными устройствами — «сюрпризами», — но это только предположение.)