— Меля, разменяй! Будем играть хоть до утра!
— А ну-ка, ну-ка, — Глузач вдруг вцепился Мелентьеву в плечо и сильно встряхнул его. — Что там у тебя под жопой? Привстань! Нет, ты привстань!
— У него тут туз припрятан! — завопил Алабердыев, кидая свои карты на стол.
— Туз припрятан, и два туза на руках! — кричал Глузач.
— Дайте его мне, с-сволоту, — разъярённый Петрусенко начал выбираться из-за стола, но не удержался и рухнул на пол вместе со стулом.
Началась суматоха. Алабердыев принялся заламывать Мелентьеву руку. Глузач норовил вмазать шулеру по челюсти. Тот сопротивлялся, ему даже удалось вырваться из объятий Алабердыева, но он тут же попал в руки подоспевшему Лобзову, который никогда не упускал случая почесать кулаки.
— Отставить! — заорал Петрусенко, вспомнив, что он всё-таки старший здесь и обязан поддерживать порядок. — Рукоприкладства не допущу! Жульё будем судить!
— Отобрать у него деньги! — крикнул Алабердыев.
— Само собой, — Глузач зашарил по карманам Мелентьева, в то время как Лобзов выкручивал тому руки.
— Согласно карточному кодексу, в таких случаях полагается наказание, — сказал Лобзов, мстительно улыбаясь. — Предлагаю трахнуть его в зад. Всем по кругу. Вазелин есть.
— Лучше отобьём почки, — сказал Глузач. — Я до армии работал в милиции и знаю, как это делается. Обмотаю руку тряпкой, постучу легонько минут десять и готово дело. Даже синяка не будет. Всю оставшуюся жизнь пропашет на аптеку.
— Нравится! — заревел Петрусенко. — Это мне нравится!
— Сначала трахнем, а потом отобьём почки, — настаивал Лобзов. — Надолго запомнит этот вечер!
— У меня есть обалденная идея! — Алабердыев даже засмеялся от восторга. — Давайте запрём его в подвале, где стоит гроб с графиней!
— Ха-ха-ха-ха! — захохотал во всю глотку Петрусенко. — Вот это идея так идея!
— А всё-таки отбить ему почку было бы неплохо, — Глузач с силой дал Мелентьеву пинка. — Паскуде такому…
— Пошли! — рявкнул Петрусенко, отталкиваясь от стола. — Эй, Стёшка, подъём! Показывай дорогу. А ты, Алекс, бери свечу, — повернулся он к Глузачу. — Будешь светить. Вперёд, десантный непромокаемый!
Солдаты толпой вывалились в пустынную галерею. Где-то вдали откликнулось разбуженное эхо. Из островерхих окон хлынул блеск молнии, залил пол и стены, и только через несколько секунд после того, как всё померкло, словно бы нехотя прозвучали раскаты грома.
Вояки притихли и ещё теснее сгрудились вокруг Мелентьева и свечи, которую держал Глузач. В их души закрался страх. Даже Петрусенко как будто протрезвел.
Они прошли галерею до конца, спустились по каменным ступеням и оказались в другой галерее, узкой и захламлённой щебнем и мусором.
— Эта, что ли? — спрашивал Петрусенко всякий раз, когда они приближались к какой-нибудь двери.
— Нет, — шёпотом отвечал Стёшин, вытирая пальцами капельки пота на лбу.
Он вглядывался в потёмки, вздрагивал, топтался на месте и продолжал движение только после увесистого толчка в спину, которым награждал его младший сержант.
В нижней галерее царила могильная тишина. Слышался лишь шорох солдатских шагов да временами плаксивое бормотанье Мелентьева:
— Не надо, ребята… Не надо… Чёрт меня попутал… Случайно вышло, клянусь. Десять бутылок горилки поставлю всем…
— А может, правда? — Глузач повернулся к младшему сержанту. — Вдруг его кондрашка хватит в подвале, а нам отвечай. Лучше отобьём почки и дело с концом.
— Ничего с ним не случится, — нарочито громко ответил Петрусенко. — Коли начали дело, так надо делать до конца! А вы что — струсили? — И он натужно расхохотался.
Все, в том числе и сам Петрусенко, вздрогнули от зловещего эха, прокатившегося по тёмной галерее. Огонёк свечи заметался. Глузач прикрыл его рукой.
— Идём, — решительно сказал Петрусенко и первым двинулся вперёд. — В этих развалинах никого нет, кроме летучих мышей! Э-ге-ге-гей!.. — крикнул он и засвистел.
— А было бы клёво повстречать графиню! — с нервическим смехом поддержал его Лобзов. — Мы бы её пощупали…
И тут засмеялись все, даже Мелентьев. Смеялись долго и нервно, с хрипом, с судорожными спазмами. И разом умолкли, когда из какого-то отдалённого окна в галерею плеснуло бледным светом. Будто там не молния выхватила из мрака кусок стены, а на мгновенье озарилась и погасла белая человеческая фигура. Стёшин от неожиданности даже попятился.
— Долго нам ещё топать? — раздражённо спросил Петрусенко. Его начинал злить собственный страх. Он тяжело сопел, рука его больно стискивала Стёшину плечо. — Ну, где тут твой склеп?
— Вон там, — прошептал Стёшин и показал на тот конец галереи, где мелькнул призрак.
— Идём, чего встал? — Младший сержант довольно чувствительно толкнул Глузача.
Двинулись дальше. Молния ещё несколько раз полыхнула из того же окна, но её блеск, вливавшийся в темноту галереи, уже не походил на человеческую фигуру. Солдаты добрели до следующих ступенек, спустились и оказались перед обитыми ржавым железом дверями.
— Пришли, — шёпотом сказал Стёшин. — Это и есть склеп…
Алабердыев попытался распахнуть створки, но они не поддавались.
— Заперто, — сказал он.
— Ребята, а может, не надо? — ныл Мелентьев. — Я вас до самого дембеля поить буду за свой счёт…
— Не скули, — Петрусенко встряхнул его. — Это всё-таки лучше, чем остаться без почек. Другой бы на твоём месте спасибо сказал… Ничего, утром мы за тобой придём.
— Дай я попробую, — к дверям приблизился Лобзов.
Он вынул из кармана нож с выдвижными лезвиями. Орудуя им, ефрейтор в две минуты справился с немудрёным механизмом ржавого запора.
Алабердыев потянул на себя дверную створку и она отошла с долгим и жалобным скрипом. За дверью царила кромешная тьма.
Солдаты втолкнули туда упиравшегося Мелентьева и захлопнули за ним дверь. В неё тотчас отчаянно забарабанили, но на вопли и стук несчастного шулера уже никто не обращал внимание. Все думали только о том, как бы побыстрей убраться отсюда.
Дверь торопливо заперли и бегом припустились за Стёшиным. Эхо, похожее на скрежет открываемой крышки гроба, сопровождало их неотступно; свет молний, врывавшийся в окна, уже совершенно определённо походил на белую человеческую фигуру.
Вбежав в комнату, где их дожидались новобранцы и горела свеча, они первым делом схватились за недопитую бутылку. Вырывая её друг у друга, они выдули всё до последней капли.
Глава вторая,в которой Мелентьев чудесным образом попадает в объятия молодой красавицы
Мелентьев ещё раз в отчаянии ударил кулаками по ржавой обивке. Бесполезно. Бывшие дружки ушли, удрали. Он привалился к двери спиной. Тихонько скуля от бессильного страха, сполз на пол и сжался в комочек.
Где-то далеко по замковой крыше прокатывался гром. Странное эхо доносилось тогда из галереи — словно кто-то громадный и тяжёлый, лязгая железом, ходил там по каменному полу. У Мелентьева стучали зубы. А когда его глаза начали свыкаться с темнотой, вдруг будто дурманом повеяло на него. Веки его отяжелели и сомкнулись, на миг ему показалось, что он проваливается в какую-то бездонную пропасть. Но тут раздался звук, похожий на удар гонга. Мелентьев вздрогнул, распахнул ресницы.
Он сидел, привалившись спиной к двери, в просторной, по-старинному убранной зале, озарённой бледно-белым неподвижным светом. Солдат оцепенел от изумления. Откуда тут взялась эта антикварная мебель, эти гобелены, ковры, картины в золочёных рамах? Тускло блестел начищенный паркет; переливались хрустальные подвески люстр; в окнах, словно нарисованный, застыл пейзаж: лесистые уступы гор, луна, облака.
В зале царило безмолвие. В нём не было ни души и ничто не шевелилось. Белые блики и чёрные тени были неподвижны.
После нескольких минут замешательства Мелентьев решил, что попал на съёмки какого-то исторического фильма. Он огляделся в поисках полагающихся в таких случаях кинокамер, юпитеров и проводов. Но ничего этого не было.
Всё в зале дышало совершенно натуральной стариной. Не верилось, что это декорации, хотя свет, который лился из высоких окон, своей безжизненностью вполне подтверждал догадку о съёмочном павильоне.
Обдумав ситуацию, Мелентьев вынужден был согласиться с мыслью, что в замке снимают фильм и что он случайно попал в специально оборудованное съёмочное помещение. Ничего другого просто невозможно было предположить. Выходит, Стёшин ошибся дверью. И как удачно ошибся! Провести ночь в этой чудесной зале куда приятней, чем торчать в склепе с графининым гробом.
Слева что-то пошевелилось. Мелентьев вздрогнул и оглянулся на кровать. Таких кроватей он в жизни не видывал. Над широчайшим ложем возвышался золочёный балдахин, поддерживаемый резными столбами в виде извивающихся змей. Тяжёлые бахромчатые занавеси были расписаны золотыми птицами и цветами; ножки кровати изображали головы драконов. Не кровать, а миниатюрный дворец!
Занавеси балдахина были раздвинуты и Мелентьев увидел, как на белоснежном ложе приподнялось покрывало и под ним обозначились очертания женского тела…
Девушка показалась ему ослепительной красавицей. Особенно когда она сбросила с себя покрывало и обнажилась вся — стройная, глянцево-белая, с высокой грудью и рассыпанными по плечам светлыми волнистыми волосами.
Изумлённый стройбатовец подошёл к кровати.
— Ты кто? — спросил он. — Тебя оставили одну, что ли?
— А ты кто? — в свою очередь спросила незнакомка.
— Могла бы догадаться, — Мелентьев окинул взглядом своё рабочее обмундирование и сапоги. — Мы тут недалеко делаем ремонт. Помещения расчищаем под склад… У вас что — кино снимают?
Незнакомка, похоже, не поняла его. После недоумённого молчания она вдруг словно спохватилась, улыбнулась игриво и подвинулась на кровати, явно приглашая молодого человека лечь рядом.
Мелентьев хитро сощурился, глянул по сторонам.
— А где остальные? Ты одна?
— О, не беспокойся, кроме нас здесь никого нет, — в глазах девушки запрыгали радостные огоньки.