- Нет, Юрий, задумчивость выглядит по-другому. Не отнекивайтесь, пожалуйста, расскажите, как есть.
- Доктор, - сказал он, сдерживаясь, - может, не будем всё усложнять? Меня там девушка ждёт. А завтра я улечу, вздохнёте спокойно и всё забудете.
- Девушка не обидится, - врач ни на йоту не повысила голос, - я с ней поговорю. Вас же, Юрий, попрошу остаться в палате. Вы взрослый человек и поймёте - так будет лучше. Мера предосторожности. Я ведь не вижу целиком всю картину, а на вопросы вы отвечать не хотите. В общем, правильно вы сказали - не будем всё усложнять. Перешлю свои наблюдения товарищам на Земле, а дальше пусть они разбираются.
- Спасибо вам за заботу, - он постарался добавить в голос побольше яда.
- Не за что. Дать таблетку?
- Давайте, - буркнул Самохин.
Когда она вышла, он долго ещё сидел, уставившись на закрытую дверь. Прикидывал - может, тоже свалить? Ничего ведь не обещал. Но, во-первых, если он сейчас пойдёт к Тоне, то рискует там столкнуться с 'врачихой', а во-вторых, это будет слишком похоже на детский сад.
Снова навалилась усталость, будто он весь день таскал кирпичи. Юра, смирившись, налил воды, проглотил таблетку и лёг. Сон без сновидений накрыл его почти моментально.
Наутро, по уже установившейся традиции, настроение оказалось паршивым. Он хмурился и за завтраком, и при посадке в орбитальный челнок, и при переходе на межпланетник. С кислой физиономией проследил, как Марс, похожий на печёное яблоко, проваливается в черноту за кормой, и лишь после этого почувствовал некое облегчение. Тоня, следившая за ним искоса, сказала:
- Ну наконец-то. А то я всё боялась - укусишь.
- Тебя - не буду, не бойся, а этих бы покусал с удовольствием. Пусть их потом от бешенства прививают.
- Да ладно тебе, не так уж и плохо съездили. Все живы-здоровы, 'химеры' твои больше не появлялись...
- Не знаю, может, ты и права. И вообще, спасибо, что со мной полетела, иначе я бы вообще зачах за эти три дня. Какое сегодня, кстати, число?
- Пятое, воскресенье. Послезавтра на демонстрацию.
По мере того, как приближалась Земля, их - да и других пассажиров тоже - охватывало нетерпеливое возбуждение. Дом звал и манил. Когда пилот объявил о прибытии на платформу 'Центр-4', в салоне дружно захлопали. Юра и Тоня, простившись с попутчиками, нашли свой челнок и всё оставшееся время до пересадки простояли возле окна, за которым беззаботно вертелась голубая планета.
А в Медноярске на космодроме их встречал Фархутдинов.
- Не стоило беспокоиться, - сказал ему Юра и едва не добавил, что ни капельки не соскучился, но вовремя удержался.
- Я на служебном транспорте. Если не возражаете, Юрий, сначала подбросим даму.
До городишки, где жила Тоня, долетели за пять минут. Она попросила высадить её на стоянке маршруток - сказала, там должен встретить отец. Самохин поцеловал её на прощанье, пообещал завтра позвонить, а когда она вышла, спросил у Фархутдинова:
- Теперь что? Допрашивать меня будете?
- Потащу в кровавый застенок, - пообещал тот, не моргнув глазом. - Я, как вы понимаете, прочёл отчёты моих коллег и разделяю их беспокойство по поводу вашего состояния. Поэтому хотел бы предложить помощь, а именно - встречу с компетентным специалистом.
- Со специалистом? В какой же области, интересно?
- Вы несколько раз подряд просили снотворное. Понимаю вас - не хотите опять столкнуться с 'химерами'. Но, к сожалению, и в нашем... гм... основном деле прогресса за это время не наблюдалось.
- Я вам вроде не обещал чудес к определённому сроку.
- Верно, не обещали. Но мы, грешным делом, очень надеялись, а время потихоньку уходит. И вот теперь вдруг всплывает закономерность: есть снотворное - нет прогресса. Не хотите ничем поделиться, Юрий?
- Ладно, - устало сказал Самохин, - вы опять меня раскусили. Я вижу странные сны - в смысле, помимо тех кошмаров с 'химерами'. Из этих снов я пытаюсь извлечь подсказки, что делать дальше. Но сновидения прекратились, идеи не появляются.
Лицо комитетчика стало сосредоточенно-хмурым. Он сделал паузу, размышляя, потом произнёс:
- Напомню - я ограничен в своих возможностях. Хочу вам помочь, но способен сделать это лишь косвенно. Решение вы можете найти только сами. Однако наш спец - скажем так, психолог - мог бы проконсультировать вас по поводу сновидений, если вы, конечно, не против и намерены идти до конца.
- Да, намерен, - пробурчал Юра. - Пусть всё это кончится - и, желательно, поскорее. Везите к своему мозгоправу.
Машина села у комитетского здания; стоял уже поздний вечер, светились окна и фонари. Фархутдинов, успевший за время полёта написать кому-то через планшет короткое сообщение, повёл студента не в кабинет, а в другое крыло. Приоткрыл одну из дверей:
- Виталий Фёдорович, к вам можно?
Помещение слегка напоминало медпункт - кушетка, во всяком случае, здесь имелась. Хозяин же оказался дядей лет сорока пяти с незапоминающимся лицом и бледной улыбкой. После взаимных приветствий и представлений он сказал Фархутдинову:
- Спасибо, дальше мы сами.
- Если что - зовите, я у себя.
Психолог указал студенту на кресло:
- Прошу. Я ознакомился с материалами, Юрий, и у меня составилось впечатление, что вы не любите долгие предисловия.
- Терпеть не могу.
- Отлично. Признаюсь, в этом вопросе я с вами солидарен, так что перейдём сразу к делу. Если я правильно понял коллегу, вы видите некие интересные сны. Не откажетесь поделиться?
Самохин поведал о подгнившей версии Медноярска. Хозяин кабинета слушал спокойно, будто речь шла о самых заурядных вещах, и не встревал с вопросами, лишь потом поинтересовался:
- Значит, картины той жизни вас увлекают? Несмотря на некую мрачность?
- Ну, это вроде как научное любопытство. Я же историк.
- Понимаю. И сны появились только сейчас?
- Ну да, в эти дни. Вернее, первый намёк - ещё в сентябре, когда нам задали эссе в универе. Но в тот раз ничего почти не запомнилось - только общие контуры.
- В сентябре - то есть вскоре после того, как ваш дед отправился в рейс?
Юра почувствовал раздражение:
- Виталий Фёдорович, давайте без этих психологических подковырок. Ну да, я жил с дедом после того, как родители погибли в аварии. Он в эти годы работал на космодроме, не улетал с Земли. А тут я школу закончил, и его пригласили в рейс. Он сначала отказывался, но я ему сказал - соглашайся. Я уже не ребёнок, чтобы за мной присматривать. И если вы собираетесь выстроить на этом теорию...
- Простите, Юрий, но я всего лишь уточнил время, когда у вас появились странные сны. Эту нужно для дела.
Самохин ещё с полминуты сопел, взъерошившись, но всё же взял себя в руки:
- Ладно. В общем, сны стали чётче, когда на ладони появилась отметина. А снотворное их убило - забористая штука.
- Да, таблетки, грубо выражаясь, усиленные. Вне Земли кошмарные сны - не редкость, такие препараты нужны. Но давайте вернёмся к нашей проблеме. Вы ищете способ, чтобы лучше запомнить картины из зазеркалья. Так?
- И чтобы я проснуться успел, пока 'химеры' меня не сгрызли. Можете помочь?
- Постараюсь. Вы правильно рассудили, что во сне пригодится 'якорь', но, по-моему, нет нужды что-то изобретать специально. Ведь знак, который, в каком-то смысле, соединяет сон с явью, уже закреплён у вас на ладони. Сосредоточьтесь на нём, когда будете засыпать, а потом постарайтесь взглянуть на него ещё раз, как только окажетесь по ту сторону.
- Гм, пожалуй, звучит логично. Но как-то слишком уж просто.
- А сила - она всегда в простоте, - улыбнулся психолог всё так же бледно. - Когда будете готовы, попробуем.
- Давайте прямо сейчас, не хочу тянуть.
- Тоже правильно. Тогда занимайте место.
Самохин лёг на кушетку. Над изголовьем был закреплён прибор - нечто вроде массивного монитора на поворотном кронштейне. Виталий Фёдорович, пробежавшись пальцами по сенсорной панели, сказал:
- Я буду контролировать сон, чтобы вас вовремя разбудить.
Он повернул к студенту экран, на котором появилось изображение - красный круг со скрещёнными клинками. Та самая фотография со скалы.
- Слушайте мой голос, Юрий. Вы засыпаете.
ГЛАВА 8. КОНСЕРВЫ
Марк проснулся.
В комнате было полутемно - дом стоял у кромки пригородного леса; худосочные грабы, ёжась, тянули к окнам свои озябшие пальцы. Сырость, настоянная на прелой листве, просачивалась в щели над подоконником.
Он осторожно выбрался из постели. Голова ожидаемо закружилась, но это была сущая ерунда по сравнению с предыдущими сутками, когда комнатёнка раскачивалась, как судовая каюта в шторм, стены таяли, обнажая изнанку мира, и с той стороны подступали тени. Марк отворачивался, не желая их видеть, но они терпеливо ждали у изголовья. Иногда он, не выдержав, оглядывался на них - и не мог толком рассмотреть, потому что вокруг дрожало пыльное марево, подсвеченное тошнотворным багрянцем. Он зажмуривался, утыкался лицом в подушку и час за часом лежал, вцепившись в диван, словно утопающий - в обломок разбитой мачты. Сон наваливался, но вместо облегчения приносил очередное облако пыли...
И вот теперь всё это наконец прекратилось.
Пол под ногами обрёл восхитительную устойчивость, а мебель уже не грозила перевернуться - два раскладных дивана, трюмо, потёртое кресло и циклопический ископаемый шифоньер, занимавший почти полкомнаты. На окнах - занавески из тюля и коричневатые шторы; и те, и другие раздёрнуты по углам в попытке нацедить с улицы ещё хоть немного света.
Эля, кажется, говорила, что ради экономии снимает однушку вдвоём с подругой, но та недавно обзавелась перспективным хахалем и дома появляется редко. Что ж, огромное ей за это человеческое спасибо.
Неожиданно зачесалась ладонь, и он машинально поглядел на неё. Круг с крестом, нарисованный ручкой несколько дней назад в качестве 'шпаргалки', уже совершенно стёрся, и всё равно возникло странное чувство, что знак - пусть даже незримо - до сих пор остался на коже; надо лишь внимательно присмотреться, и из памяти всплывёт нечто важное...