Второй день занятия. Маршируем, учимся печатать шаг, изучаем ручной пулемет, тактику: отделение в бою. Вчера под руководством Чванкина изучали материальную часть ручного пулемета. Сегодня сдавали зачеты. На старости лет снова пришлось чувствовать себя школьником. Не думал, что придется быть в таком идиотском положении. Сегодня же первый раз в жизни стрелял из ручного пулемета. Два боевых патрона. Попал в мишень, но не в черное.
Чванкин и Губарев (командир нашего отделения) сидели в хате, за столом. На столе полуразобранный пулемет. Сдающие зачет редакционные работники и политотдельцы толпились в сенях, у закрытой двери, в ожидании вызова. Тут же длиннорогая коза. Вызвали меня. Чванкин спросил устройство частей (мелких) пулемета. Последнее я не знал. Получил «удовлетворительно», но зачет должен сдавать сызнова. Смешно.
Газетеночка не выходит – только бюллетени. Информбюро, телеграммы из-за границы. Вероятно, дня через два начнет выходить регулярно.
Мне становится скучно. Заниматься шагистикой и спусковыми рамами? Благодарю покорно. Я начинаю знакомиться на личном опыте с жизнью армии в тылу. Вероятно, пробудем здесь все же довольно долго. Перспектива казарменной муштры никак меня не вдохновляет. Нужно подумать о Москве.
Об «Истории» пока ничего не слышно. Неужели снова сорвется, как и в 1-й Ударной?
19 апреля
Газетка наша будет все внимание уделять боевой подготовке. Скука зеленая. Если я не стану придворным историографом, во что бы то ни стало буду в Москве.
Предварительно выясняю вопрос с наградой, затем с переаттестацией, получу деньги за февраль и летнее обмундирование. Все это займет месяц, не меньше. А к тому времени, смотришь, нас бросят на фронт.
Живу в хате с Рокотянским и Левитанским. Беленые стены, от которых вечно ходишь в мелу, земляной пол. В хате живет наседка, окруженная цыплятами. Другая курица сидит в лукошке на яйцах. Хозяева – добродушный старик с рыже-седой бородой и двумя огромными шишками на лысине, жена его и девочка лет тринадцати- четырнадцати. Сыновья в армии, один был эвакуирован немцами, но бежал. Вчера мать, узнав, что он находится в Касторной – мобилизованный уже, – ходила туда, однако не нашла сына. Его «угнали» дальше. Дочь тоже увели с собой немцы.
Живут бедно. Едят заплесневелый, пополам с картошкой хлеб, картошку, молоко. (Есть корова.) По утрам хозяйка, молча, ставит нам на стол либо кружку молока, либо «черепейники». Это лепешки из растертой мерзлой картошки, поджаренные в печке. Довольно съедобно. Конечно, мы тоже не остаемся в долгу – делимся чем можем. Здесь очень нуждаются в соли.
На днях я отдал хозяевам свое второе от обеда: пшеничную кашу с мясом, густо залитую жиром.
– Отродясь такой каши не ел, – сказал старик. А старуха заявила, что теперь она будет спокойна за сыновей: вот как, оказывается, кормят в Красной армии.
Недавно мы с Весеньевым и Рокотянским пили самогон, закусывая черным хлебом с солью. Первый раз в жизни попробовал. Слабее водки и, пожалуй, приятнее на вкус. Самогон владеет умами всех военных. Даже наш военачальник, известный до сих пор как великий трезвенник и пуританин, ни капли спиртного якобы не берущий в рот, признался, что ему нужен самогон – где бы найти?
Длинный, сухой, молчаливый и замкнутый Рокотянский явно исходит половой истомой и трется около разбитных здешних девчат и молодых бабенок. Они тоже не прочь «пидгулять». Два года войны сказываются. Женщины откровенно говорят, что скучают без «мужиков».
Говорят, семьдесят процентов здешнего населения заражено бытовым сифилисом.
Вчера поссорился с Левитанским. Мальчик давно уже взял по отношению ко мне какой-то задиристо-иронический тон. Каждое мое высказывание на литературные темы немедленно им оспаривалось, то и дело он отпускал по моему адресу всякие шуточки. Ему нельзя отказать в остроумии. Вчера в столовой, в присутствии всех, я сказал ему, что мне наконец надоели его плоские остроты, что я немного старше его и годами, и званием, и пусть он ведет себя прилично. Юнец, конечно, ощетинился. Тогда я хладнокровно предупредил его, что надеру ему уши. Мальчик был уничтожен. Теперь мы не разговариваем.
21 апреля
Газета выходит – уже второй номер. Мы освобождены от строевых занятий.
Колеблюсь, стоит ли мне добиваться быть «историком». Не прикует ли это меня к армии?
Богатейшие земли, чернозем, пашни как черный бархат, – и такая бедность кругом, грязь и бескультурье. Хаты на юру, никаких дворовых пристроек, ни изгороди, ни плетня – голое поле вокруг. В хатах, вместе с людьми, живут телята, козы, домашняя птица. Что такое баня, здесь не знают. Бытовой сифилис. Смотришь – и зло берет. Зло и обида. Четверть века советской власти! Пусти того же немца на такую землю – он бы через несколько лет устроил тут рай земной. А наш ходит по золоту в своих «чунях» и живет, как скотина, как триста лет назад.
Четырех человек послали в новые «хозяйства». Хотели было послать и меня, хотя накануне на совещании со Смирновым и Губаревым я договорился, что буду писать большую повесть с продолжением (единственное, что может оживить сейчас газету). Затем мою командировку отложили до возвращения фотографа Пархоменко. Сегодня, вместо Пархоменко, мне дают Рокотянского и посылают в 55-ю дивизию.
Таков стиль нашей работы. Дерганье, хаотичность, принцип семи пятниц на неделе. Главное – разогнать всех, чтоб глаза не мозолили. А самое главное – опять-таки использование меня не по прямому назначению, разменивание на мелочи.
У меня сейчас знакомое уже состояние, предшествующее какой-то перемене в личной судьбе. Такое чувство, будто доживаю последние дни в редакции. Что принесет мне 5 мая? Лишь бы удалось сделать те дела, которые наметил.
А там расстанусь с «Родиной» не без удовольствия. На время или совсем – покажет будущее. Впрочем, к моменту решающих боев я не прочь был бы снова вернуться в 53-ю.
Странное дело, несмотря ни на что, все-таки я привык к этой армии и к пестрой фронтовой жизни. Не представляю себе, как буду жить в Москве, в мирном тылу. Разве только писать большую вещь.
5 мая
Двенадцать дней пробыл в командировке. Маршрут: 18 км до ст. Ново-Касторная (на попутной машине), оттуда 12 км поездом до Суковкина, там пешком в деревню Бычех – км 15, на машине. Итого 45 км. По железной дороге ехали с эшелоном авиадесантников – тоже из нашей армии. Вечером, в теплушке, в томительном ожидании отправки, коротали время в разговорах с заместителем комдива. Подполковник Богдасаров, окруженец, пожилой, неглупый армянин, рассказывал замечательные истории из своей боевой практики: о молодом красноармейце – как он впервые заколол немца, – о шпионке-учительнице, о старосте, посланном к нам немцами и вместо того приведшим наш отряд в свое село. Я не пожалел, что потратил время. Готовый материал для рассказов, для эпизодов будущего романа.
55-я дивизия была в 11-й армии, пробивала «горловину» с севера, старясь соединиться с нашим бывшим соседом 1-й Ударной. Конечно, вся полегла. Теперь ждала пополнений. Командир, полковник Заиюльев, получивший за Финляндию звание Героя Советского Союза, принял нас радушно. Мы – я, Рокотянский и Пархоменко – были окружены вниманием. Нам отвели чуть ли не лучший дом в деревне. Продукты доставляли на дом. Для переброски в отдаленный полк дали грузовик. (Несмотря на экономию горючего.) В другом полку, когда мы двинулись назад в штаб дивизии, нам дали верховых лошадей, в сопровождении двух бойцов. Шестнадцать лет, после Дагестана, не садился я в седло. Однако ничего – проехал не без лихости.
Штабы полков расположены в деревнях. Подразделения разместились в оврагах – в соломенных шалашах. Роют для себя землянки. Основной вид маскировки здесь – солома.
Дни стали сухие, даже жаркие, все начинало постепенно зеленеть. Степь не казалась уже такой голой и скучной. Население очень приветливое. Наша хозяйка, добродушная, белозубая, моложавая, несмотря на все свои 52 года, буквально заливала нас молоком во всяких видах – и сырым, и кипяченым, и топленым, и кислым. Я никогда в своей жизни не пил столько молока, как сейчас. На Пасху «разговелись» крашеными яйцами. Раза три за эту командировку выпил по стаканчику самогона. Самогон тут льется рекой.
Виды на урожай неважные. Не хватает семян, тягловой силы. Пашут на коровах, кое-где трактором. Большую помощь оказывает колхозникам Красная армия, давая лошадей для полевых работ.
Здесь очень бойкие и развязные молодухи и девчата. Говорят, большинство их «гуляло» с немцами. Это похоже на правду. То и дело слышишь такие рассказы. Вообще, предстоит еще крепкая чистка населения. Воображаю, что придется делать на Украине и Белоруссии, где немцы пробыли не семь месяцев, как здесь, а куда больше. А пока что на посту председателей сельсоветов и колхозов часто стоят люди, работавшие у гитлеровцев. Мне рассказывали: в одном сельсовете председателем женщина, которая путалась с немецкими офицерами, каталась с ними на машинах, мало того, была специально ими подослана в концлагерь, где находились наши пленные.
Говорят, есть приказ о том, чтобы шпионов и немецких наймитов не расстреливать, а вешать. При особых отделах созданы специальные отряды ССШ – «Смерть, смерть шпионам» (!). Вводятся военно-полевые суды.
В полку, где я находился, при мне задержали немецкого полицейского. Двое бойцов с винтовками провели за хату, под соломенный навес, молодого паренька, по виду красноармейца. Стали обыскивать. Я подошел. Стройный мальчик, лет семнадцати-восемнадцати. Одет в вылинявшее летнее обмундирование (все еще ходят в зимней), на голове фуражка с красным околышем (на фронте такие не носят). Явно – переодет. Лицо тонкое, умное. Держался спокойно. Допрос шел коллективно – я принял в нем участие. Мальчик не скрывал, что был полицейским. Назначили якобы на созванном собрании сами немцы. Он убежал домой – за ним пришли, дали пощечин и заставили служить. Что он делал? Охранял мост и следил за порядком.