А Прошка совсем струсил и испугался. Сам идёт, дрожит; ноги еле переставляет и про себя скорёхонько твердит: «Свят! Свят! Свят! Господь Саваоф!..»
И кажется ему, что кругом его не деревья, а какие-то лешие стоят или идут вместе с ними. «Дядя Бодряй! Дядя Бодряй!» — хочет он сказать, да голосу не хватает, горло перехватило.
А дядя Бодряй знай себе идёт вперёд и говорит так ласково, да приветливо:
— Иди-иди, милый человек. Ничего не бойся!
Шли, шли они, и стал примечать Прошка, что буря начала затихать и какой-то свет засквозил между деревьев.
Чем дальше идут они, тем ярче становится этот свет. И не может Прошка разобрать, что это. Месяц ли сияет или солнышко проглянуло?
И пришли они, наконец, на место красоты неописанной. Все деревья и кусты сияют и благоухают. Цветы кругом такие яркие да нарядные, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Раскрыл рот Прошка, стоит и любуется, глядит — не налюбуется.
— Что, — говорит Прошка, — так бы всё и глядел. Никуда бы отсюда не ушёл.
— Вот, милый человек, — говорит дядя Бодряй, — коли не побоишься да потрудишься, то и до места доброго дойдёшь.
И спрашивает Прошка дядю Бодряя:
— Где же это такое хорошее место находится?
— Там, — говорит дядя Бодряй, — где всё хорошо и нет земной скверны. От деревни Пустышки это место отстоит на многие, многие тыщи вёрст. Кто зол, тот ни в жизнь до этого места не дойдёт, а кто добр да прост — так того сам Бог донесёт.
— Как же это так? — спрашивает Прошка. Но только что успел это выговорить, как глядь-поглядь… нет хорошего места… сгинуло и пропало.
И сам Прошка лежит на земле, в Памаевских лугах. И как он попал в эти луга? — не может он этого понять… Вздремнул, должно быть, а когда вздремнул — ничего не знает, и не помнит, и не понимает.
VI
И не мог Прошка помириться с тем, что он во сне только видел «хорошее место». Ходит он, бродит по Кузьминскому лесу и всё думает да гадает: «Во сне или наяву видел он «хорошее место». И всё ему чудятся слова дяди Бодряя: «Кто добр да прост, того сам Бог до этого места донесёт».
А как же это узнать: добр он или нет? И не просто добр, а добр и прост.
Один раз, дело было к вечеру, зашёл он далеко в Кузьминский лес и вдруг видит сквозь ветви: сидит дядя Бодряй на большом камне, а подле него на задних лапах сидит огромный медведь.
Струсил Прошка и к месту прирос. Стоит и глядит, рот разинув, а дядя Бодряй говорит ему:
— Ничего, милый человек, подойди, не бойся. Это мой старый приятель, Михаил Иваныч. Он не тронет. Подойди, милый человек.
Приободрился Прошка, подошёл. Смотрит, у ног дяди Бодряя лиса сидит, такая пушистая, огнистая, а тут же, в траве, возится махонький зайчик.
Чудно показалось Прошке. «Как это лиса не задавит зайчика и как медведь не тронет лисы?» А дядя Бодряй говорит:
— Они не грызутся. Мирно живут. Так-то, милый человек. Бог велел всем быть добрыми, а пуще всех людям заповедал: пребывать в благе и любви. Коли человек добр, ибо добро исходит от Бога и от него входит в душу человека, а от человека идёт во всякого зверя, и в травы, и в камни, по всему Божьему миру.
Ничего не сказал Прошка, а только посмотрел на Бодряя, а дядя Бодряй, такой румяный да ласковый, сидит, улыбается. И нагнулся он и подставил руки зайчику; а зайчик прямо прыг к нему на руки, и посадил его дядя Бодряй к себе на колени, а зайчик весь дрожит, трясётся.
— Вот, — говорит дядя Бодряй, — вишь робкая, заячья душа. Всего его лихоманка треплет. Ну! Небось, небось! Труска ты, добрая, да тихая. — И погладил его дядя Бодряй и подставил свою руку зайчику, а зайчик начал лизать эту руку. — Вот, — говорит дядя Бодряй, — попробуй, как у него сердце стучит. Испугался косой: струсил, что твой Прошка.
И Прошка погладил легонько зайчика, а зайчик уши пригнул и покосился на него.
— Так-то, милый человек, — сказал дядя Бодряй. — Живи в благе, и благо будет исходить от тебя в Божий мир.
И, сказав это, дядя Бодряй встал и пошёл. И за ним следом пошёл медведь, переваливаясь из стороны в сторону, а за ним шмыгнула лиса и зайчик ускакал скорёхонько. Вытаращил глаза Прошка и долго смотрел в ту сторону, куда ушёл дядя Бодряй, а за ним вся его компания.
VII
И стал Прошка рассказывать всем, что он видел. И никто ему не верил, а все хохотали и потешались над ним.
— Это он у дяди Бодряя сказкам выучился, — говорили мужички.
— А ты ври, дурень, да знай меру! Чего зря врёшь? — корил его Парамоныч, умный, разумный, старый старик. — Разве можно поверить, чтобы человек, да со зверем дружбу водил или чтобы лиса с зайцем рядом сидела, да не утерпела и его бы не съела. Это одни басни, да россказни!..
И вот все смеялись, потешались над дурнем малоумным Прошкой и все думали:
— А вот! Погоди! Дядя Бодряй сам придёт. Мы его доподлинно допросим.
А дядя Бодряй сгинул да пропал. Лето уже к осени подошло, а дяди Бодряя нет как нет. И вдруг вместо дяди Бодряя пришла гостья, непрошеная и негаданная, лихая немочь. И стал народ помирать. Повалились мужики и бабы, как мухи осенью; а пуще всего ребятки махонькие.
Приуныли все люди Божии. Стали креститься, молиться, грехи замаливать. Замолкли песни гудошные. Перестали люди пить зелено вино, так что и дорога к кабаку травой заросла. Все носы повесили. На всех смерть глядит.
И вот, как раз среди этого печального жития, объявился дядя Бодряй.
— Что, — говорит, — братцы, носы повесили. Аль Бога забыли, аль Он вас забыл?..
И все подбодрились, храбрости набрались.
— А вы, милые люди, человеки, — говорит дядя Бодряй, — руки не покладайте и носов не опускайте. Коли пришла беда — отворяй ворота!.. Милости просим!.. Надо и её весело принимать. Пожили не скучно и помрём весело!..
И начал дядя Бодряй всех подбодрять и утешать. С раннего утра до поздней ночи, а то и всю ночь напролёт ходит он, бегает, своим калиновым подожком подпирается и во всякую избу, куда злая немочь пришла, он добрым словом да весёлым сказом выгонит её…
— Пошла, мол! Тут дух бодр и нет тебе места и пристанища.
И не больше как пять, шесть дней прошло, как всё переменилось. Немочь стала ослабевать. Все приободрились. Всем стало приятно и весело. Молодые вставали с их постелей и выздоравливали. Пожилые принимались, перекрестясь, за работу. И только совсем старые старички да старушки помирали покойно, с твёрдой верой, что в «ином мире» им будет лучше. И ни один человек, ни одна Божья душа не подумала, не догадалась, что всю бодрость духа принёс им дядя Бодряй.
VIII
Прошла зима, пришла весна. Дорожку к кабаку расчистили, и всё пошло по-прежнему, по-привычному да по-давнишнему.
И дядя Бодряй опять стал пропадать по целым дням и однажды пропал надолго.
«Верно, опять ушёл в хорошее место, да там и застрял!» — думает Прошка.
Пришла и прошла весна, прошло лето, за ним осень и зима, прошёл целый год, а за ним другой, третий, прошли и десятки лет.
Нет дяди Бодряя.
Не стало Прошки. В самый рождественский сочельник Богу душу отдал.
Не стало и Кузьминского леса. Весь вырублен.
А дядя Бодряй всё нейдёт.
Пришло и прошло голодное время. Пришла опять злая немочь. Все опять носы повесили и некому их поднять. Нет дяди Бодряя.
Совсем опустился народ. Каждый год недород да недород. Все даже отощали, и всё глядят во все стороны: нет ли где дяди Бодряя. Благо, можно смотреть во все стороны. Везде чисто да пусто, и кабак далеко виден. К нему ведёт широкая дорога, вся ёлками уставлена.
А дяди Бодряя всё нет!
Наконец один раз весной был ясный, погожий день, солнышко светит. Всюду тепло, хорошо. И вдруг неизвестно и неведомо откуда кричат: «нашли!»
— Нашли дядю Бодряя!
Весь народ кричит, голосит, и все бегом бегут на горку, которая прежде в Кузьминском лесу была, а теперь совсем голая стоит. Взошли на горку, а на горке чистая полянка, и лежит среди этой полянки дядя Бодряй, только не живой, а мёртвый. Вся голова его — седая, а лицо такое же, как было, только румянца нет. Белей оно воску белого; а на губах та же, что и прежде, весёлая улыбка играет. И лежит он как живой и точно… вот, вот!.. сейчас зашевелит он губами, раскроет рот и начнёт сказки да побасёнки рассказывать. А кругом его камни большущие лежат. И откуда и как они очутились тут, никто не знает.
И вот все собрались, весь народ. Все глядят на тело дяди Бодряя. Бабы то здесь, то там начинают голосить голосянку, реветь, причитать…
И слышит народ, что внизу горки какой-то переполох; кричат: «ведут! ведут!»
И точно «ведут на горку старика старого Парамоныча». Ему уже сотня лет с хвостиком.
Сгорбился он, съёжился, и ведут его под руки.
Привели деда Парамоныча. Остановился он перед телом дяди Бодряя и говорит:
— Был добрый человек, жил добрый человек, и все мы были живы: бодры и добры. В нём жила сила духа… и все мы теперь поклонимся этой силе.
И дряхлый старик Парамоныч опустился на колени и поклонился до земли праху дяди Бодряя, а за ним весь народ поклонился в землю. А за народом поклонились все травы, кусты и деревья, все птицы и звери и даже все бездушные камни припали к земле, и никто теперь ни у кого не спрашивал:
— Как это возможно!..
Ибо все знали и видели, что это возможно и что всё преклоняется перед силою духа…
Эх, кабы нам да дядю Бодряя!..