одного из членов правления. Герцоги Данстабл всегда отличались пылом, обидчивостью, мстительностью – словом, всем тем, из-за чего мы не советовали бы отказывать им в свинье.
Плечо почти не болело, и наутро герцога мучила лишь непривычная скованность. Что же до духа, все осталось по-прежнему. Глубокой ночью думал страдалец о коварстве лорда Эмсворта, думал и днем. Горечь не уходила, а с нею – и мрачная решимость.
Ко второму завтраку пришла телеграмма от Рикки, тот собирался приехать с вечера, и на следующее утро, в 10.00, герцог велел секретарю отвезти его на станцию, к «Гербу Эмсвортов», где он и встретился с плотным, рыжим, веснушчатым племянником.
Между Рикки и Хоресом не было фамильного сходства. Каждый был похож на своего отца, а у Рикки Гилпина отец славился мощной грудной клеткой циркового силача. Взглянув на сына, вы могли бы удивиться, что он пишет стихи, но поняли бы без труда, как он крушит торговцев на рынке.
Однако брутальная внешность скрывала нежную душу, и в это утро Рикки испытывал всерастворяющее умиление. Дитя могло бы играть с ним[16], а кошка из «Герба» так и делала. Суровый с виду, он был, в сущности, одним из братьев Чирибл[17].
Ничто не воздействует на влюбленного так, как слова любимой девушки, заверяющей, что зулусские воины – лишь игрушки для нее. Рикки поверил своей Полли, он был счастлив; и тут пришла телеграмма.
Значить она могла только одно: надо как-то помочь дяде – а там он будет совсем иначе смотреть на луковый суп. Вот почему в Маркет-Бландинг ехал веселый, бодрый человек, который весело и бодро встретил следующий день, а с ним – и герцога. Тогда он заметил, что у того подвязана рука.
– О Господи! – вскричал он. – Ты сломал руку? Какой ужас! Какой кошмар! Как это случилось?
Герцог громко хрюкнул.
– Вывихнул, – ответил он. – Бросал яйца в секретаря.
Многие ответили бы неверно, многие – но не Рикки. Он знал, кого обвинить.
– Как же он тебя довел? Это кретин какой-то! Надо выгнать?
– Выгоню, когда мы с тобой поговорим. Я только сейчас узнал, кто это. Понимаешь, – объяснил герцог, – тут все время поют про Лох-Ломонд, прямо под окном. Мерзость какая!
– Гадость!
– Разве это можно выдержать?
– Ни в коем случае.
– Я запасся яйцами.
– Очень умно.
– Чтобы швырять.
– Естественно.
– Вчера опять завел: «Приду, пойду…» А сегодня Конни говорит, почему я обижаю Бакстера.
– Какая глупость! Кто эта слабоумная особа?
– Сестра Эмсворта. В Бландинге. Я там гощу. Душевнобольная.
– Да, вероятно. В здравом уме каждый увидит, что ты прав. Знаешь, дядя Аларих, тебя травят! Да-да, это преднамеренные гонения. Не удивляюсь, что ты вызвал меня. Бросить еще яиц? Скажи, я мигом.
Если бы не рука, герцог бы похлопал его по плечу. Он горевал, что так ошибся в племяннике. У того есть недостатки – вот, стихи пишет, – но есть и сердце.
– Яиц бросать не надо, – сказал он. – Я его выгоню. Ты мне нужен для свиньи.
– Какой именно?
– Здешней, из замка. Что они творят, ты бы знал!
Рикки понял не все.
– Науськали на тебя свинью? – предположил он.
– Нет, Эмсворт обещал мне ее отдать.
– А, вон что!
– Без расписки, так договорились. А теперь – не дает!
– Не может быть! – вскричал Рикки. – Нарушить священное слово! Нет, такой низости…
Герцог окончательно убедился, что не понимал племянника.
– Ты так думаешь?
– Кто ж так не подумает! В конце концов, есть правила, есть порядочность!
– Вот именно.
– Мы вправе ждать ее от других!
– Верно.
– Значит, украсть свинью?
Герцог едва не задохнулся от восторга. Не часто, думал он, встретишь у нынешней молодежи такой ум и такую нравственную силу.
– Да, – отвечал он, – с подобными людьми незачем церемониться.
– Конечно! С волками жить… Что же именно надо сделать?
– Сейчас, сейчас, сейчас. Я много думал. Ночь не спал…
– Какой ужас!
– …и разработал подробнейший план. Утром проверил – вроде все так. Карандаш есть? Бумага?
– Пожалуйста, блокнот. Оторву первую страницу, там начало баллады.
– Спасибо. Так вот. – В приливе вдохновения герцог пышно вздул усы. – Рисуем карту. Это – замок. Это – моя комната. Под окном – лужайка. Такой газон, – объяснил он, показывая что-то вроде растекшейся глазуньи.
– Газон, – повторил Рикки. – Понятно, понятно…
– Вокруг него – дорожка. За ней – кусты, вот тут, а вот тут – поляна. За ней – огород, а на ней, подальше – свинья. – Он пометил место крестиком. – Здесь она живет. Видишь, как это все важно?
– Нет, – ответил Рикки.
– И я не видел, – признался герцог, – пока не стал чистить зубы. Тут я все и понял.
– Знаешь, дядя Аларих, – заметил Рикки, – из тебя бы вышел блестящий полководец.
– Возможно. Смотри. Крадем свинью – ныряем в кусты. Опасно только на поляне. Надо выбрать время, когда там никого нет.
Рикки поморгал.
– Я не совсем понял. Не потащишь же ты ее к себе!
– Потащу. Первый этаж, окна до пола. Спрячем ее в ванной.
– На всю ночь?
– При чем тут ночь? Пошевели мозгами. Крадем в два часа дня, все едят. Свинарь тоже ест, я узнал. Можно украсть тысячу свиней, никто не заметит.
Рикки был поражен. Именно, полководец.
– Свинья сидит в ванной, пока не стемнеет, – продолжал герцог. – А тогда…
– Кто-нибудь может зайти в ванную! Горничная с чистым полотенцем…
Герцог воинственно раздулся:
– Хотел бы я на это посмотреть! Не разрешу. Не пущу. Обедать буду в комнате. А ты как раз и управишься. Тут ждет машина. – Он ткнул пальцем в карту. – На самом повороте, у кустов. Сажаешь свинью, везешь в Уилтшир. Такой план. Все ясно?
– Все, дядя Аларих!
– Сделаешь?
– Еще бы, дядя Аларих! Нет, ни один человек в Англии никогда бы не додумался! Одно слово, гений.
– Ты считаешь?
– Безусловно.
– Может, ты и прав.
– Еще как! Что ты делал во время войны, дядя Аларих?
– Да так, то-се. Важные задания.
– В Генеральном штабе?
– Н-не совсем.
– Какая нерасчетливость! Как они швыряются людьми! Хорошо, что у нас есть флот, а то бы…
Воцарилась прекраснейшая из атмосфер. Герцог сказал, что это очень лестно. Рикки сказал, что слово «лесть» совершенно не подходит к случаю. Неужели нельзя признать гения, если его видишь? Герцог спросил, не хочет ли Рикки выпить. Рикки ответил, что еще рановато. Герцог осведомился, что Рикки пишет. Рикки поведал, что в «Поэтри ревью» скоро появится сонет. Герцог признался, что очень любит сонеты, но не написал бы его и за миллион фунтов. Рикки воскликнул: «О, истинный пустяк!» И сопоставил этот род деятельности с серьезным, плодотворным обдумыванием кампаний. Вот тут, пояснил он, можно говорить о труде. Словом, все это мы назвали бы «пиршеством любви».
Но поэты – люди деловые. Шекспир удачно заметил, что они дают неведомому дом и имя[18], однако в реальной жизни они при этом думают о гонораре. Как все поэты, Рикки впадал в мечтательность, но не спустил бы издателю, если бы тот послал ему чек на фунт, а не на гинею. Эта черта проявилась и сейчас.
– Кстати, дядя Аларих, – сказал он.
– Да? – откликнулся герцог, собиравшийся рассказать об одном знакомом, который сочинил лимерик.
Понимая, что тут пригодился бы литературный агент, Рикки все же продолжил:
– Ты не дашь чек заранее?
Герцог вздрогнул, словно невидимая рука закрыла горячую воду, когда он стоит под душем.
– Чек? – переспросил он. – Какой еще чек?
– На двести пятьдесят фунтов.
Герцог пошатнулся прямо в кресле, а усы, взметнувшись вверх, просто рухнули вниз. Усы послабее вообще бы выпали под таким напором.
– О чем – ты – говоришь? – вскричал герцог.
Сжавшись, как человек, стоящий перед клеткой с тигром и не уверенный в ее прочности, Рикки отважно продолжал:
– Я думал, мы договорились. Если ты помнишь, мы это обсуждали в Лондоне. Сперва речь шла о пятистах, потом – о двухстах пятидесяти, зато эти деньги будут к концу недели. Мне был бы удобен чек. Я переслал бы его сегодня этому человеку, он получил бы завтра с утра.
– В жизни не слышал такого бреда!
– Ты не хочешь дать мне эти деньги?
– Конечно, не хочу, – отвечал герцог, ловя и жуя усы. – Еще чего! – прибавил он для ясности.
Этим и кончился пир любви.
– Нет, какая чушь! – прервал тяжкое молчание герцог Данстабл. – Зачем тебе луковый суп?
Быть может, воспоминание о недавнем единстве душ побудило Рикки к откровенности. Он знал, что откровенность опасна, но, в конце концов, есть шанс, что старик растрогается (мистер Плум беговых времен определил бы этот шанс 8 к 100). Самые жестокие люди умилялись истинной любви.
– Я собираюсь жениться, – сказал он.
Если герцог умилился, он этого не выдал. Глаза его вылезли, как у креветки, усы – опять взметнулись.
– Жениться? – воскликнул он. – То есть как жениться? Не дури.
Рикки начал день с любви ко всякой твари и не хотел сдаваться. Но ему показалось, что с дядей Творец немного перебрал.
– Нет, какая чушь! – повторил герцог. – Как ты можешь жениться? С наследства ты получаешь два пенса в год. Стишков не хватит на сигареты.
– Вот я и хочу купить кафе.
– Хорошенький вид у тебя будет! Нет, это надо же! Суп!
Совладав с собой, Рикки промолчал. Лучше промолчать, решил он, чем перегородить пути к примирению блестящим ответом. Правда, такой ответ никак не приходил в голову.
Усы взметались и падали, словно водоросли в час прибоя.
– А у меня? – продолжал герцог. – Мало этих стихов! «Что поделывает ваш племянник, – изобразил он любопытного друга, почему-то фальцетом. – Он дипломат? Ах нет, он в гвардии? В суде?» – «Прямо сейчас! – ответил он своим голосом. – Пишет стишки». Молчат. Стыдно им. А теперь еще этот суп! Нет, такой…