— Не так громко, — напомнил я ему.
— Ладно, ладно, малыш. Так ты со мной или с ними?
— Конечно, с вами.
— Молодец, Ричард. Прости, что я последнее время избегал тебя и больше молчал, но я не мог говорить, не зная, как ты это примешь. Кроме того, ты слишком часто виделся с Краббом, а он раз в десять хитрее, чем ты думаешь.
Дядя явно почувствовал облегчение; он закурил сигару, достал бутылку шампанского с крошечным краником в пробке, налил два стакана и предложил выпить за фокус с «Исчезающим карликом».
— Прежде чем перейти к подробностям, я должен еще кое-что объяснить. Почему мне пришлось втянуть и тебя? Первое — и, как увидишь, самое главное — один я не справлюсь. Второе — чем больше в этом деле неразберихи — ты не понимаешь, что делаешь, а должен исполнять приказ, а я где-то в другом месте и вообще не знаю, о чем речь, — тем меньше у них возможности обвинить нас в чем бы то ни было, если мы себя не выдадим. С виду чехарда будет такая, что у них голова кругом пойдет. Но, видит бог, малыш, у нас никакой неразберихи быть не должно. Мы оба должны точно знать, что делаем. Это опять то же самое старое правило, о котором я тебе говорил. Между собой мы все планируем и рассчитываем совершенно точно, а публика — в данном случае полиция — только смотрит в недоумении…
— Но это все-таки не одно и то же, дядя, — осмелился я возразить. — Публика приходит развлечься. Она хочет, чтобы ее обманывали. А полиция…
— Да, да, я знаю. Они догадливей, и потому нам надо быть умнее. Но и здесь разница та же — разница между тем, что происходит на деле, и тем, как это выглядит. Теперь перейдем к делу. Нет, постой, сначала я соберу все, что нужно.
И дядя Ник, как всегда, быстро и аккуратно, вынул из ящиков и своего чемодана очень странный набор вещей. Он тщательно все проверил и продолжил:
— Утром ты отнесешь эти вещи Тьюби: тут грим, седая борода, усы, спиртовый клей, тюрбан и длинный халат. Ходули уже у него, он учился на них ходить всю неделю. Помоги ему одеться и загримироваться. Не уходи, пока не будешь доволен его внешностью и пока не убедишься, что он сможет все сделать сам. Он должен выглядеть как довольно высокий и исхудалый старик индиец. Этот старик индиец явится ко мне между представлениями; без двадцати девять он будет у артистического выхода, а в девять он уже уйдет. Приведешь его ты; а это значит, что после первого отделения тебе надо мгновенно переодеться, — ты же его и выведешь. Только, конечно, придет ко мне Тьюби, а уйдет от меня Барни. На втором представлении роль Барни сыграет Тьюби…
— А он знает, что делать?
— За кого ты меня принимаешь, малыш? Я его хорошо натаскал, и он четыре раза видел номер с галерки, одетый в куртку и ученическую фуражку. Он толковый паренек, не то что Барни. Он отлично знает, что делать.
— Значит, Барни поменяется костюмами с Тьюби и, конечно, пойдет на ходулях.
— Разумеется. Он более неуклюж, чем Тьюби, но ему лишь бы с нашей помощью спуститься с лестницы и, опираясь на твою руку, доковылять от дверей до машины, которая будет наготове. И не забудь, что те, кто следит за дверью, уже видели приезд старика индийца. Кроме того, они ведь выслеживают карлика.
— А куда отвезти Барни, когда я посажу его в машину?
— Во Флитвуд, — сказал дядя, наклоняясь и понизив голос. — Я все устроил. Вот деньги. Здесь четыре бумажки по пять фунтов. Это условленная плата. Там стоит голландское судно, идущее в Роттердам, название — «Флора», капитана зовут Фрилер. С утра, по договоренности, я должен сообщить по телефону, когда ему тебя ждать. Позже я расскажу тебе, где найти судно. Машина тоже наготове. Тут уж положись на меня. Никто из ребят не знает, в чем дело, — боюсь рисковать, — но это ничего не значит. Может, они и понимают, что здесь что-то неладно, но все равно сами терпеть не могут полицейских.
— А Барни знает, куда едет?
— Еще нет. Ты ему скажешь. Но он так напуган, что готов ехать куда угодно. Я уже написал в Роттердам одному знакомому, — я там играл, и он был моим агентом, — так что утром мне останется только послать телеграмму, которая, кроме него, никому не будет понятна. Барни я дам денег, десять — пятнадцать соверенов, он их поменяет в Роттердаме, а затем как-нибудь перебьется, пока не найдет работу: у них там много цирков в Голландии и Германии. Главное, что он уезжает, а это лучше, чем попасть на виселицу. Но тебе надо крепко держать его в руках: он умирает от страха, жалкая тварь.
Здесь я должен пояснить, что такое бегство из одной страны в другую было в 1914 году куда легче, чем потом. Кроме России и Турции, паспортов нигде не спрашивали. Только после нашей великой войны за свободное развитие демократии в мире нас всех зажали в тиски паспортной системы, тем самым дав некоторым государствам возможность держать за глотку своих граждан. (Отберите паспорт у рядового порядочного человека, и он окажется совершенно беспомощным. Эту систему умеют пробивать и презирать одни мошенники, к чьим услугам любые подложные паспорта.) Другое, менее важное обстоятельство заключалось в том, что имевшие тогда хождение английские золотые соверены можно было обменять в любой стране, так как их номинал соответствовал их фактической стоимости в золоте. Таким образом, без всяких паспортов и виз, с кучкой соверенов можно было отправиться куда угодно, не раздумывая. Но в ту ночь, когда мы с дядей Ником все это обсуждали, старая эра покоя уже двигалась к своей гибели.
— Значит, меня не будет на втором представлении, — сказал я дяде Нику.
— Ну, ты еще пока не из незаменимых, малыш, — ухмыльнулся дядя. — Придется обойтись без тебя. Я все продумал. Мы снимем «Исчезающего велосипедиста» и без ходуль не можем, конечно, показывать «Магов-соперников», только ты не забудь принести их обратно. С Тьюби все пойдет куда лучше, чем с Барни. У меня остается «Волшебный ящик» и «Летающая женщина», — Дорис куда надежнее Сисси, — кроме того, я включу несколько старых трюков. Справимся. Теперь, малыш, повтори все, что тебе надо сделать, чтобы не было ошибок. По сравнению с этим делом номер с суфражисткой в Лидсе — детская игра. Не забудь, один ложный шаг — и мы арестованы. Ну-ка, Ричард, не торопясь повтори все по порядку.
В четверг уже с утра у меня начало перехватывать горло от волнения и тревожного ожидания. Отвезти вещи к Тьюби и помочь ему одеться и загримироваться старым индийцем было довольно просто. Он походил немного на ходулях, которые добавили ему более полуметра роста, и в длинном халате его нельзя было узнать. Шагая по комнате, он слегка морщился от боли.
— Стараюсь к ним привыкнуть, — сказал он. — Но боюсь, что все равно будет больно, — угол наклона ремней не годится для моей ноги.
Высокий, с бородой, в тюрбане и длинном халате, он казался совсем незнакомым, только умные печальные глаза были все те же.
— Жаль, мистер Тьюби, но ничего страшного. Сейчас можете все снять, а вечером ждите меня около половины девятого. Когда мы выйдем из машины у артистического входа, вы обопретесь на мою руку, — ведь вы же слабый старик, — а там всего только и нужно, что войти в дверь и взобраться на несколько ступеней.
— Затем я переодеваюсь, меняю грим и участвую в представлении, следуя указаниям мистера Оллантона. Это понятно. Очень хорошо. У меня только один вопрос, мистер Хернкасл. Зачем все это нужно?
Этого вопроса мы с дядей Ником не предусмотрели. На минуту я растерялся и не знал, что ответить.
— Мистер Тьюби, — начал я медленно. — Вы просто выполняете то, что вам сказано. В чем дело, вы не знаете. И даже представить себе не можете. — Я пристально посмотрел на него. — Даже представить себе не можете, мистер Тьюби.
— Понимаю, мистер Хернкасл. — Он снял тюрбан и сел, чтобы отцепить огромные ходули. — У меня тут были интересные разговоры с мистером Шурером. Он все еще хочет уехать из Англии, как он говорит, пока не поздно. Он не понимает, что мистер Асквит, человек мирный, никогда не допустит, чтобы страну втянули в европейскую войну. Мистер Шурер и его друзья слишком легко выходят из равновесия. Да, еще один, последний вопрос, мистер Хернкасл. Если случайно полиция спросит, как давно я работаю с мистером Оллантоном, что мне ответить?
— Отвечайте правду, мистер Тьюби. С начала прошлой недели, со вторника, верно? Но вам не обязательно сообщать им, что вы делаете. Я заеду за вами, за старым индийским ученым доктором Рам Дассом из Бомбея, в двадцать минут девятого.
Обратно я шел пешком, хотя приехал в такси. Остаток утра и весь день я был так взволнован, тревога так томила меня, что захотелось еще раз выйти проветриться; но средь бела дня в водовороте курортной толпы мне стало казаться, что наше предприятие — все эти ходули и фальшивые бороды — совершенная фантастика, просто шутка или какая-то игра, не имеющая никакого отношения к полицейским и к тюрьме. А в другие минуты, когда тревога брала верх, призрачными вдруг становились курортная жизнь, толпа, краски и звуки, а реальной казалась лишь моя роль в последнем и величайшем номере иллюзиониста дяди Ника.
Он успел бросить мне всего несколько слов, когда я переодевался после первого представления.
— Я сказал швейцару, что ожидаю гостя из Индии…
— Это доктор Рам Дасс из Бомбея.
И я вдруг стал смеяться.
— Спокойно, малыш, спокойно. И не торопи события. Время еще есть. Все дело в спокойствии, Ричард. Кстати, парня, который поведет машину, зовут Стэн Браун. Он получит кругленькую сумму, знает, что к чему, и плевать хотел на всех.
Машина была большая, внушительного вида, и Стэн Браун вырядился в форменную шоферскую фуражку и куртку. Я сел рядом с ним, и, когда мы тронулись, он сказал, не поворачивая головы и еле шевеля губами:
— Как правило, я не натягиваю на себя эти тряпки, но сегодня они к месту. Когда бобби видит форменную фуражку, он понимает, что в таратайке сидит важная птица, это производит на него впечатление. Видишь тех двоих в штатском, что следят за артистическим входом? Неужели нет? Ну, удивил! Эти тупые бандитские рожи за версту видно! Если б надо было обдурить только их, просто стыдно было бы брать деньги. Так кого мы везем?