Киж оскалился, отсчитывая двери. На третьей он остановился и поднял руку для удара. Но ничего сделать не успел.
За нашими спинами с грохотом открылась первая дверь, и в коридор вывалился человек. Расхристанный, босой, в одних панталонах и рубашке с кружевными манжетами.
— По мою душу пришли, псы? — заорал он и вскинул руку с «громобоем». — Кость моржовую вам, а не губернатора!
Грохнул выстрел, и с потолка посыпалась извёстка. А полуголый мужчина кинулся на лестницу, барабаня голыми пятками по деревянным ступенькам.
— Стоять! — я придержал Кижа за рукав, готового броситься за ним, как борзая собака за зайцем. — Его возьмут опричники.
Мертвец кивнул, развернулся и со злостью саданул в дверь губернаторской спальни.
— Пшли прочь! — заорал из комнаты хриплый голос. — Всех запорю на конюшне! Перестре…
Прогрохотали быстрые шаги Кижа, послышались звонкие оплеухи и хриплый голос тоненько завыл.
— Ухо! Не трогай ухо! Отпусти, ирод!
— Взял, Константин Платонович! — радостно крикнул Киж. — Куда его?
Запах из спальни был тяжёлый, наполненный алкогольным перегаром и табачным дымом, так что входить туда не хотелось совершенно.
— Тащи вниз, там разберёмся, кто из этих двоих губернатор.
Через пять минут отряд опричников двинулся обратно к поезду, ведя двух человек. Одного босого в панталонах, с синяком в пол-лица, второго в тапочках и ночной рубашке до колен, с красным распухшим ухом.
Едва мы отошли от губернаторского дома, из переулка нам наперерез выскочили шесть или семь человек с ружьями в руках. Но, увидев Кижа, опричников и пленников, они встали как вкопанные. Мгновенно сориентировались, сделали вид, что ошиблись, и рванули в обратную сторону. Всегда бы так! Уважаю людей, умеющих быстро соображать.
— Дмитрий Иванович, кажется, вон то здание — это телеграф?
— Похоже. Кому будем телеграфировать?
— Шешковскому. Надо ему сообщить, что Иркутская губерния скоро останется без губернатора.
Глава 40Прощай, Азия
— Итак, судари мои, кто хочет рассказать всё честно и без утайки?
В оружейном вагоне, временно ставшим допросной комнатой, нас было пятеро. Гондюхин, тип в панталонах и губернатор Немцов в ночной рубашке стояли рядком на коленях, заложив руки за голову. Киж ходил за спинами арестантов, заставляя их вздрагивать от звука шагов. А я сидел в кресле с чашкой в руке и неспешно пил кофий.
— Я, ваша светлость! — разбойник Гондюхин был готов «сотрудничать со следствием» и покаяться даже в детских шалостях, только бы не оставаться наедине со страшным Кижом. — Спрашивайте, как есть всё расскажу!
— Молодец, хвалю. А вы, судари? Не желаете облегчить душу?
— Вы за это поплатитесь! — прошипел губернатор. — Не знаю, кто вы…
— Я — светлейший князь Урусов-Алеутский. И очень хочу знать, зачем вы отправили Гондюхина напасть на мой поезд. Вы не выйдете отсюда, пока я не узнаю всей правды.
— Ничего вам не скажу! Мои друзья в Петербурге…
Киж без размаха ткнул губернатора, и тот замолчал, хватая ртом воздух.
— Вы покусились на жизнь моих близких, сударь Немцов. А я не прощаю таких действий принципиально. Так что отсюда вы выйдете или вперёд ногами, или написав чистосердечное признание во всех своих грехах. Честно говоря, я бы вас просто пристрелил и поехал дальше, но Степан Иванович Шешковский очень просил меня передать вас для суда. Он, кстати, сегодня же выезжает сюда, чтобы лично разобраться в вашем деле.
— Я только выполнял приказы! — завопил тип в панталонах. — Клянусь, он меня заставил!
— Для начала назовитесь, сударь.
— Михайло Дукучаев я. Поступил в служение к Фёдору Глебовичу, — зло зыркнул он на губернатора, — через это и участвовал в его делах. Не по своей воле, а только боясь за свою жизнь!
— Отлично! У нас есть первый кающийся. Сейчас Дмитрий Иванович даст перо и бумагу, и вы подробно напишете обо всех беззакониях вашего начальника.
Дверь в вагон открылась, и внутрь проскользнул один из опричников. Подошёл ко мне и тихо доложил:
— Константин Платонович, у вокзала собралась толпа. Просят о встрече с вами.
Я кивнул и поставил чашку на столик.
— Увы, судари, мне придётся вас временно покинуть. Дела-с, знаете ли. Но с вами остаётся Дмитрий Иванович, и он будет рад помочь вашему чистосердечному раскаянию.
Толпа оказалась всего лишь десятком иркутских купцов, дружно снявших шапки при моём появлении и низко поклонившихся.
— Доброе утро, судари. По какому делу вы хотели меня видеть?
Вперёд выступил дородный купец с окладистой бородой. Он ещё раз поклонился и уставился на меня просящим взглядом.
— Батюшка князь, слышали мы, что ты губернатора нашего Фёдора Глебовича арестовал.
— А вам что за печаль? Или вы просить за него пришли?
Купцы дружно замотали головами, а затем их прорвало.
— Нет, батюшка!
— Да никогда, светлый князь!
— Молить тебя хотим!
— Не отпускай мздоимца!
— Поборами замучил, собака!
— Три шкуры дерёт!
— Торговать не даёт!
— Цены велит ставить, чтобы дороже его собственных лавок!
— Людей разбойных привечает!
— Грабят нас, отец родной! Заступись!
— Заступись, батюшка-князь!
— Христом богом молим, не дай ему снова нас мучить!
Я поднял руку, и купцы дружно замолчали.
— Значит так, судари мои. Сейчас идёте и пишете жалобу на все его беззакония. Всё, что только что говорили, подробно изложите, подписи свои поставите и мне бумагу ту принесёте. А я за вас перед матушкой-императрицей заступлюсь.
— Отслужим, ваша светлость!
— Не извольте сомневаться!
Они снова загалдели, но я прервал их.
— Если хотите отблагодарить, лучше больницу на свои средства поставьте. А теперь идите, чтобы через час бумага была у меня.
Отпустив купцов, я решил не возвращаться в оружейный вагон. Допрашивать губернатора не хотелось, слишком уж противное зрелище. Пусть Киж сам справляется, тем более он это дело любит и умеет. Так что я пошёл к себе в вагон посмотреть, как там мои домашние, а заодно и позавтракать.
Через два часа Киж принёс бумаги с чистосердечными признаниями губернатора и его подручного. К этому моменту я успел обменяться с Шешковским десятком телеграмм, и в последней он попросил сдать преступников коменданту Иркутского острога. Максимум через неделю сюда должна была прибыть арест-команда Тайной экспедиции и этапировать троицу в Петербург.
— Обратите внимание, Константин Платонович, — Киж указал на последний лист. — Он не просто так на нас организовал засаду. Ему сообщили из Петербурга, что едет князь Алеутский, который собирается навести порядок в торговле пушниной на своей территории. А губернатор имел там свой интерес — его доверенные купцы скупали шкурки у местных в обход нас. Он и решил действовать на опережение, а заодно и добром поживиться.
— Очень интересно. Что-то слишком много любителей меха разгуливает по Алеутщине как у себя дома.
Я подозревал, что у Камбова просто не хватает людей, чтобы контролировать огромную территорию. А проблема с испанцами заставила забрать на юг все резервы. Что же, придётся вплотную заняться этой проблемой. И мысли, как отвадить чужих купцов, у меня были.
— Копии этих показаний сделаешь?
— Уже, Константин Платонович, сразу в двух экземплярах писали.
— Тогда возьми опричников и отконвоируйте всю троицу в острог. Сдашь на руки коменданту вместе с бумагами — и бегом обратно. Мы слишком долго здесь задержались.
Купцы всё-таки отблагодарили меня. Пока Киж занимался уже бывшим губернатором, они притащили к поезду корзины с местными ягодами, мёдом, всяческой снедью и огромный короб с копчёным омулем. Отказываться от такого подарка я не стал. Старались, несли от чистого сердца. Кстати, омуль оказался выше всяких похвал — вкуснейшая рыба! Но большую часть подарков я велел отдать опричникам. Мои люди отлично показали себя в бою и заслуживали награды.
Промелькнули за окнами Байкал, маленький городок Верхнеудинск, сопки, покрытые лесом, и кусочки степи между островками деревьев. И вот поезд уже подъезжает к Читинскому острогу — последней станции Екатерининской эфирной дороги.
Не позволив строить дорогу дальше, на Алеутщину, императрица сделала хуже только себе. Этим она не столько сдерживала развитие княжества, сколько ограничивала собственное влияние. Формально в Алеутское княжество даже телеграф не был проведён. И сколько времени займёт отдать мне какой-нибудь приказ из Петербурга? Пусть посланник Екатерины попробует самостоятельно добраться до Америки, найти меня и вручить бумаги. А я ведь ещё и ответ напишу, в котором задам вопросы, как именно исполнять приказ.
По факту же от Читинского острога до порта Чумикан на Удской губе была проложена «секретная» ветка эфирной дороги. Ей пользовались только мои люди, а чужих к ней и близко не подпускали. Собственный телеграф, связанный через Алеутские острова с остальной Россией, в княжестве тоже имелся практически в каждом поселении. В общем, не стоит пока торопиться с эфирной дорогой через Берингов перешеек — вот встану на ноги, наберусь сил, тогда и буду думать на этот счёт.
Поезд подъехал к вокзалу Читинского острога в утренних сумерках. Я первым вышел на платформу, сколоченную из досок, и хмыкнул. Пожалуй, вокзал — это слишком громко сказано: строение из брёвен тянуло максимум на домик станционного смотрителя.
— Константин Платонович! — тишину разорвал женский голос. — Дядя Костя!
Я обернулся и увидел бегущую фигурку.
— Дядя Костя! — На меня налетела одетая по-мужски девушка и с ходу повисла на шее. — Ты приехал!
Треуголка слетела с её головы, и по плечам рассыпалась рыжая грива волос.
— Ксюшка!
Младшая Добрятникова не стала на мне задерживаться. Чмокнула в щёку и с визгом кинулась дальше.