— Мария Васильевна, а это у вас что?
Купчиха недовольно фыркнула:
— Заказ был на люстру для одного купца. Да разорился он вчистую и заказ отменил. Столько сил ушло на шлифовку, а всё зря. Хорошо хоть сверлить не стали да гирлянды собирать.
— А уступите этот хлам мне, Мария Васильевна. Коли вам не нужно, так я на забаву детишкам возьму.
— Двести рублей, — купчиха облизала губы, — по-дружески.
Я рассмеялся.
— Нет, для баловства это дорого, Мария Васильевна. Рублей за пять я бы взял, не больше. Идёмте, Татьяна, нам пора ехать.
— Погодите, Константин Платонович. Двести рублей и правда дороговато, но ведь там работы сколько. Сколько форм ушло, сколько шлифовали. Возьмите за сто. Детям радость будет да развлечение.
— Любезная Мария Васильевна, и за сто не возьму. Не для дела ведь, для ерунды. А сто рублей на дороге не валяются, сами знаете. Семь — красная цена.
— Да вы что, Константине Платонович! Вы только посмотрите, как свет играет. Взгляните поближе, взгляните. Наверняка вам и для дела сгодится. Для магии всякой, для волшебства. За восемьдесят отдам.
— Татьяна, идёмте.
— Да постойте же! Татьяна, вы хоть посмотрите. За пятьдесят рублей такую красоту отдаю! Их на украшение можно, и для чего другого…
Минут за двадцать споров и моих попыток уйти, мы сторговались на пятнадцати рублях за весь ящик. Судя по хитрым глазам купчихи, она осталась в прибыли. Но я был не в обиде: заказывать отдельно хрустальный глаз для Боброва вышло бы дороже. А так у меня на выбор имелась сотня шариков, из которых я мог подобрать нужный размер. Да и остальные пригодятся в хозяйстве.
Домой возвращались в молчании. Таня задремала, став похожей на спящего ангела, а я прикидывал, какие Знаки надо накладывать на будущий глаз Боброва. Очень надеюсь, Пётр не обидится, если я немного поэкспериментирую и добавлю ему интересных возможностей.
Глава 9Глаз
Смотреть на кислого Боброва у меня не осталось никаких сил. Пётр страдал с полной отдачей и королевским размахом. Он грустил в гостиной, печалился в библиотеке, кручинился в парке, пригорюнивался за чаем и куксился в остальное время. Жизнь кончена, читалось у него на лице, жить одноглазым нет никаких сил. Особенно, если некоторые рыжие девицы игнорируют страдания раненого.
— Хватит, — я поймал его в библиотеке. — Будем делать тебе новый глаз.
Бобров тяжело вздохнул и покачал головой.
— Не хочу. Был у меня двоюродный дядька, Степан Михалыч, тоже одноглазый. Ему ювелир стеклянный глаз поставил, так лишь хуже стало. Здоровый глаз в одну сторону смотрит, а искусственный на потолок или на барышню, будто он с ней заигрывает. Шёпоток пошёл, будто дядька не в себе, его во все приличные дома звать перестали. Уехал к себе в имение, да так до конца жизни там оставался. А у меня даже усадьбы нет, куда сбежать можно.
— Спокойствие, Пётр, только спокойствие. Мы с Марьей Алексевной сделаем так, что от живого не отличишь. Будешь всех насквозь видеть, не хуже колдунов.
Ящик хрустальных шариков был просмотрен и отсортирован. Среди всего многообразия нашёлся лишь десяток сфер, подходящего размера, чтобы помещался в глазницу и не болтался в ней.
— Ну, — Бобров аккуратно протёр все десять бархатной тряпочкой и разложил рядком перед собой, — думаешь, подойдут?
— Так, дорогой друг, сходи позови Марью Алексевну.
Пока Бобров бегал за княгиней, я ещё раз прикидывал, какими Знаками формировать зрительную схему. Связка получалась сложная, с кучей тонких настроек и мелкой работы. Для таких мелких знаков мне требовался needle wand и сильная лупа.
С Марьей Алексевной мы устроили настоящий врачебный консилиум. Осмотрели пустую глазницу Боброва, прикинули, как передавать на зрительный нерв магический сигнал, как крепить к хрустальной сфере три пары мышц. Пётр сидел молча, глядя на нас со священным ужасом.
Мы решили сначала сделать магический «интерфейс» к нерву, протестировать работу глаза, а потом уже закреплять имплант.
— Петя, ляг, — Марья Алексевна указала на диван у окна.
Бобров устроился где сказано сложил руки на животе и вздохнул:
— Только не больно, пожалуйста. Очень я не лю…
Княгиня шлёпнула его ладонью по лбу, здоровый глаз Боброва закрылся, и он захрапел на весь кабинет.
— Не люблю, когда под руку говорят, — усмехнулась Марья Алексевна, — Давай, Костя, ставим твои Символы.
— Знаки.
— Без разницы.
Пальцами княгиня открыла пустую глазницу, и туда устремился поток магии её Таланта. Я нарисовал в воздухе needle wand’ом связку Знаков, Марья Алексевна силой подхватила её и утянула на самое дно, чтобы срастить с нервами.
Несколько минут княгиня колдовала над Бобровым. Запах, должен сказать, от её волшебства был крайне специфический: смесь лекарств, сладковато-горького миндаля и прижжённой крови.
— Ох, — княгиня попыталась выпрямиться и схватилась за поясницу, — помоги-ка, Костя.
Я подхватил её под локоть и помог сесть в кресло.
— Охохонюшки! Спасибо, Костенька. Всё, пусть спит пока Петя, чтобы лучше прижилось.
— Марья Алексевна, вы уж простите моё любопытство, но откуда у вас такие познания в медицине? Ничего подобного я никогда не видел, даже в Сорбонне слышать не доводилось.
Княгиня обожгла меня яростным взглядом, словно я зашёл на запретную территорию. Несколько секунд она полыхала невидимым огнём, но затем пламя опало и стало едва тлеющими углями. Марья Алексевна вздохнула, потянулась и похлопала меня по руке.
— Думаю, тебе-то можно рассказать. Коли ты некромант, то и такое знать должен. Слушай…
Чернокнижник Петра, колдун из Сухаревской башни, маг-авалонец — как его только не называли. Полуэльф Джеймс Дэниэл Брюс, получивший в России имя Яков Виллимович. Стоявший за троном Петра, ставший генералом-фельдцейхмейстером, командовавший всей русской артиллерией, учёный и дипломат, владелец мощнейшего Таланта. Но истинной его страстью были тайны медицины и поиск секрета бессмертия.
Именно Яков Брюс рассмотрел в молодой княгине Марье схожий Талант. Он негласно взял её в ученицы, обучил и сделал своей помощницей. Она-то и ассистировала Брюсу, когда он в Сухаревской башне провёл над собой первую операцию по улучшению организма.
Вторая операция не состоялась. Оказалось, что эфир, воздействуя на живые ткани, меняет их куда сильнее, чем маг представлял. Княгиня не вдавалась в подробности, но упомянула, что Яков Брюс потратил два года, чтобы вернуть себе «достойное обличье». Опыты были прерваны, но окончательную точку в них поставило рождение у колдуна дочерей. Девочки умерли в младенчестве, причём их не показали даже ближайшим родственникам.
Яков Брюс не был ангелом. Как всякий потомок авалонских эльфов, он без зазрения совести проявлял жёсткость, шёл к поставленной цели напролом и плевал на сопутствующие жертвы. Но после личной трагедии прекратил любые магические опыты над живыми организмами. Запретил практиковать такую магию княгине Марье и уничтожил все записи по теме, как опасные в самой своей сути. А в Европейские масонские ложи были отправлены письма с предупреждениями. На магической медицине был поставлен жирный крест.
— Да уж. Так вот почему спрятали архив Иоганна Алхимика.
— Ты откуда про него знаешь? — Княгиня схватила меня за руку.
— Слышал, Марья Алексевна. И уж точно не собираюсь искать его или читать. Спасибо, что предупредили, никогда бы не подумал, что могут быть такие последствия.
— Вот-вот, даже не думай в эту сторону смотреть.
— А ему, — я кивнул на Боброва, — ничего не будет? Может, не стоило ради глаза рисковать?
— Слишком слабое воздействие, — отмахнулась княгиня, — от такого даже прыщ не вскочит. Кстати, пора нашего Петеньку будить.
Марья Алексевна оставила нас с Бобровым наедине.
— Не чеши глаз, — хлопнул я ладонью по столу, — вообще до лица не дотрагивайся.
Пётр скривился, но указание выполнил.
— Как будто огнём прижгли, — пожаловался он.
— Болит?
— Не болит, но…
— Вот и посиди тихо, не отвлекай меня.
Пока я накладывал на хрустальные шарики Знаки, Бобров активно скучал. Ёрзал, крутился, морщился, корчил скорбные рожи и горестно вздыхал. Под конец он задремал, уронив голову на грудь и посапывая носом.
В процессе работы я запорол штук семь шариков. Одни оказались с внутренним дефектом и лопнули прямо у меня в руках, на других отслаивались эфирные нити, третьи я испортил сам, неверно наложив Знаки. Но в конце концов всё получилось, как и задумывалось.
— Пётр.
— Ммм…
— Бобров!
— А? Хде? Хто?
— Так, спящий красавец, иди умойся и бегом обратно.
Минут через десять он вернулся и сел напротив, посвежевший и бодрый.
— Соберись. Ты должен сосредоточиться и говорить мне всё, что видишь. Держи.
Я протянул ему хрустальный глаз — с радужкой и зрачком, практически как настоящий. Бобров покрутил его в пальцах, разглядывая со всех сторон. Тяжело вздохнул, будто я заставлял его совершать подвиг, и вставил магический протез в глазницу.
— Эм…
Бобров часто заморгал. Потом зажмурил здоровый глаз, уставившись на меня искусственным.
— А так и должно быть?
— Что именно? Ты говори, я же не знаю, что ты видишь. На себе попробовать не мог, уж извини.
— Да всё такое… Ну, странно цветное. То есть ты весь такой красный, по краям зелёный. А стены и всё остальное скорее серое. Вот, рука у меня тоже красная. И жилы под кожей видно.
— Та-а-ак. Это ты видишь тепло. Проведи пальцем по виску, чтобы поменять спектр.
Подняв руку, Бобров недоверчиво провёл пальцами снизу вверх.
— Теперь нормально!
Он тронул пальцами висок ещё раз.
— Теперь всё какое-то… ммм… фиолетовое…
Опыт Боброву понравился, и он продолжал «крутить» спектр.
— О! А теперь серое. Ух ты, я тебя будто насквозь вижу! — Он подался вперёд, разглядывая меня одним глазом. — Кости вижу, сердце бьётся.