— Что, милая? Попить хотите?
— Дядя Коля… сядьте на сундук… Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки… Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь… Правда, боюсь… Вы тогда страшный и гадкий…
Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.
— Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то… Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.
Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.
— Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю… Больше гостей, больше всех, — лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.
— Милая моя! Родная! Добренькая! — шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.
Снова послышались шаги Марьи Ивановны. Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.
— Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! — кричала на него хозяйка.
…И вот под эти сердитые окрики, под резкие звуки фортепиано, под громкий смех гостей между этими двумя никому не нужными людьми был заключен сердечный союз. Без любви и привязанности так холодно жить. Доживая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весной…
Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, какая она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога, лишена детских радостей, не знает веселья… Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь, да еще он боится Марью Ивановну. Наташу же некому пригреть… А какой ребенок не жаждет ласки, не льнет к доброму человеку!..
— Липочка поет «Приер дивиер»… Я буду петь… Дядя Коля… дядя… Я боюсь… Дядя Коля… Мне страшно… Спрячьте меня, — бредила Наташа.
Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что — он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.
Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, поминутно посматривая на заснувшую девочку, изо всех сил стараясь не шуметь, принялся мыть и убирать посуду.
Дядюшку выгнали
Наташа выздоровела. Это была одна из тех детских болезней, которые возникают неожиданно, но скоро проходят. Между тем Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, сильно изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.
Наташа поправилась, перебралась на свое место — в залу, за диван, и Николай Васильевич повеселел.
Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем, точно болезнь переродила ее.
Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, вбежала в кухню.
— Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! — радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.
Этим было сказано многое: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты нечасто выпадали на их долю.
— Твой «почтенный дядюшка-флейтист» сегодня совсем с ума спятил, — говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. — Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот сокровище-то!
— Ах, и не говорите мне о нем! — ответила Липа.
Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.
Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.
— Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, — весело подпрыгнув, сказала она.
— Погоди, Наташечка… наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет. И кухню вот надо прибрать…
— Как мы с вами давно на флейте не играли! Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада! А вы, дядя Коля, рады, что они ушли? — болтала Наташа.
— Конечно, нам с тобой вдвоем-то посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка… Тут уж их воля…
— Играйте, играйте же скорей! Сначала мою любимую, знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом — как птичка…
Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что знал. Наташа спела «Ваню и Таню».
— Слушай, Наташечка, выучи-ка «Среди долины ровныя»… Это самая лучшая на свете песня. Ты послушай-ка, что это за песня.
И Николай Васильевич тихо запел своим надтреснутым голосом:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
Высокий дуб развесистый
Один у всех в глазах,
Стоит один, бедняжечка,
Как рекрут на часах!
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень принять?
Ударит непогодушка —
Кто станет защищать?
Ни сосенки кудрявыя,
Ни ивки близ него,
Ни кустики зеленые
Не вьются близ него.
— Очень хорошая песня! Такая жалостливая, — вздохнула Наташа, когда певец замолк. — Спойте, дядя Коля, еще раз. Научите меня…
Они запели вместе.
Вечер проходил весело. Наташа уже без помощи дяди второй раз спела «Среди долины ровныя». Прислонившись к плите, сложив на груди руки, она с увлечением выводила вслед за флейтой:
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень принять?
Ударит непогодушка —
Кто станет защищать?
— высокой, чистой нотой закончила девочка и, закинув назад головку, прикрыла глаза и развела руками.
— Чудесный у тебя голосок, Наташечка. Наверное, ты певицей будешь. Повтори-ка это место еще раз.
Взойдет ли красно солнышко —
Кого под тень…
— снова затянула маленькая певица.
— Это что такое?! — неожиданно раздался раздраженный голос.
Николай Васильевич выронил из рук флейту. Наташа вздрогнула и пошатнулась.
На пороге кухни стояла Марья Ивановна, а за нею хохотала Липа.
— Это что? Почему ты не спишь? — крикнула тетка, схватила Наташу за ухо и хотела тащить из кухни. Девочка громко испуганно заплакала.
— Не троньте Наташу! Не троньте! Я не позволю… — как будто не своим голосом закричал Николай Васильевич, отстраняя хозяйку и становясь между ней и девочкой.
— Как вы смеете так с мамашей говорить? — вступилась Липа.
— Не троньте Наташу… Я никому не позволю бить ее. Я за Наташу вступлюсь… не позволю… — внушительно и строго проговорил Николай Васильевич и своим сердитым видом, должно быть, испугал обеих женщин; они поспешили уйти из кухни.
— Вот как?! Вот! Я им покажу! Увидят! — грозила Марья Ивановна, развязывая ленты шляпки.
— Наталья, сейчас иди спать! — крикнула Липа.
— Иди, Наташенька, не бойся… Они не посмеют обидеть: я тут, — сказал Николай Васильевич.
Девочка, дрожа, пробралась в залу, умоляющими глаза взглянула на тетку и юркнула на свой диван.
Когда через некоторое время пришел домой Петр Васильевич, мать и дочь бросились к нему с громкими жалобами. Наташа слышала, как они говорили, что им от «милых родственничков» житья нет, что Николай Васильевич набросился с кулаками, что Наталья избаловалась и грубит, чему учит ее «полупомешанный флейтист», и чтоб он выбирал — или их, или идиота-братца.
«Неправда, все неправда! — думала Наташа. — Бедный дядя Коля, его теперь выгонят на улицу. Какая беда случилась! И как это дядя Коля забыл закрыть дверь?!»
Вспоминая появление тетки в кухне, девочка чувствовала, как будто мурашки бегут по ее телу, а сердце перестает биться. «Что теперь будет? Бедный дядя Коля!» — сокрушалась Наташа и тихо плакала.
На другой день рано утром она проснулась от громкого разговора в кухне. Оттуда слышался голос дяди Пети, который звучал необычайно резко.
— Как тебе не стыдно, Коля, устраивать в доме такие неприятности? К тебе отнеслись с добротой, а ты вот как за все отблагодарил! — говорил Петр Васильевич.
— Что же я сделал, Петенька? — послышался тихий вопрос.
— Хозяйке дома делаешь такие дерзости, бросаешься с кулаками, ребенка учишь глупостям и грубить, пьешь, никого не слушаешься, завел какую-то глупую музыку…
— Неправда, с кулаками я не лез, я только отнял Наташу… Я не дал ее драть за уши! Да, не дал…
— Я работаю, устаю. А тут дома все нелады. Как тебе не стыдно, Коля!
— Наташу я ничему дурному не учил. Это неправда! Я, может, ее больше всех тут люблю и жалею… Она ведь и мне не чужая… А что на флейте я играл, а Наташечка пела — это правда. Что ж тут дурного? Ведь скучно, Петенька! Неужели нельзя немножко развлечься?
— Марья Ивановна теперь рассердилась, ни за что не хочет, чтобы ты тут оставался… Что ж я буду делать, если ты нигде не можешь ужиться?!
— Ты не беспокойся, братец, я не стану твоим мешать… Я уйду… Мне очень тяжело, Петенька…
Голоса в кухне замолкли. Через несколько минут Петр Васильевич заговорил несколько мягче и спокойнее:
— Ты бы, Коля, извинился перед Марьей Ивановной, попросил бы ее оставить тебя. Может, все обойдется: она женщина не злая.
— Эх, Петенька, прост ты душой, братец… А только извиняться я не буду. Ни за что!..
— Так неужели же тебе лучше холодному и голодному бродить по улицам? Опять пить станешь. Как тебе не стыдно, Коля!
— Здесь-то жизнь тоже… не красна! — с горечью отозвался Николай Васильевич. — Наташечку жаль… — шепотом заговорил он. — Ты ведь не видишь, братец… Ее обижают, обделяют, попрекают… Ты не давай — грешно! Она сирота, и покойный брат тебе ее поручил… Ты перед Богом ответишь! Она хорошая, добрая. Тихая… Смотри, Петенька, не давай Наташу в обиду. Я уйду, уйду… Может, и пить еще брошу. Я уже про то знаю, сам увидишь… Может, я еще и человеком стану… Наташечку только не обижайте.