– Игорек, – елейным голосом пропел он. – Просыпайся. Ваша мама пришла, молочка принесла. В ответ Игорь, смачно храпнув, отвернулся к стенке.
– Ни хрена себе компот! – возмутился Лео, – Я тут соловьем изливаюсь, а он жопой поворачивается, сволота!
Звонко хлопнув ладонью по вспученной спине шефа, так, что внутри звякнуло, дядюшка рявкнул:
– Подъем! Встать! Две минуты на сортир, клистир и, … морду помыть. Время пошло!
Столь нежное обращение возымело действие. Застонав в голос, Игорь повернулся, плюхнув ступни на пол. Не мигая, взглядом удава на кролика он уставился на дядюшку. Разлепив ссохшиеся губы, прохрипел:
– Ты, что, охренел?! Чай не в казарме! Позвоночник чуть в трусы не ссыпался. Сколько время?
Дядюшка прямо полыхал улыбкой:
– Милок! Уже семь часов. Погодка – благодать. Дождь кончился. На небе ни облачка. Грех валяться.
– Семь утра?! – взвыл Игорь, – Да я в такое время сплю без зад-
них ног. Башка гудит, что трансформаторная будка. Короче, меня до обеда не кантовать. Умер. Все!
Он кулем повалился на диван.
– Опаньки! Так не пойдет, – Лео укоризненно покачал головой. Я неуверенно сделал попытку влезть в родственные дела:
– Может его не трогать? Пусть выспится.
Дядюшка оставался непреклонен:
– Вы сюда, что спать приехали?! Говорят подъем, значит, вставай, стройся. И никаких делов!
Тяжко вздохнув, я поплелся в туалет. Шефу завидовать не стоило. Вернувшись, я застал картину под названием «Утро стрелецкой казни, или победа бодуна.» Изжеванный шеф, с отекшей физиономией, скрючился в кресле. Шкиперская бородка напоминала истрепанную мочалку. Дымящаяся сигарета, зажатая пальцами, отплясывала темпераментную сарабанду.
Мутными глазками он уперся в меня:
– Рассольчику бы. На крайняк ухи. Спроси у дядьки, может есть. Он на кухню свалил. Ему, паразиту, хоть бы хны. Весь на фокстроте. Здоров, кабан.
Похмельный синдром, наверняка, знаком практически всему мужскому полу и доброй половине женщин. Прислушавшись к звукам в доме и сопоставив их с запахами, я без труда нашел кухню. Кроме Лео там маячила и фрау. Утром мадам оказалась на порядок приветливей.
Мы обменялись отнюдь не дежурными улыбками, пожелав друг другу доброго утра. В довершение обмена любезностями я сказал, что фрау неплохо выглядит, о чем сообщил Лео. Тот, фыркнув, перевел сказанное жене. Мадам, выдавив «данке шон», слегка зарделась. Дядюшка, наблюдавший метаморфозы, заржал, как конь, чем окончательно смутил не только фрау, но и меня.
На просьбу о рассоле, дядюшка ответил весьма витиевато, в том смысле, что такого напитка нет в наличии в связи с полным его отсутствием, а племяннику лучше будет воспользоваться уринотерапией. Увидев меня расстроенным, дядюшка смилостивился и наполнил большую кружку крепким чаем. Раздобрившись, он добавил ломтик лимона.
Игорь глотал чай с жадностью верблюда, видевшего жидкость не менее полугода назад. Скованное сивушными маслами, лицо шефа смягчалось с каждым глотком. Капельки обильной испарины превратили кожу на манер крокодиловой. Он жевал лимон, щурясь от удовольствия.
Лео возник на пороге, буквально разбрызгивая задор и энергию вокруг:
– Ну, трюфели, быстренько на завтрак и за работу.
– За какую, хрен, работу? – Игорь потянулся к пачке за сигаретой.
Дядюшка широко улыбнулся, показав ровный ряд белехоньких зубов, от вида которых любой советский дантист, включая тех, что лудили протезы для номенклатуры, рехнулся бы от зависти:
– Кто не работает, тот не ест – кто придумал? Коммуняки. Я вас авансом кормлю. Похаваете и за лопату. Мы во дворе сарайчик небольшой ладим. Мечтаем цех организовать. Из глины поделки лепить: горшки, копилки, посуду. Жена разрисовывать будет. Под хохлому. Типа народный промысел «а-ля рюсс». Сейчас это модно. Ферштейн? Кстати, здесь не курят!
Шеф от удивления обмер:
– Не курят?! А ночью мы что тут делали? Медитировали, что ли?
Лео вильнул взглядом, но был непреклонен:
– Здесь не курят.
Игоря понесло:
– Во, мля, Шишкин нашелся. Я тебя умоляю… Работать! Да, у меня с похмелья сигарета не держится в руках. Капиталист хренов. Я лучше жрать не буду, чем горбатиться на тебя.
– Опять заруба будет, – подумал я, но оказался неправ. Дядюшка только желваками передернул:
– Дурачок, ты все-таки. Ладно, пошли завтракать. Потом видно будет.
Не знаю, идет ли путь женщины к мужчине через желудок, но наш к лопате точно прошел. Плотно позавтракав, полюбезничав с хозяйкой и выкурив сигарету, Игорь согласился «поковырять лопатой». Выйдя во двор, мы обнаружили Лео, который бодро катил тачку с песком. Остановившись, он скептически оглядел нас:
– Вы чего вырядились, как … шпионы?
Игорь ухмыльнулся:
– Вполне пристойно. Брюки, плащ, шляпа. Я, что, в ватнике по Европе шлындать должен?!
– М-да …, – многозначительно хмыкнул дядюшка, – Пошли за мной. Фронт работ покажу.
В чрево небольшой бетономешалки я закидывал песок, цемент, щебень, подливая воду. Готовый бетон двужильный Лео таскал в тачке, сливая смесь в опалубку фундамента. Игорь, изображая вибратор, тыкал штыковой лопатой свежую массу. Часа через два дядюшка сжалился над нами, разрешив «валить отсюда». Мы быстренько ретировались в дом.
Почистив одежду, объявились перед очами Лео. Он продолжал трудиться.
– Куда намылились? – походя, поинтересовался он.
– В город поедем. У нас там дела, – солидно ответил Игорь.
– Езжайте электричкой. Станция здесь недалеко. Запомните расписание на обратную дорогу, – посоветовал дядюшка.
Попрощавшись, мы пустились в свободное плавание.
Глава пятая. Прогулки по Германии
Фалькензее оказался своего рода коттеджным поселком. Аккуратные домики прятались в зелени деревьев. Узкие улицы в асфальте или булыжнике вились среди построек, горбатясь на мостиках. Всюду чистота и порядок. «Вылизали все, аж противно», – хмуро заметил Игорь.
На платформе отирались несколько человек. Судя по одежде, типичные немцы. Двое недоуменно уставились на нас, остальные прореагировали индифферентно.
Игорь довольно долго переминался с ноги на ногу перед расписанием. Он шевелил губами, закатывал глаза. Заинтересовавшись манипуляциями шефа, я подошел к нему:
– Босс, дико извиняюсь, что мешаю вашей молитве, но скоро будет электричка. Может, просто записать расписание, не полагаясь на память.
Игорь рассеянно глянул:
– Валяй, записывай. Нечего мозги лишний раз плющить.
Зеленовато-серый состав подкатил к платформе и, пискнув тормозами, замер. Пассажиров в двухэтажных вагонах было негусто. Для большего обзора мы устроились на верхнем этаже. Гудок, и поезд покатил дальше. Развалясь в удобном кресле, Игорь изучал карту, выданную дядюшкой. До центра оказалось семь остановок.
В окно мы разглядывали город. Высокие и не очень здания серого цвета, многочисленные трубы заводов, фабрик и ТЭЦ, отполированные нитки железнодорожных путей, обилие вывесок и указателей, опрятность полосы отчуждения – все навевало скуку порядка и размеренной жизни.
– Мы приехали, – объявив, шеф направился к выходу. Шустрый ручеек пассажиров, проскользнув через теснины подземных переходов и решетки турникетов, вытек на площадь. Не успел я толком оглядеться, как Игорь потянул к входу в метро.
Берлинское, по сравнению с московским, оказалось гораздо проще. Поезда примерно такие же, но сама подземка…
Мы были в центре, на «Александерплац». В отделке главенствовал жесткий практицизм: пол нарезан строгими квадратами серого мрамора; колонны зашиты алюминиевыми панелями; мертвый свет люминесцентна; готика букв на информационных щитах; нищенский декор. Разительное отличие от имперского стиля станций московской кольцевой. Как велюровый салон «копейки» по сравнению с кожаным комфортом «мерседеса». Как говорят в Одессе: – Почувствуйте разницу.
После андеграунда мы с удовольствием вдохнули стылый сквозняк площади Алекса. Впереди сверкал нанизанный на шпагу «Телеспаржа» стеклянный шар. За спиной упирался в небеса серо-голубой пенал «Форум-Отель».
Погода выдалась просто супер. Множество праздного люда гуляло по площади. Яркая одежда людей, лукавое солнце в лужах, упитанные голуби у «Фонтана дружбы народов», красивые автомобили. Праздность, веселье, легкость. Три обода часов «Урания», увенчанные моделью Солнечной системы, одномоментно показывали время в крупнейших городах мира. Через двери массивного здания универмага «Центрум» в обоих направлениях нескончаемо тек народ. Тридцати семиэтажный «Парк Инн» красовался на краю площади. Открытые кафе под деревьями разбухли от посетителей. Аппетитный запах жареных сосисок, высокие стаканы с рубиновым вином, пенные шапки янтарного пива, громкий смех и разноязычий треп. Мы ощутили себя бедными родственниками на празднике жизни.
Закуривая, Игорь приостановился у входа в ювелирный магазин. Отраженная в огромной витрине, будто на широкоформатном экране, жила вся площадь. Прямо перед собой я увидел двух мрачных типов в черных длиннополых плащах и шляпах, надвинутых на лоб.
Один, коренастый крепыш, курил, напряженно зыркая по сторонам.
– Е, мое, – ужаснулся я, – Да ведь это мы. Прикидик еще тот. Дом-интернат на выезде. Как нас пустили сюда? Типичные дауны.
С кислой физиономией я брел за шефом. Тот, сверившись с картой, повернул на Карл-Либкнехт-Штрассе. Мимо неслись, сверкая на солнце, чистенькие «мерседесы», «БМВ», «опели». Небоскребы, бликуя сотнями окон, крышами цепляли облака. Брусчатка тротуаров гудела под тяжестью тысяч башмаков.
Слева показалась красная черепица церкви с невысокой бронзовой колокольней. Заметив мой интерес, Игорь, тоном знатока, пояснил, что перед нами Мариенкирхе, на стенах которой знаменитая фреска «Пляска смерти», посвященная эпидемии чумы 1484 года.
– А, еще, на местном органе наяривал Бах, будучи в гостях у императора Фридриха, – закрыл тему шеф, продвигаясь мерным шагом в сторону моста через Шпрее.