– Я практикующий врач, – сказал док Меллхорн.
– Да, – кивнул инспектор. – В том-то и беда. Взять хоть, к примеру, отчеты, которые вы присылаете. – Он вынул пачку бумаг. – Что вы скажете по этому поводу?
– Ну поскольку я обнаружил, что окружной уполномоченный по здравоохранению здесь отсутствует, или по крайней мере я такового не нашел… – начал док Меллхорн.
– Вот именно, – перебил инспектор. – И что же вы сделали? Вы обвинили четырнадцать ярусов этой ямы в нарушении норм санитарии и гигиены. Грешникам в количестве двух тысяч ста тридцати шести пропащих душ вы порекомендовали особую диету, лечебные упражнения, госпитализацию… ну весь список я оглашать не стану.
– Я намерен отстаивать каждую из этих рекомендаций, – заявил док Меллхорн. – А теперь, когда у нас есть исправное кресло, мы можем здесь же проводить большинство процедур стоматологического лечения. Только Фергюсону нужно больше амальгамы.
– Понимаю, – терпеливо произнес инспектор, – но деньгам надо откуда-то появиться, и вы должны это понимать. Что бы там ни думали люди, мы небогатое сообщество. И эти неправомочные требования… о, мы их выполняем, разумеется, но…
– Фергюсону надо больше амальгамы, – прервал док Меллхорн. – А последняя партия не соответствует стандартам. Я бы даже для собаки ее не оставил.
– Вечно ему нужно больше амальгамы! – желчно процедил инспектор, делая записи. – Он что, намерен запломбировать каждый зуб, какой найдется в Аиде? Кстати, жена говорит, что и мне не мешало бы заняться ими… но обойдемся без подробностей. Обратимся лишь к одному моменту – вашему совершенно самовольному найму мисс Смит. Мисс Смит абсолютно не вправе работать на вас. Ее должен точить бессмертный червь по понедельникам, средам и пятницам.
– По-моему, звучит глупо, – оценил док Меллхорн.
– Мне все равно, насколько глупо это звучит, – сказал инспектор. – Таково предписание. И потом, у нее нет даже сестринского диплома.
– У нее есть практическая сметка, – возразил док Меллхорн. – Разумеется, на земле немало ее пациентов умерло. Но это потому, что она, невзлюбив пациента, старалась его отравить. Ну а здесь она отравить никого не может, и я все равно вроде как отучил ее от этой склонности. У меня она выполняет первоклассную работу, и я хотел бы порекомендовать ее в…
– Умоляю! – перебил инспектор. – Умоляю! Будто вам всего перечисленного мало, вы еще связываетесь с персоналом. У меня здесь запись насчет юного Асмодея… Асмодея XIV…
– А, вы про Микки! – хохотнул док Меллхорн. – Это сокращение от Микки Мауса. Так мы прозвали его здесь, в клинике. Такого бесенка я еще не видывал.
– Первый Асмодей – один из самых выдающихся наших граждан, – строго заявил инспектор. – Как думаете, каково ему пришлось, когда мы получили от вас отчет о том, что у его правнука в четырнадцатом колене рахит?
– Ну что такое рахит, мне известно, – ответил док Меллхорн. – И он у Микки есть. А подрастающее поколение так и будет страдать рахитом до тех пор, пока вы пичкаете их низкосортным коксом. Я перевел Микки на лучший пенсильванский антрацит, и посмотрите-ка на него сейчас!
– Я признаю успешность ваших назначений, – сказал инспектор, – но, естественно… словом, с тех пор нас заваливают требованиями антрацита, поступающими со всего юга, вплоть до Шеола. Нам понадобится новый облигационный заем. Что скажут налогоплательщики?
– Когда он пришел к нам, у него только начали прорезаться первые рожки, – задумчиво произнес док Меллхорн, – и они резались криво. А теперь смотрите-ка! Видели ли вы когда-нибудь более прямую пару рогов? Конечно, будь у меня жир из печени трески… спаси и помилуй, вам здесь обязательно нужен тот, кто сумеет выписывать рецепты, – одного меня на все не хватит.
Инспектор с хрустом собрал в стопку бумаги.
– Сожалею, доктор Меллхорн, – сказал он, – но на этом все. Во-первых, у вас нет никакого права находиться здесь, во-вторых, нет местной лицензии на врачебную деятельность…
– Да, это небольшое нарушение, – согласился док Меллхорн, – но я зарегистрирован в четырех медицинских ассоциациях, и вы могли бы принять это во внимание. Если потребуется, я сдам любой экзамен.
– Нет! – яростно выпалил инспектор. – Нет, нет и нет! Вам нельзя здесь оставаться! Вы должны уехать! Невозможно!
Док Меллхорн протяжно вздохнул и сказал:
– Что ж… В другом месте для меня нет работы. А здесь вы не разрешаете мне иметь практику. И как же быть человеку?
Инспектор ничего не ответил.
– Скажите, – немного помолчав, продолжал док Меллхорн, – допустим, вы меня выставите… И что будет с мисс Смит, с Пейсли и остальными?
– О, что сделано, то сделано, – раздраженно отозвался инспектор, – как в любом другом месте, так и здесь. Будем обеспечивать их антрацитом, и так далее. И только Аиду известно, что будет дальше. И начало этому положили вы, можете иметь в виду, если вам это доставляет удовлетворение.
– Ну, полагаю, Смит и Фергюсон вдвоем могли бы взять практику на себя, – заметил док Меллхорн. – Но лишь в случае твердого обещания.
– Обещание дано, – сказал инспектор.
– Потом еще Микки… то есть Асмодей, – продолжал док Меллхорн. – Он смышленый малый, мозговитый, но при этом безобразник. Ну сами знаете, какой бывает молодежь. Так вот, он, похоже, хочет стать врачом. Но я не знаю, подготовку какого рода он получит…
– Он ее получит, – возбужденно выпалил инспектор. – Мы позаботимся об основании лучшего медицинского колледжа, какой вы когда-либо видели, – прямо здесь, в Западном Ваале. Мы построим больницу, от которой у вас глаза на лоб полезут. Вы останетесь довольны. А теперь, если не возражаете…
– Ладно. – Док Меллхорн поднялся.
Инспектор удивился.
– А разве вы не хотите?.. – начал он. – В смысле, я получил распоряжение устроить в вашу честь банкет, если понадобится, ведь как-никак сообщество ценит…
– Благодарю, – док Меллхорн передернулся, – но если уж мне придется уехать, лучше сразу покинуть город. Стоит задержаться и объявить, что уходишь в отставку, как местные сразу считают, что обязаны устроить торжества в знак признания твоих заслуг. А я никогда не любил подобных торжеств.
И все-таки перед уходом он вынул серебряные полдоллара из подбородка Микки-Асмодея.
Когда док Меллхорн вновь выехал на дорогу и огни ворот померкли в приглушенном багровом свечении за его спиной, ему впервые стало одиноко. При жизни он порой ощущал одиночество, но таким острым, как сейчас, оно еще не бывало никогда. Потому что, насколько он мог видеть, теперь они остались вдвоем с Лиззи.
– Так… может, если я поговорю с Эскулапием… – начал он. – Вздор, я всегда был упрямым.
Он почти не уделял внимания дороге, по которой вел машину, и лишь спустя некоторое время заметил, что дорога не совсем такая, как прежде. Но он слишком устал, чтобы удивляться, был вымотан и обессилен, поэтому ему не было дела до дороги. Он не уставал так сильно с тех пор, как покинул землю, но теперь усталость была вызвана одиночеством.
– Деятельным… всегда был деятельным, – сказал он себе. – Не могу же я работать спустя рукава. Но что делать человеку? Что делать человеку? – повторил он. – Я врач. Творить чудеса я не умею.
Потом на него накатил приступ черной меланхолии, и он принялся вспоминать все случаи, когда ошибался, и всех людей, которым ничем не смог помочь.
– Наверное, врачом я всегда был посредственным, – сказал он. – Вот если бы я уехал в Вену. Ну человек что надо взял бы и уехал. И этот парнишка Бигелоу, – продолжал он. – Откуда я мог знать, что у него кровотечение? А должен был знать.
Брюшной тиф я диагностировал как аппендицит. Всего один раз, но и этого достаточно. До сих пор не понимаю, что меня удержало, когда я уже был готов оперировать. Даже по прошествии шести месяцев я просыпался в поту, увидев во сне, что все-таки решился.
Тех недоношенных близнецов я мог бы спасти, если бы знал в то время столько, сколько знаю сейчас. Наверное, тот малый, Дефо, справился бы в любом случае – только вспомнить, с чем ему приходилось иметь дело. Но я не сумел. И детей у Горхэмов больше не было. Первоклассный врач, да? Есть чему радоваться.
А вот старика Хэлси я мог бы вытянуть. И Эдну Биггс. И девчушку Лориэт. Нет, ее не смог бы. Это же было еще до инсулина. И не смог бы вылечить Теда Аллена. Нет, в этом я уверен. А вот с той женщиной, по фамилии Коллинз, я так и остался недоволен. Бейтс еще ничего, обошлось, насколько это возможно. Но ее-то я знал вдоль и поперек, пришлось узнать, ведь никто надоедливее ее ко мне на прием еще никогда не приходил. И если бы я не слег с гриппом…
А еще эта эпидемия гриппа. Четыре дня и ночи провел, не раздеваясь. Но что в этом толку, если все равно теряешь пациентов? О, разумеется, статистика выглядела прилично. Можно утешаться статистикой.
А скандал насчет водоснабжения надо было поднять еще за два года до того, как я начал.
О да, это такое приятное чувство, когда вытаскиваешь младенцев в мир. Кажется, будто делаешь что-то стоящее. Ну и прекрасно, когда видишь, как некоторые из них спустя двадцать три года ни на что не годятся. Не скажу, что мне случалось помочь родиться какому-нибудь гангстеру Диллинджеру. Но один-двое из этих ребят уже сидят в тюрьме штата. И еще нескольким там самое место. А то, что некоторые из них болваны, так это пустяки. Есть о чем задуматься.
И потом, есть ведь еще неизлечимый рак. Вот это что-то. Что можно предпринять в этом случае, доктор? Ну, доктор, можно облегчить боль на последних стадиях. Отчасти. Вы когда-нибудь бывали в раковых палатах, доктор? Да, доктор, бывал.
А что вы применяете при типичной простуде, доктор? Две дюжины чистых льняных носовых платков. Да, смешно – обязательно посмеюсь. А чем вы можете помочь мальчику, зная, что он умирает, доктор? Вынуть у него из уха серебряные полдоллара. Но ребенка Лейнов это успокоило, и в ту ночь у него снизился жар. Эту заслугу я приписываю себе, но почему он снизился, не знаю.