– Не упоминал? – И я широко улыбнулся. – Ну как же, даже очень.
Почему-то весь вид его выражал облегчение.
– Я от души вам благодарен. Значит, вы действительно чувствуете – а слышать это от вас что-нибудь да значит, – что я ей по-настоящему помогаю? В смысле ее книг, ее карьеры…
– Ну разумеется, – сказал я, хотя был немного озадачен.
– Превосходно, – пророкотал он. – Превосходно. – Старомодным актерским жестом он взял меня за лацкан. – Понимаете, – сказал он, – это глупо с моей стороны, и теперь мы, конечно, оба старые. Но иногда у меня бывает ощущение, что я не так уж ей необходим. И это меня очень беспокоит.
На миг, пока он это говорил, из глаз его выглянул страх. Это не был постыдный страх, но он жил с ним, очевидно, долгое время.
Я не вернулся в «Орлиное гнездо», не вернулся и к Трашвуду с Коллинзом. Второе без первого потребовало бы объяснений, а пускаться в объяснения я не был склонен. Вместо этого я переехал в другой пансион и стал работать агентом по продаже алюминиевых товаров. А через шесть месяцев вернулся в Сентрал-Сити и занял вакансию на цементном заводе моего отца, которую тот приберегал для меня. Ибо я пришел к убеждению, что не создан для Нью-Йорка и для жизни в литературе: для этого мне не хватало самоуверенности Анджелы По.
Однажды, в те шесть месяцев, что я еще там жил, мне показалось, что я видел мистера де Лейси на улице, но он меня не заметил, и я бежал его. И конечно, как я ни старался держаться от них подальше, я видел анонсы о последнем законченном романе Анджелы По. Она умерла, когда я уже три месяца жил в Сентрал-Сити, и когда я прочел, что о ней скорбит муж, актер Эверард де Лейси, я почувствовал, что с души у меня сняли тяжкую ношу. Но он пережил ее всего на несколько месяцев. Очень уж скучал по ней, наверно, а некоторые связи в жизни особенно прочны. Мне хотелось задать ему один вопрос, всего один, а теперь я уже никогда этого не узнаю. Шекспировские роли он играл безусловно, а когда они уехали из Гошена, он на довольно долгое время вернулся на сцену. В некрологе упомянуты и Отелло, и Гамлет. Но есть еще одна роль, и мне интересно, играл ли он ее и что из нее сделал. О какой роли я говорю, вы, вероятно, уже поняли.
Последний из легионов[34]
Губернатор хотел, чтобы все прошло как можно тише, но не мог же он запретить глядеть в окна или прогнать людей с улиц. Ведь как-никак легион стоял в Деве лагерем с тех самых пор, как на этом месте появился мало-мальски заметный город, и вот теперь мы собирались уходить. Ничего не имею против Шестого или Второго легионов – под каждым орлом найдутся достойные люди. Но титул Валерия Виктрикс – «Отважный и победоносный» – присвоили нам не просто так, а мы носим его уже не первое столетие. Нужен надежный легион и люди в нем, чтобы удерживать северо-запад.
Поначалу, думаю, известия пытались сохранить в тайне, но как такое возможно – в этом-то городке? Всегда найдется кто-нибудь, кто под строжайшим секретом поделится со своей девчонкой, и вот уже новость известна всем – и уличным торговцам, и астрологам, и оборванцам, и пройдошливым юнцам, дающим подсказки на скачках или в азартных играх. Уверяю, они узнали обо всем почти одновременно с легатом или губернатором, не говоря уже о том, что слухи ходили и прежде. Сказать по правде, слухов развелось такое множество, что, когда наконец издали приказ, все даже вздохнули с облегчением. Осточертело объяснять женщинам, что ничего с ними не случится, даже если легион уйдет, и ради этого останавливаться по пять раз за десять минут при каждом выходе в город.
И все же мне пришлось полночи просидеть с одним из наших новобранцев. Он бредил одной девчонкой из городских и вынашивал безумную мысль дезертировать. Пришлось напомнить юному болвану, что, даже если легион уходит, Рим остается, и рассказать, как на моих глазах двоих запороли насмерть, прежде чем он передумал. Девчонка, смазливенькая безвольная малявка, плакала в толпе, пока мы маршировали мимо, а мальчишка кусал губы, но держался. Но я ни за что не позволил бы ему дезертировать из нашей когорты – такого у нас уже двадцать лет не случалось.
Как ни странно, особого шума горожане не производили. Пытались по приказу губернатора изображать ликование, когда утром мы передавали лагерь местным ауксилариям, но почти без успеха. Однако ауксиларии смотрелись неплохо – для ауксилариев. Лично я не дал бы за них и двух когорт египтян, но нагрудники у них сияли, и строй они держали довольно ровно. Я представил себе, как они загадят наши казармы – ауксиларии иначе не могут, – и думать об этом было неприятно. Но следующий легион, который придет в Деву, наш или другой, приведет их в порядок. За этим дело не станет.
Потом мы прошли маршем через город, и, как я уже сказал, это было странно. Я дитя лагеря, воспитанник легиона. Говорят, первые из нас пришли вместе с Цезарем, хоть мне в это не очень-то верилось, и, конечно, с тех пор мы брали в жены британок. Но если я в чем и знал толк, то уж точно в том, какие звуки издает толпа в большинстве случаев. От нее слышен враждебный ропот или возгласы, с которыми бросают цветы, или же пронзительные, яростные крики, когда люди в толпе знают, что ты идешь сражаться за них. Но на этот раз все было по-другому. Ни чувств, ни силы не было в этих звуках, только странные всхлипы, сопровождавшие нас до самых ворот. Ну да, кое-где выкрикивали: «Возвращайтесь с головами врагов!» или «Приведите нам ручного гота!» – как часто бывало, но они как будто и сами не верили в то, что кричат. Слишком многие молчали, и эти странные всхлипы провожали нас всю дорогу.
Я шагал с первой когортой, так что мне было еще ничего. Впрочем, там и сям я замечал в толпе знакомые лица – старую хозяйку винной лавки Эльфриду, по толстым щекам которой струились слезы, но кричала она старательно, и ростовщика Пармесия, который грыз ногти и упорно молчал. Мог бы и подбодрить нас, ведь наших денег досталось ему немало. Но он стоял молча, и вид у него был испуганный. Видно, думал о своих мешках с деньгами и гадал, не воткнут ли ему ночью в бок нож. При нас-то в городе был порядок.
У ворот задержались надолго, потому что губернатору вздумалось произнести речь – как все британцы старой закваски, он старается быть римлянином в большей мере, чем сами римляне. Наш легат слушал его, по-медвежьи восседая на своем коне. Он у нас новый, один из приближенных Стилихона, и неплохой, несмотря на волосатость и вандальский выговор. По-моему, в речь губернатора он почти не вслушивался – речь была как речь, обычное дело: прославленный Двадцатый, наши подвиги, как они будут рады снова видеть нас здесь. Ну это мы знали и без него, то же самое отчетливо читалось на бледных лицах горожан на стенах. Они вели себя очень тихо, но чувствовалось, что они не сводят с нас глаз. Должно быть, на стенах собрался весь город. Потом речь кончилась, наш легат кивнул своей медвежьей головой, и мы двинулись. Не знаю, как долго нам вслед смотрели с городских стен, – оглядываться мне было нельзя.
А мой новобранец все-таки удрал во время второго привала, и это меня тревожило. Парнем он был видным, правда, я всегда считал, что шея у него длинновата. И все же он вырос в лагере, никто бы не подумал, что он способен дезертировать. После этого сбежать попытались еще с полдюжины солдат – такие выходки заразны, как болезнь, – но наш легат поймал двоих, наказал в назидание, и это остановило остальных. Я не поклонник истязаний, они оставляют неприятный привкус во рту, но бывают случаи, когда действовать приходится твердо. Все слишком много болтали о Деве и многое вспоминали. Ну я и сам понимал: если нам приходится топать маршем через пол-Британии, чтобы погрузиться на корабль в Андерите, это значит, что норманны снова в силе. Не хотел бы я удерживать северо-запад и противостоять норманнам и скоттам с одними только ауксилариями. Но это имперские дела, не мои.
Когда все было кончено, я выпил чарку вина и разговорился с Агафоклом – сошка он мелкая, но ловко ведет счета легиона и очень гордится тем, что его отец грек. У него особые привилегии, за что естественно было бы недолюбливать его, но я с ним всегда ладил. Если дослужился до старшего центуриона, у тебя есть свои права, а Агафокл нечасто пытался оттачивать на мне свой язвительный язык.
– Ну что, Череп, – сказал я – так мы прозвали его за костистое лицо, – на церемониях побывал?
– О, да, побывал, – ответил он и слегка передернулся. – Тебе, думаю, понравилось слышать, как они визжат. – Его черные глаза переполняла злоба.
– Что понравилось, не скажу, но новобранцев это приструнит.
– На время, – уточнил он и тихонько засмеялся.
Но я думал не о тех, кого поймали, а о моем новобранце, который сбежал. Я отчетливо видел его – длинная шея, ярко-голубые глаза северянина: крошечная бегущая фигурка, прячущаяся в канавах и передвигающаяся по ночам. К тому же он, болван, удрал в полной походной выкладке. Очень скоро он начнет бросать части снаряжения одну за другой. И что же он предпримет, когда доберется до Девы, – будет скрываться в какой-нибудь усадьбе на окраине? Наши землепашцы народ суровый, его сдадут губернатору, если не перережут глотку ради доспехов. Скверно это, когда за тобой охотятся, – я испытал такое на себе. Начинают мерещиться шорохи в папоротниках, остро ощущаются стыки в броне, куда может вонзиться стрела. Еще и развизжится, если его поймают, – будет голосить, как заяц. И все это ради малявки со слабовольной мордашкой и из-за тоски по дому! Нет, понять его я не мог.
– Беспокоишься за своего новобранца? – спросил Агафокл, хотя я ни слова вслух не сказал.
– Дурень малолетний! – выпалил я. – Надо было думать головой.
– А может, он умнее, чем тебе кажется, – возразил Агафокл. – Может, он прорицатель и умеет разгадывать знаки.
– Прорицатель! – фыркнул я. – Хорошенький из него получится прорицатель, когда его сцапает губернатор! Хотя, пожалуй, заступники в городе у него найдутся.