Было тихо, прекрасно, огонь в камине отбрасывал тени на потолок. Мы наговорились, а потом просто сидели, зная, что мы вместе. В комнате становилось все спокойнее и спокойнее, пока я рассказывал ей про игру, возбуждение покидало меня, я просто расслабился и радовался. А потом я понял по ее дыханию, что она уснула, и обнял ее всего на минутку. Потому что это было чудесно – слышать тихое дыхание и знать, что это дышит она. Я собирался разбудить ее через минуту. И даже не сознавал, как сильно устал сам.
А потом мы снова очутились в том доме за городом, и это был наш дом, и нам следовало радоваться. Но что-то тут было не так, потому что стекла в окнах по-прежнему отсутствовали, ветер задувал в них, мы старались закрыть двери, но они не закрывались. Все это отвлекало Хелен, мы оба бегали по дому, силясь закрыть двери, нам было холодно и страшно. Потом за окнами поднялось солнце – жгучее, желтое и такое огромное, что закрыло небо. И вместе с солнцем возник ужасный рыдающий голос. Это миссис Шэрон повторяла: «О Боже мой, о Боже мой!»
Проснувшись, я некоторое время не понимал, что происходит. А потом понял, и это был кошмар. Миссис Шэрон твердила: «О Хелен… я же доверяла тебе…» – и выглядела так, словно вот-вот упадет в обморок. А мистер Шэрон минуту глядел на нее с ужасным перекошенным лицом, потом произнес: «Порода сказывается», – и вид у нее стал такой, будто он ударил ее. А потом он сказал Хелен…
Не хочу вспоминать, что они говорили. Не хочу вспоминать ничего из того, что они сказали. Мистер Шэрон – нехороший человек. И она нехорошая женщина, хоть она и мать Хелен. И все-таки то, что сказал он, было еще терпимо по сравнению с тем, что сказала она.
Не хочу об этом думать. Все уже испорчено. Все безнадежно испорчено. Мисс Иглз видела, как мы направлялись к тому загородному дому, и наговорила ужасных вещей. От них Хелен стало плохо, в школу она не вернулась. Я не мог с ней увидеться. И даже если бы смог, встреча была бы испорчена. Мы невольно думали бы о том, что нам наговорили.
Не знаю, сколько народу в школе знало обо всем. Но Малец Пиккенс передал мне записку. И тем же днем я подкараулил его за домом. Если бы меня не оттащили, я сломал бы ему нос. Я не шутил. Мама заплакала, услышав об этом, отец увел меня к себе поговорить. Он сказал, что весь город все равно не поколотишь. Но я буду, каждого, как Мальца Пиккенса. Отец и мама повели себя нормально. Но они наговаривают на Хелен, и это почти так же плохо. А за меня они заступаются потому, что я их сын. Но они не понимают.
Я думал, что смогу поговорить с Керри, но не вышло. Держался он дружески, но поглядывал на меня странно. Даже не знаю… будто я его удивил. Не хотелось мне, чтобы он так на меня смотрел. Но вел он себя прилично. Приезжал почти каждые выходные, и мы гоняли мяч во дворе.
Понимаете, сейчас я просто хожу в школу и обратно домой. Меня звали в компанию, как раньше, но я не могу. После Мальца. Конечно, отметки у меня стали гораздо лучше, ведь на учебу теперь остается больше времени. И еще повезло, что у нас не ведет занятия мисс Иглз, хотя отец заставил ее извиниться. Я не смог бы отвечать ей уроки.
Наверное, мистер Грант знает, потому что однажды он позвал меня к себе, и мы поговорили. Но не об этом, хотя я страшно боялся, что он поднимет эту тему. Он показал мне много вещей, оставшихся со времен его учебы в колледже, и золотой футбольный мяч, который он носит на цепочке от часов. У него полно всяких интересных штук.
А потом как-то так получилось, что разговор зашел об истории и так далее, и о том, как изменились времена. А что, были ведь короли и королевы, которые женились, хотя были еще младше нас с Хелен. Только теперь мы живем дольше, нам приходится больше учиться. Вот потому теперь все не так. «Дело в цивилизации, – сказал он. – А любая цивилизация против природы. Но, полагаю, она нам необходима. Только порой с ней нелегко». Ну, так или иначе, а мне от этого разговора стало не так одиноко. Раньше мне казалось, что я единственный человек на свете, испытывающий такие чувства.
Этим летом я собираюсь на ранчо в Колорадо, а на следующий год уеду учиться на Восток. Мистер Грант говорит: ему кажется, что у меня получится собрать баскетбольную команду, если я постараюсь, хотя на Востоке эту игру не так ценят, как у нас. Что ж, буду рад показать им хоть что-то. Будет чему радоваться. Он говорит, поначалу не стоит слишком выставляться, но я и не собирался.
Там мужская школа, даже среди учителей нет женщин. И может, потом я смогу стать профессиональным баскетболистом или еще кем-нибудь, чтобы вообще не пришлось видеться с женщинами. Керри говорит, что это у меня пройдет, но вряд ли. Сейчас все они для меня, как миссис Шэрон, даже когда смеются.
Хелен собираются отослать в какую-то школу при монастыре – я узнавал. Может, перед отъездом мне разрешат повидаться с ней. Но даже если разрешат, это уже не то – при посторонних, когда все будут притворяться. Так что лучше бы уж не разрешали, хотя мне ужасно хочется. Когда мать уводила Хелен той ночью наверх, она была уже не той Хелен. И смотрела на меня так, будто боялась меня. И что бы теперь они ни сделали для нас, этого они уже не исправят.
История о муравьеде[42]
Младшая из девочек рывком села, завернувшись в одеяло.
– Если ты идешь вниз смотреть на них, – укоризненно зашептала она, – я тоже пойду! И Элис тебя застукает.
– Не застукает, – презрительно отозвалась ее старшая сестра. – Она в кладовой, помогает. С посыльным из «Грейз».
– Все равно я иду. Хочу посмотреть, какое будет мороженое – в формочках или просто размятое с клубникой. И если Элис тебя не застукает, то и меня тоже нет.
– Будут формочки, – ответила со знанием дела старшая. – У мамы всегда формочки для Уайтхаусов. А у мистера Уайтхауса аж в горле щелкает, и говорит он про какое-то сладчайшее для сладчайшей. Любой бы понял, как это глупо, а ему невдомек. И вообще, сейчас не твоя очередь.
– Никогда не бывает моя очередь, – огорчилась младшая, дергая одеяло.
– Ладно, – сказала старшая. – Если так хочется – иди! И подними шум. И тогда нас услышат, и кто-нибудь придет наверх….
– Иногда, когда приходят наверх, нам что-нибудь приносят, – мечтательно напомнила младшая. – Как тот человек с розовым лицом. А еще он сказал, что я маленький ангел.
– Ну и дурак! – И старшая злорадно добавила: – И вообще, потом тебя тошнило, и ты помнишь, что сказала тогда мама.
Младшая вздохнула. Это был длинный вздох признанного поражения и смирения.
– Ладно, – сказала она. – Но в следующий раз точно моя очередь. И ты мне скажешь, формочки или нет.
Старшая кивнула, выскальзывая за дверь.
Маленькая площадка на первом повороте лестницы служила превосходным наблюдательным пунктом, если пробраться туда незамеченным. Дженнифер Шарп беззвучно спустилась по ступенькам, съежилась, стараясь занимать как можно меньше пространства, и жадно уставилась вниз, на столовую.
С того места на площадке весь стол был ей не виден. Но она сразу заметила, что у миссис Уайтхаус в волосах штучка, похожая на серебряного жука, что полковник Крэндолл похож на полицейскую собаку больше обычного и что на столе расставлены серебряные корзиночки с белыми и розовыми мятными конфетами. Это значило, что ужин и впрямь шикарный. Особое внимание Дженнифер обратила на мороженое – по просьбе Джоан.
До нее долетали разговоры и смех – странные фразы, непонятные шутки из другого мира. Их нужно было запоминать, чтобы ломать над ними голову, разбирать в поисках смысла или его отсутствия, когда они с Джоан будут одни. Она обняла свои колени. Для нее это было развлечением. Уже совсем скоро отец зажжет маленькое голубое пламя под таинственной стеклянной машинкой, которая варит кофе. Ей нравилось смотреть, как он это делает.
Сейчас она глядела на него оценивающе. Полковник Крэндолл сражался с германцами в окопах, у мистера Уайтхауса был банк, чтобы держать в нем деньги. Но в целом отец был лучше любого из них. Она помнила, словно оглядываясь на обширную равнину, времена, когда отец и мама были просто отцом и мамой – громадным природным явлением, любимым, но необъяснимым, как погода, единственным в своем роде. Теперь она стала старше и понимала, что у других людей отцы и матери отличаются. Это понимала даже Джоан, хотя Джоан все еще оставалась совсем ребенком. Дженнифер казалась самой себе очень взрослой и довольно благосклонно размышляла о себе, своих родителях и ребячестве Джоан.
Говорил мистер Уайтхаус, но отцу тоже хотелось поговорить – она видела это по быстрому, почти незаметному движению его левой руки. Как только все засмеялись, отец подался вперед.
– Это как раз напомнило мне, – заговорил он, – одну из наших излюбленных историй…
Каким молодым и смешливым стало вдруг его лицо!
Его старшая дочь поудобнее устроилась в тени, со скучающей, но снисходительной улыбкой на губах. Она знала, что будет дальше.
Когда Терри Фаррелл и Роджера Шарпа настигла любовь, война за то, чтобы положить конец войне, как раз закончилась, короткие стрижки все еще не приветствовались, фильмы еще не говорили, а ничего безумнее женской одежды было невозможно представить. Кроме того, все единодушно признавали, что молодое поколение хоть и отличается необузданностью, но, вероятно, в глубине души оно серьезное и дельное, и что как только в Белом доме появится настоящий бизнесмен, все пойдет на лад.
Что же до Терри и Роджера, они были и необузданными, и взыскательными. И сами первыми заявили бы об этом. Терри целовалась с несколькими мужчинами на нескольких танцах, Роджер помнил любопытный и недостойный инцидент с девушкой в Форт-Уорте. Так что вот вам доказательства. Они были совершенно раскрепощенными и свободными. Но влюбились очень просто и неожиданно, и брак их обещал стать непохожим ни на один другой, потому что они знали все правильные ответы на все вопросы и не собирались мириться с житейскими банальностями. Вообще-то сперва о