ни намеревались создать свободный союз – о таких они читали в популярных книгах того времени. Но так или иначе, едва Роджер начал распространяться об этом, обе семьи проявили интерес. У пары и в мыслях не было уделять родне хоть какое-то внимание. Но когда твоя семья благосклонно отзывается о мужчине или девушке, в которую ты влюблен или влюблена, нелегко затеять ссору. Они и опомниться не успели, как были официально помолвлены и в целом довольны этим, хотя оба соглашались, что официальная помолвка – обычай устаревший и нелепый.
Они довольно часто ссорились, поскольку были молоды и чуточку свирепы в страстности, с которой выражали взгляды, полагая их правильными. В целом эти взгляды имели отношение к свободе и личности и зачастую подкреплялись цитатами из «Золотой ветви». Ни один из них не дочитал «Золотую ветвь» до конца, но оба сходились во мнении, что это великая книга. Однако все эти размолвки касались общих вопросов и за живое не задевали. И всегда, и до, и после, сохранялось ощущение, что они открывают друг в друге ранее не предполагаемые, но приятные возможности, сходства и убеждения.
По сути дела, они были довольно удачной парой – как говорится, «созданными друг для друга», хотя сами они, услышав такое, выразили бы недовольство. Они прочли мелкие работы Хэвлока Эллиса и знали, кто такой Фрейд. И не верили в то, что люди бывают «созданными друг для друга», – для этого они были слишком прогрессивны.
Первая настоящая ссора между ними разразилась за десять дней до назначенной даты свадьбы. И, к сожалению, на этот раз общими вопросами дело не ограничилось.
Они решили взять на день передышку от подарков и родни и отправились за город на длинную прогулку с пикником. Несмотря на все старания, обоим было немного грустно и немного тревожно. Атмосфера Грядущей Свадьбы давила на обоих: когда они соприкасались руками, между ними словно пробегал ток, но, глядя друг на друга, они испытывали странное чувство. Накануне Терри ходила по магазинам и устала, и ей хотелось бы, чтобы Роджер шагал помедленнее. Роджер гадал, в самом ли деле явится шестой шафер – тот, который служил в морской пехоте. Кроме того, ему не давали покоя мрачные подозрения насчет того, как поведет себя свидетель, когда дойдет до таких устаревших обычаев, как рис и туфли. Оба были уверены, что любят друг друга, уверены настолько, что захотели пожениться. Но, как ни странно, разговор они вели отчужденно-любезный.
Благодаря пикнику что-то изменилось, как и благодаря возможности спокойно побыть вдвоем. Но они забыли соль, а Терри натерла пятку. Когда Роджер достал трубку, выяснилось, что табаку не хватит, даже чтобы как следует набить ее. И все же ветер был прохладным, земля приятной, и они, сидя спинами к серому валуну посреди зеленого поля, начали мыслить свободнее. Ток, протекающий по их соединенным рукам, усиливался, и еще минута-другая – и они стали бы прежними, какими всегда знали друг друга.
Пожалуй, только по досадной случайности Роджер выбрал именно этот момент, чтобы рассказать историю о муравьеде.
Он выколотил трубку и вдруг улыбнулся каким-то своим мыслям. У Терри екнуло сердце, на языке вдруг возникла сладость – каким юным и насмешливым он всегда выглядел, когда улыбался! Она улыбнулась в ответ, и все ее лицо переменилось.
– Что такое, милый? – спросила она.
Он рассмеялся.
– Да ничего, – ответил он. – Просто вспомнилось кое-что. Ты никогда не слышала историю о муравьеде?
Она покачала головой.
– Так вот… – начал он. – Но ты наверняка слышала – неужели нет? Ну так вот, был на Юге один городок…
– …И хитрец заявил: «Да ладно, леди, никакой это не муравьед – это Эдвард!» – торжествующе закончил он несколько минут спустя. И, не удержавшись, рассмеялся – глупая байка всякий раз смешила его, несмотря на всю ее давность. А потом взглянул на Терри и увидел, что она не смеется.
– Что такое, в чем дело? – машинально спросил он. – Тебе холодно, дорогая, или?..
Она выдернула свою уж слишком напряженную руку из его ладони.
– Нет, – ответила она, глядя прямо перед собой. – Я в порядке. Спасибо.
Он внимательно смотрел на нее. Перед ним был человек, которого он прежде никогда не видел.
– Что ж… – растерянно пробормотал он, – что ж… – потом он сжал губы, выпятил подбородок и тоже засмотрелся вдаль.
Терри украдкой взглянула на него. Было ужасно и отвратительно видеть, как он сидит рядом, такой мрачный и отчужденный. Ей хотелось заговорить, кинуться к нему, заверить: «О, это я во всем виновата, это я!» – позволить себе роскошь этих слов. Но тут она вспомнила муравьеда, и ее сердце ожесточилось.
Дело даже не в том, строго сказала себе она, что эта история неприлична. Нет, она не такая, а если бы и была такой, разве они не собирались всегда вести себя откровенно и раскрепощенно друг с другом в подобных ситуациях? Однако история была того рода, какие она всегда терпеть не могла, – жестокая и… да, пошлая. И даже не с толикой здоровой пошлости – пошлая безо всяких оправдывающих эпитетов. Он должен был знать, как ненавистны ей подобные истории. Должен был знать!
Если любовь значит хоть что-нибудь, как пишут в книгах, она означает умение понимать другого, ведь так? А если не понимаешь другого в такой малости, какой же тогда будет дальнейшая жизнь? Любовь подобна новенькому серебряному доллару – блестящему, незапятнанному и цельному. Компромиссы в любви просто невозможны.
Все эти спутанные, но пылкие мысли вспыхивали у нее в голове. Вместе с тем она понимала, что устала, растеряна, издергана и что натертая пятка – маленький очаг острой боли. А потом Роджер заговорил.
– Жаль, что ты сочла мою историю настолько неинтересной, – произнес он принужденно, с оттенком обиды и упрека. – Если бы я знал, что ты так отнесешься к ней, я постарался бы рассказать что-нибудь более забавное… пусть даже мы бы говорили…
Он осекся, повернув к ней застывшее лицо. Она почувствовала, как мышцы ее собственного лица напряглись и застыли в ответ.
– Уверяю тебя, я нисколько не была шокирована, – произнесла она так же натянуто. – Просто сочла рассказ не очень забавным. Вот и все.
– Понятно. Что ж, прошу простить меня за оплошность, – заключил он и снова обратил взгляд на пейзаж.
Пульс гневно забился у нее на запястье. Что-то пострадало, что-то нарушилось. Если бы он только повел себя как прежний Роджер и поцеловал ее вместо всех этих слов… что ж, теперь это его вина.
– Да, мне он показался нисколько не забавным, – заявила она голосом, резкость которого удивила ее, – если уж хочешь знать. Только довольно жестоким, заурядным, и… да, бедный негр…
– Вот-вот! – с горечью и раздражением перебил он. – Еще хитреца пожалей! Пожалей всех, кроме человека, который пытается тебя развлечь! А по-моему, история чертовски забавная, и всегда была, и…
Оба вскочили и теперь стояли лицом к лицу, нанося словесные удары.
– И пошлая, – с жаром выпалила она, – откровенно пошлая и даже недостаточно непристойная, чтобы быть забавной. Ну надо же, муравьед! Роджер Шарп, да ведь это же…
– И куда же девалось чувство юмора, которым ты вечно кичилась? – кричал он. – Господи, да что с тобой стряслось, Терри? Я всегда думал, что ты… а на самом деле ты…
– Да, мы оба явно ошибались насчет друг друга, – услышала она собственный незнакомый голос, а потом, еще сильнее ужаснув ее, послышался другой незнакомый голос – Роджера:
– Что ж, если ты так к этому относишься, тогда определенно ошибались.
Они потрясенно уставились один на другого.
– Вот! – твердила она. – Вот! Господи, ну почему оно не слезает с пальца?
– Не снимай! Слышишь, маленькая дуреха? – взревел он так неожиданно, что она вздрогнула, споткнулась, попала каблуком в трещину в камне, неловко упала и, несмотря на всю свою решимость, самым недостойным и шаблонным образом разрыдалась.
Потом было примирение. Безусловно, оно проходило по совершенно традиционному сценарию и перемежалось возгласами «нет, это моя вина! Ну скажи, что это так!», но для них оно было единственным в истории.
Терри с раскаянием вспоминала его вечером, ожидая Роджера. Он был прав – она вела себя, как дуреха. Сознание, что она дуреха, необъяснимо утешало ее.
Тем не менее они многое наговорили друг другу и отнюдь не в шутку. Он ранил ее, она старалась ранить его. Она серьезно обдумывала эти факты. Любовь, блестящий серебряный доллар. Не то что обычные монеты в чужих карманах. А нечто особенное, иное и уже слегка, едва заметно запятнанное, как становится запотевшим от дыхания оконное стекло?
Она вела себя, как дуреха. Но забыть про муравьеда ей никак не удавалось.
А потом она оказалась в объятиях Роджера и наполнилась уверенностью, что они с Роджером другие. И всегда будут другими. Их брак никогда не станет похожим ни на один другой брак мира.
Супруги Шарп были женаты ровно шесть лет и пять часов, когда Терри, глядя на умное и интеллигентное лицо своего любящего и полностью ее устраивающего мужа, сидящего за столом напротив, вдруг обнаружила, что ей отчаянно одиноко.
Все началось с ошибки – с принятого приглашения на ужин к Латтиморам как раз в годовщину свадьбы самих Шарпов. Мистер Латтимор возглавлял компанию Роджера, поэтому приглашение от миссис Латтимор по силе почти соответствовало высочайшему повелению. Они с Роджером все обсудили и благоразумно решили, что отвертеться не выйдет. И все-таки это была ошибка.
Они же разумные, современные человеческие существа, свирепо уверяла она себя. А не какие-нибудь кошмарные супружеские пары с карикатур – маленькая женщина, спрашивающая озадаченного супруга, помнит ли он, какой сегодня день, и так далее. Они лучшего мнения о жизни и любви, потому и не готовы привязывать их к искусственной схеме дней. Они не такие. И тем не менее бывали случаи, когда они с дурашливыми улыбками говорили друг другу: «Мы женаты уже неделю… месяц… год! Подумать только!» При здравом рассмотрении эти времена сейчас показались ей далекими, как другой геологический период.