Завещание было длинным и личным, состоящим из упоминаний о мелких дарованиях. Тому представилось, как тетушка Луиза перебирает свои бесчисленные коробки и шкатулки, стараясь поступить по справедливости.
– Моему племяннику Томасу Кэрроллу и его жене Клэр Фэншоу-Кэрролл, – пару серебряных подсвечников, принадлежавших моему дорогому отцу.
Том Кэрролл ощутил, как его лицо медленно заливает краска.
Они обменялись рукопожатием с мистером Дабни. Поговорили о том, что еще предстоит сделать. Предлагать помощь Том Кэрролл не стал. Не было необходимости.
Джерри Пай предложил подвезти его до Браденсберга: Минни предстояло задержаться с тетушкой Эмми еще на неделю-другую, а Джерри пора было на работу. Но Том Кэрролл решил дождаться утра.
– Ну, полагаю, так тебе будет удобнее, – отозвался Джерри Пай. – А мне надо спешить, если я хочу попасть домой до трех часов ночи. Бывай, Том. Вот увидишь, Минни не побежит к какому-нибудь красавчику даже теперь, когда ее супруг в отъезде. И позаботься о фамильных подсвечниках Паев – по-моему, у вас они будут лучше смотреться, чем у нас. Наши дети вполне могут сделать из них бейсбольные биты. Да, и передавай привет Клэр.
Он уехал.
– Ну, Томми, – произнесла тетушка Эмми усталым, но несломленным голосом, – поезжай в отель и отдохни – вид у тебя измотанный. Нелли Джервис придет сюда к ужину. В половине седьмого.
Тем вечером они опять сидели в передней гостиной, он и она. Было еще не поздно, но Минни отослали спать, хоть она и упиралась. Она глаз не сомкнет, уверяла Минни, но они видели, что она уже клюет носом.
– Удивительно, какой хорошей сиделкой оказалась Минни, – задумчиво сказала тетушка Эмми. – По-видимому, единственное, что помогает ей избавиться от беспокойства, – уход за больными. Казалось бы, она способна только суетиться и путаться под ногами, но на самом деле нет. Не знаю, что бы мы без нее делали. Нет ничего странного в том, что она устала.
– А вы, тетушка Эмми?
– А, – отмахнулась она, – говорят же, что и в Судный день убийце дураков будет кого искать. Наверное, я из числа таких людей. Конечно, я устала, Томми. И когда слишком устану, скажу тебе и пойду спать.
– Послушайте, тетушка Эмми, – начал Том Кэрролл, – если я что-нибудь могу сделать…
– Что именно, Томми?
– Ну разве вам не хочется машину? – неловко спросил он. – Или чтобы с вами кто-нибудь был рядом… или другое жилье… Говорят, квартиры здесь неподалеку…
– Я здесь родилась, – перебила тетушка Эмми и резко поджала губы, – и теперь, когда Луизы не стало, мне как раз хватит денег, чтобы здесь и умереть. Это не то же самое, но меня устраивает. И из всех ужасов старости избавь меня прежде всего от платной компаньонки. Если мне понадобится компания, я предложу перебраться сюда Сюзан Бейч. Она дура и сплетница, – недвусмысленно высказалась тетушка Эмми, – но я к ней привыкла. И Минни будет приезжать время от времени. Не волнуйся за меня, Том Кэрролл. Мы все и так слишком долго ехали на тебе.
– Ехали на мне? – изумился Том.
– Ну хотела бы я знать, как еще это называется, – сказала тетушка Эмми. – Ты отнял деньги Луизы у того мерзавца, который облапошил ее, и, насколько мне известно, дважды вытаскивал Джерри Пая из ямы, да еще все эти годы была кузина Эдна. Не говоря уже о том, что ты сделал для Мелроуза. Мелроуз приходился мне родным братом, но ему следовало бы стыдиться того, как он ставил палки тебе в колеса. О, за Уэйнсвилл не беспокойся, Томми, – это ни к чему. Ты правильно сделал, что уехал, когда так вышло, и Уэйнсвилл тоже понимает это. Не то чтобы Уэйнсвилл признал хоть какую-нибудь значимость даже Джорджа Вашингтона, если бы он уехал отсюда. Но подожди, вот умрешь ты, Том Кэрролл, – она усмехнулась, – и увидишь, что напишут в «Клинке Уэйнсвилла» о его выдающемся сыне. Двадцать лет подряд Луизе твердили, что она спятила, если учит негров читать и писать. А сегодня вечером ей посвятили два столбца и статью от редактора. Я уже вырезала их и намерена приклеить под ее снимком. Луиза всегда была преданной и любящей, и я за это никогда на нее не злилась. Но злилась за то, что она прощала, когда я не видела причин прощать. Однако все уже в прошлом. – Она зашуршала газетой на коленях. – Как твои мальчики, Томми? – спросила она. – На снимках они выглядят умненькими.
– Мы тоже так считаем, – ответил Том Кэрролл. – Надеюсь, вы правы.
– Другими им не в кого быть, – объяснила тетушка Эмми. – При всех их недостатках Фэншоу всегда было не занимать сообразительности, и твой отец обладал недюжинным умом. Ну я же видела детей Джеремайи и Минни. Мальчик и девочка. Только не смейся надо мной, я понимаю, что это звучит немыслимо, но из Джеремайи получился хороший отец. Я никогда не умела ладить с детьми, о чем тебе известно лучше, чем кому бы то ни было, но, по-моему, они далеко пойдут. Что ж, самое время семье снова взяться за ум.
– Тетушка Эмми! – протестующе воскликнул Том Кэрролл.
– Был ли этот дом счастливым? – яростно выпалила тетушка Эмми. – Для меня – был, да, потому что я в нем выросла. Но у меня всегда была Луиза, и я ни о чем не жалею. Однако был ли он счастливым для твоей матери и для тебя? Ты знаешь, что нет, и это хорошо, что твой отец увез ее отсюда, каким бы проходимцем он ни был, и плохо, что ей пришлось вернуться. Ну мы выполняли свой долг, каким видели его. Но этого было недостаточно. Понимаешь, нет, в сущности, причин, по которым семьи становятся такими, если не считать их склонности. Но вдруг оказывается, что они возомнили себя Господом Всемогущим, и спустя некоторое время это становится заметно. Вот что я скажу: в нашем случае дело было не в деньгах. Мы держали голову высоко поднятой что с деньгами, что без них. Но, похоже, при этом мы так тянули шею, что ее свело.
Она погрузилась в задумчивое молчание. За ее спиной в углу словно собирались, колыхались и ждали смутные тени бесчисленных Паев и Мерриттов. Спустя некоторое время тетушка Эмми встрепенулась.
– Где вы намерены жить, Томми? – спросила она.
– Я подумывал когда-нибудь приобрести дом в провинции, – признался Том Кэрролл. – Будь Уэйнсвилл хоть немного другим…
Тетушка Эмми покачала головой.
– Возвращаться сюда тебе нельзя, Томми. Здесь все кончено. И это даже к лучшему. Но если ты намерен построить собственный дом, сделай это как можно скорее. Без него ты не будешь счастлив – слишком много в тебе от Мерриттов. А у Мерриттов всегда были собственные дома. Это Паи всегда тянули до последнего, а потом пытались высидеть цыплят из дверной ручки, потому что это проще, чем искать новый курятник. Но в тебе мало что от Паев. И все равно, ты успокоишься, только когда пустишь где-нибудь корни. А Фэншоу – они могли жить и в фургоне и радоваться, но Буверины такие же, как Мерритты: когда им надоедает бродяжничать, они расчищают участок под стройку. И Клэр, по-моему, уродилась скорее в Буверинов, чем в Фэншоу, нравится ей это или нет.
– Понятия не имел, что вы знаете семью Клэр, – удивился Том Кэрролл.
– Она вряд ли тебе об этом расскажет. Ну это же естественно. Хвала Гесему! Я помню Клэр Фэншоу, востроносенькую тростинку, а не ребенка, на похоронах Анны Буверин, прямо перед тем, как они уехали в Браденсберг. Гроб еще не закрыли, и какой-то кретин решил, что всем внукам следует подойти и поцеловать бабушку на прощание. А они, между прочим, уже попрощались с ней перед смертью. Даже я не стала бы настаивать, как бы плохо ни разбиралась в детях. Ну Хэтти было все равно, спокойствие у нее всегда было воловье. Но Клэр как раз перед этим перенесла тиф, и после того, как ее заставили прощаться, с ней случилось то, что у взрослого человека я назвала бы нервной дрожью. Мало того, они еще потребовали, чтобы она читала перед всеми наизусть двадцать второй псалом – только потому, что она была умненькой для своих лет, и все повторяли за ребенком. И ее мать их не остановила, наверное, из гордости делала вид, будто не понимает, что творится. Но в этом все Фэншоу – что бы ни случилось, они продолжают играть роль.
Том Кэрролл схватился за голову.
– Она никогда мне не рассказывала, – повторял он. – Она никогда мне не рассказывала.
– Да? – Тетушка Эмми испытующе взглянула на него. – Ну она была еще маленькой, так что могла и забыть. Хэтти забыла наверняка.
– А Клэр – нет, – ответил Том Кэрролл.
– Что ж, – продолжала тетушка Эмми, – вот что я тебе скажу, Томми. Когда ты доживешь до моих лет, то повидаешь жизнь и смерть. А о смерти можно сказать лишь одно: как только ты начнешь убегать от мыслей о ней, они погонятся за тобой. И будут гнаться до тех пор, пока тебе не станет страшно даже говорить о ней, и даже когда умрет твой лучший друг, ты постараешься забыть его как можно скорее, потому что эти мысли всегда поджидают. Но как только ты сумеешь заставить себя обернуться и посмотреть ей в глаза, все изменится. О нет, от горя ты не избавишься. Но ты можешь научить ребенка не бояться темноты – впрочем, если сначала ты напугал его, понадобится больше времени.
– Скажите мне, – тихо заговорил Том Кэрролл, – там были… очень сладко пахнущие цветы… когда умерла моя мать?
– Это случилось перед самой Пасхой, – мягко ответила тетушка Эмми. – Цветами пропах весь дом. Но мы нисколько не притворялись, – поспешно добавила она. – С тобой – нет. Мелроузу пришла в голову идея, но Луиза настояла на своем. Однако это трудно объяснить ребенку.
– В любом случае объяснить трудно, – сказал Том Кэрролл.
– Верно, – согласилась тетушка Эмми. – Странное дело, всякий раз, как чувствую запах сирени, я думаю о Люси Маршалл. Она была моей подругой, потом мы поссорились, но в детстве часто играли у куста сирени у нее во дворе. Все это долго тревожило меня, прежде чем я наконец сложила одно с другим. И тогда боль ушла.
– Да. Боль уходит, когда понимаешь, – признал Том Кэрролл. – Незнание – вот что вызывает страх.
– Будь Хэтти дружнее с ней, она справилась бы сама, – продолжала тетушка Эмми. – Но поскольку дела обстоят вот так…