— В любом случае это значит, что такая возможность есть.
— Я думаю, что так и будет, — сказала она. — Но я не хочу выходить замуж еще года три или четыре. У меня было мало времени понять, что я думаю о жизни, и…
— У вас на это было почти двадцать лет.
— Это да. Но я хочу еще кучу всего сделать до замужества, Рональд. Меня к тебе тянет, но мне кажется, эта тяга взывает только к моему материнскому инстинкту. Может быть, я действительно человек непостоянный, и мне было бы очень неловко обнаружить это после нашей свадьбы. Потому что в таком случае моя страсть, я думаю, не будет иметь к тебе никакого отношения. Я, вероятно, окажусь влюблена в другого, а это будет чертовская неразбериха.
— Но в таком случае ты просто меня оставишь, разве нет?
— Конечно, да. Продолжать было бы неправильно. А потом, видишь ли, если у нас к тому моменту будет ребенок или дети, я должна буду их забрать с собой, а другому мужчине это может не слишком понравиться.
— А я останусь один. В таком случае я бы сам захотел их себе оставить. Они бы только и напоминали мне о тебе, Миган.
— Ты милый, — сказала Миган и поцеловала его.
Она была на три дюйма выше, намного крупнее и тяжелее. Ей понравилось, что он сказал, и она поцеловала его снова. Потом оттолкнула его от себя, вытерла рот рукой.
— Ты очень хороший, — сказала она. — Я думаю, что мы будем вместе. Но ты, Рональд, если передумаешь, скажи обязательно.
— Нет, Миган, я не передумаю никогда. Я это точно знаю. Я тебя люблю.
— Ну, тогда хорошо.
Они спустились по склону, и когда снова вышли на улицу Гермеса по пути домой, Миган вопрос об их браке отложила подальше и делилась мнением о людях, которые с ними путешествовали.
— Но на самом деле ты же не была в него влюблена? — спросил Дик несколько робко, когда она разложила по полочкам то, что ей казалось грехами и добродетелями Армстронга.
— Глупенький! Но он отпускает кучу едких и обидных замечаний обо всех прочих, и это иногда забавно. Для большого мальчика — а он ведь взрослый, да? — он слишком злобный.
— Он полукро… он только наполовину англичанин, — заметил Дик.
— А я вообще не англичанка. А нет, как же! Мать англичанка. По крайней мере, я так думаю. Но что я и правда хотела бы знать, так это какую штуку Армстронг решил сыграть с отцом.
— С твоим отцом? Но ведь Армстронг на него работает.
— Да, я знаю. Но как ни грустно это говорить, у отца совсем шарики за ролики заехали. Нет, не то чтобы ему пора отправиться в дурдом или что-то такое, он не опасен и мыла не ест. Но все-таки он сумасшедший. Я думаю, тетя Адела должна его как-то полечить, но это, наверное, будет очень трудно, если он сам не понимает, что спятил. То есть эти психологи могут что-то сделать, только если человек хочет вылечиться, а отец не хочет, так как не понимает, что ему нужно лечение. Я бы намекнула матери, но она тогда сама сойдет с ума от тревоги, когда он поедет в Эфес.
Дик кивнул:
— Ты про Иакха, и про змей, и про золотую табличку, спрятанную так, чтобы Диш ее нашел, — сказал он. — Я бы сказал, что это всего лишь эксцентричность. Не вижу, как это можно понимать иначе. В смысле, если бы он действительно был со странностями, как ты говоришь, это бы как-то проявилось в тебе, или в Гелерте, или в Айворе, так ведь? Я не про то, что…
Миган хихикнула:
— Спасибо за этот великодушный сертификат умственного здоровья, — сказала она. — Но чтобы не обманывать тебя, миленький мой (на случай, если мы действительно когда-нибудь поженимся), я бы не стала так уверенно говорить про Гелерта. Он, когда хочет, может быть совершенно ненормальным. Вот это его… как бы мне назвать? Пристрастие к девушкам. Я знаю, что это его вовлечет в беду еще до того, как мы уедем из Афин. Сейчас у него есть какая-то дочка табачника или что-то в этом роде. Я думала, что с дочками табачников парни заканчивают водится еще в колледже, но, видимо, ошиблась, так как Гелерт не закончил.
— Он оказался таким подонком, что тебе о ней рассказал?
— Ну, не совсем так. Но он думал, что двадцать фунтов моих денег будет достаточно для выкупа его свободы, а я не хотела расставаться с двумя десятками кровных квидов, не зная, на что их потратят.
— Но это же безнравственно — занимать у сестры деньги на такое дело!
— Рональд, милый, не будь дураком! Мальчики всегда на такое дело занимают деньги у сестер, и сестры обычно даже не против. Видит бог, я самое покладистое существо на земле, но такие вещи на дух — верное выражение, да? — на дух не выношу.
— Но почему он не одолжил у меня? Или даже у Армстронга или Мак-Нейла?
— Он не хотел, чтобы ты знал, потому что ты осудишь. Вот настолько он забавен, Гелерт. Все должны его одобрять. Он к тебе несколько снисходителен, верно? А у бедняги Иэна, ягненочка, ни гроша за душой, пока не умрет кто-нибудь из родственников, или он какую-то работу не получит, или что. Армстронг, между нами говоря, миленький мой… Чем меньше этот друг будет знать о наших семейных настроениях, тем лучше. У него и так уже отец по струнке ходит, как я, кажется, упоминала.
— Эти чертовы фотографии?
— Эти чертовы фотографии. Кстати, я намереваюсь на них взглянуть. Просить нам их показать бесполезно, потому что мы, конечно, их увидим — официальные. Над ними он сейчас и работает. А если мы скажем тогда: «Хорошо, но покажите нам остальные? Покажите фальшивого Иакха, покажите моментальный снимок, как кто-то подменяет змей, кадр, где отец заносит мясницкий нож над юным сыном Александра Карри, покажите остальные, на которых вы собираетесь нажить капитал!» Что он нам ответит?
— Что понятия не имеет, о чем речь. То же самое, что сказал мне, когда я его спросил, не у него ли мое микенское золото. Ох, Миган, я этим страшно разочарован.
— Да, это понятно, — сказал Миган безразлично. — Что волнует меня, — сказала она, останавливая его возле какого-то магазина и пристально глядя на дверь, — ладно, не поворачивайся. Мимо нас сейчас проходит ужаснейшая женщина, которую я просто терпеть не могу, и я не хочу, чтобы она знала, что я ее видела, потому что иначе она пошлет меня домой с общим приглашением для всех, а никто к ней идти не хочет, и я думаю, что нам можно получить пять минут покоя и тишины в Афинах перед выездом в Эфес.
— Ты мне собиралась сказать, что тебя волнует.
— А, да. Ну, можешь думать, что это моя сумасшедшая идея, но перед самым нашим выходом в Элефсин — или это было на следующий день? — в общем, где-то в самом начале Кэтлин поделилась со мной предчувствием, что произойдет что-то очень плохое.
— Что именно?
— Ну, она немного видит третьим глазом… Или это она так думает?… И она совершенно ясно видела, что до конца путешествия кого-то из нашего отряда ждет смерть.
— Но никто же…
— Пока нет. Но есть же еще поездка в Эфес. И понимаешь, — она потянула его прочь от магазина, и они двинулись в сторону дома, — все сейчас хорошо. Эта одиозная дама ушла. В ней турецкая кровь, и это самое лучшее, что в ней есть. Да, так я часто думаю, что отец — человек с суицидальными наклонностями, вот и все.
— Я бы так не сказал, — возразил Дик.
— Ну, так ты и не знаешь его так, как мы.
— Я с ним работаю уже три года, ты в курсе. Он мне… и не потому, что он твой отец, или еще какая-нибудь такая ерунда, но он мне очень нравится.
— Но он же не много знает, — сказала Миган. — Он же в смысле археологии просто старый чудак?
— Ну, не настолько, насколько можно подумать. Да, в некоторых вопросах он не силен, но у него есть представление, энтузиазм и — конечно же — воображение.
— Я бы сказала, что с воображением у него все в порядке, — усмехнулась Миган.
Они дошли до дома и сели в небольшом портике. К ним вышел Диш с подносом.
— Очень хорошо с вашей стороны, Диш, — сказала Миган. — Ждете на той неделе поездки в Эфес?
— Я не следую в Эфес, мисс Миган.
— Очень жаль. Почему?
— Мне был задан вопрос о моем мнении по поводу необходимости и целесообразности такой поездки, мисс. Оно состояло в том, что мне лучше остаться здесь, где от меня может быть польза.
— Вы не любите пикников, Диш?
— Не то чтобы я давал это заметить, но вы правы, мисс.
— Послушайте, Диш, а что, если я предложу вам передумать и поехать?
— Я соглашусь, мисс. Но это будет вопреки моем представлениям о наилучшем образе действий.
— Вы невыносимо загадочны. В чем дело, Диш?
— В мистере Армстронге, мисс. Я был воспитан в строгости, а старые привычки упорны, мисс. Пару раз уже я был — как бы это сказать — на грани, чтобы не ударить мистера Армстронга, и он это знает и меня провоцирует.
— Да, он назойлив. И мистер Дик так же думает, правда, милый Рональд? Но, Диш, я уверена, что мой отец вряд ли одобрит вашу идею бросить его с таким креном по борту.
— Я еще вроде как не выкладывал это сэру Рудри, мисс. Вопрос обсуждался с…
— С матерью? И что она?
— Сказала, что он самой ей всегда не нравился, мисс.
— Да, это так. Моя мать разбирается в молодых людях. Вот почему, Рональд, тебе придется пройти этого цензора до того, как мы сможем объявить о своей помолвке. Ты это понимаешь, мой мальчик?
Диш их оставил, и почти сразу пришел Гелерт и сел в ближайшее кресло.
— Отмыл рубашку? — без сочувствия спросила его сестра. — Я слыхала, тетя Адела чертовски трудную работу проделала, уговаривая власти посмотреть сквозь пальцы на твои художества. В Англии ты бы за такой удар человека ножом получил лет пятнадцать, мерзкий ты, грязный, слабоумный хныкалка-подлиза!
— Заткнись, — сказал Гелерт и встал.
— Куда ты собрался? — спросила Миган.
— В музей, конечно.
— Хватает же у тебя наглости. Езжай с ним, Рональд, и глаз с него не своди. Ему нельзя доверять.
Выдав этот сестринский комментарий окончания седьмого романа своего брата, она тоже встала и вышла. Гелерт уставился ей вслед, потом посмотрел через стол на Дика.
— Так вы уже все решили, значит?