— С ней ее мать, — напомнил Иэн.
— Надеюсь, она не будет чувствовать себя одинокой без всех нас, — задумчиво сказал Дик.
— Не унывать, Ромео! — отозвался Гелерт, неприятности которого, видимо, кончились.
Он хлопнул Дика по спине, взял под руку и повел в салон.
Старшие члены экспедиции читали, вязали (Александр Карри — носок, миссис Брэдли — свой, похоже, вечный джемпер), играли в карты, сплетничали, метали дротики, обсуждали святого Павла — к явному неудовольствию сэра Рудри (его желание и намерение состояло в том, чтобы рассматривать исключительно вопрос о почитании Артемиды в эфесских храмах шестого и четвертого веков) и гадали.
Небольшое путешествие оказалось приятным. Море было спокойным. Корабль приближался к зеленым островам, имевшим форму волн: возвышавшимся над морем и спадавшим где-то вдали, в тонкой красивой дымке. Горы их были стары, как сны, вызывая у Кэтлин с Иэном одинаковую романтическую ностальгию. Они то и дело перегибались через перила и смотрели на острова, поднимающиеся в зелени, спадающие пурпурным и серым, сливающиеся с далекой синей дымкой, красивые, как прошлая жизнь, вспоминаемая в этой, или как образы из старой сказки, когда-то кем-то рассказанной и с тех пор хранящейся в сознании.
Гавань Смирны была окружена горами, и корабль не мог подойти к береговой полосе, а высадил экспедицию в лодку. Главная дорога, которая вела к станции, шла вдоль моря. По ней ходили вполне современные транспортные средства. И после того, как Гелерт и Дик выгрузили багаж, а сэр Рудри разузнал у турок дорогу на железнодорожную станцию, отряд нанял машины. А когда через короткое время путешественники доехали до станции, на них произвело впечатление, что увиденные ими поезда вполне сравнимы с английскими.
После небрежной, нетребовательной к себе западноирландской рабочей манеры греков приятно было для разнообразия встретиться с эффективностью и деловитостью турок. Двое носильщиков и начальник станции вышли и объяснили по-английски, по-французски и по-немецки, где будет поезд на Сельчук, сколько поездов пройдет до того, куда они будут направляться и каковы преимущества железнодорожных путешествий в Малой Азии. Повсюду в странной орфографии, изобретенной, узаконенной и внедренной Кемалем Ататюрком, были написаны слова, которые путешественники могли прочесть и понять, и примером таковых, с большим энтузиазмом воспринятых экспедицией, были «Vagonli Kook». На них первым показал Дик, вызвав радостные возгласы. Свод станции торжествующе загудел голосами путешественников, резонируя магическим словам, воспринимавшимся ими как привет с родины, оазис родного языка в пустыне непонятного иностранного. Это было как если бы овцы нашли своего пастуха на незнакомом пастбище.
Поезд прибыл в назначенное время. Когда стало известно, что пассажиры — британцы, на борт погрузили еще пива. Тем не менее Александр Карри, считающий, что комбинация хмеля и солода разрушает зубы, твердо держался своей карманной фляжки, которую успел заправить в гостинице в Афинах.
Состав тронулся после того, как турецкий чиновник проинспектировал отряд, увидел, что все усажены и окна закрыты. Поезд прошел через город, в окна стали видны горы — низкая гряда между железной дорогой и морем и высокая с материковой стороны. Путь шел почти прямо на юг. Миля за милей за окнами поезда тянулись живописные болота, покрытые акрами водяных лилий и стаями птиц.
Примерно через сорок миль безмятежного путешествия поезд остановился на маленькой станции Сельчук, и экспедиция выгрузилась на платформу. Далее путь лежал через сад какой-то гостиницы, и вскоре сэр Рудри, жестами разгонявший местных селян с узкой дороги, запихивал свой отряд в нанятый для этой цели местный автобус, показывая на римский акведук и гнезда аистов на крышах сельских домов. Группа мрачных детей стояла и смотрела, готовая тут же сорваться в бегство. Какая-то девочка хмурилась и сплевывала. Женщины отворачивались. Молодая мать с крошечным ребенком сделала знак от дурного глаза и поспешила прочь. Турецкий водитель в европейском костюме залез в кабину, железнодорожный носильщик с помощью Гелерта и Дика затолкал в автобус весь багаж, и, когда все было готово, автобус верблюжьим галопом со скоростью курьерского поезда тронулся в путь.
У автобуса была крыша, но не было стен. Езда в нем была восхитительна и крайне опасна. Сиденьями служили четырехдюймовые доски от края до края, и пассажиры сидели по три в ряд лицом к движению. Время от времени только деревянные столбы, поддерживающие крышу, позволяли сохранить весьма желательную возможность продолжать путешествие вместе с автобусом.
Водитель, быстро разговаривавший сам с собой по-турецки, переключил передачу, и скорость автобуса с пятидесяти пяти миль в час увеличилась до шестидесяти пяти, а дорога сузилась в одну пыльную полосу. Экспедиция ехала в Эфес.
Примерно через три минуты автобус остановился, люди выбрались, помогая друг другу. Сэр Рудри всех предупредил не разбредаться, потому что в округе бродят дикие кабаны. Потом по зарослям, обдирающим ноги тысячами безобразно кровоточащих царапин, повел свой отряд к большому неприятного вида пруду.
— Комары! — вскричал Александр Карри, развернулся на месте и устремился со всех ног к автобусу.
— Здесь стоял храм Артемиды, — сказал сэр Рудри, глядя на трясину, из которой торчала пара обломанных колонн, поддерживавших его более ничем не подкрепленное заявление. — Много камня ушло, чтобы его построить.
На возвышении на другом берегу озера виднелись развалины строения — то ли форта, то ли мечети, трудно было сказать. Все послушно на них уставились, кроме мальчишек, скрывавших честолюбивое стремление побултыхаться в луже.
— Пиявки, — сказала миссис Брэдли, не имевшая даже малейшего представления, действительно ли обитают пиявки там, где был храм, но знающая, что ребята обычно этих тварей боятся.
Мальчики снова надели носки и сандалии и решили потолкаться, делая вид, что хотят столкнуть друг друга в воду.
— Теперь в Эфес, — велел сэр Рудри.
Кэтлин, оглядывавшаяся вокруг в страхе перед дикими кабанами, первой направилась к автобусу. Люди помогли друг другу залезть на борт, и автобус двинулся к морю, но вдруг вильнул влево через расщелину и остановился.
— Ну вот, — сказал сэр Рудри, лучась энтузиазмом и блестя вспотевшим носом. Усы оптимистично топорщились. — Тут у нас…
Он склонился к небольшой карте.
— Послушайте, Дик, — сказал Гелерт, когда отряд выбрался из автобуса через оба борта и Дик расплатился с водителем, — за каким дьяволом отец привез гадюк?
— Гадюк? — переспросил Дик. — А, гадюк! — Он выгрузил ящик на землю, потом снова запихнул в автобус. — Не понимаю, зачем надрываться и тащить этот багаж дальше, чем нам нужно. Эти спальники тонну весят. Оставьте их здесь и все остальное барахло, и посмотрим, насколько близко автобус может подъехать к развалинам. Как я понимаю, спать мы будем в театре.
Водитель без возражений снова завел мотор, и молодые люди потащились, как собаки за сельской телегой. Машина осторожно миновала гимнасий Ведия и резко остановилась перед разрушенным стадионом.
Дик дал водителю на чай и вытер лицо.
— Позовите Иэна, пусть поможет, — сказал он.
Гелерт ушел, а Дик с помощью водителя, оказавшегося умелым и ответственным помощником, выгрузил спальные мешки, и когда Иэн, кривоногий и могучий, подошел, мешки уже лежали на земле, каждый был скромно, но отчетливо помечен именем владельца. Большая часть мешков бугрилась от торчащего во все стороны переносного лагерного снаряжения, более громоздкого и разнообразного, чем Гелерт признал бы необходимым.
— Вот этот — мой, кажется. Да, он. Там все для фотографий в одном узле, — сказал Дик. — Как я понимаю, все горшки, котлы и прочее кухонное — в вашем с Иэном мешках, Гелерт. У ребятишек там запасные носки и свитера. Наверное, можно пока все оставить так — оно дорогу не загораживает. Вообще-то холмистый участок над греческим рынком подошел бы для лагеря больше, но сэр Рудри предложил театр, потому что там можно укрыться в проходах сцены.
— Правда, оставим все это барахло здесь в куче, — согласился Гелерт. — Почему каждый не может взять свой мешок и расположиться где хочет? Чур, я наверху театра. Не собираюсь я корчиться в проходе.
Последний пункт назначения необычного путешествия сэра Рудри был определенно самым крупным, самым интересным и самым романтичным. Даже Эпидавр при всей его горной красе и великолепии почти идеального театра не мог сравниться — во всяком случае, с точки зрения мальчишек, — с этой местностью, так напоминающей английский ландшафт, что исчезало всякое ощущение, что ты не на родине. Ничего не было в Эфесе отдаленного или пугающего, ничего подавляющего или тревожащего. Перед людьми, собравшимися вокруг багажа возле стадиона, вилась манящая тропинка, вскоре ветвящаяся и открывающая широкий вид на руины. И сами по себе руины не были брошенными. Скорее они походили на какое-то недостроенное экспериментальное здание. И печального ничего в Эфесе не было. Открытая, раскопанная часть Священного Пути, будоражащая и приглашающая тропинка, ведущая к закулисным проходам театра, сам театр, разрушенный, поросший бурьяном, ласково-солнечный и дружелюбный, царская дорога — римская Аркадиана, ведущая из гавани в город, — двухъярусная библиотека Цельса и его полностью сохранившаяся, нетронутая гробница, — все это вместе восхищало всех, особенно Кэтлин и Иэна, и более чем устраивало мальчиков.
— Вот это правильное место для каникул, — заявил Кеннет. — А знаете что? — Он огляделся, но старшие, ушедшие в ученый разговор, совершенно не «знали что» и не интересовались. — Я так скажу, ребята: давайте выгуляем тут наших гадючек?
— Мы их потом не поймаем, — возразил Айвор, представив себе гнев отца, если гадюки потеряются или кого-нибудь укусят. — Они же мелькнут, как молния, — и нету их.
— Да ерунда! — ответил Кеннет. — Спорим, это самые медленные гадюки в мире? Да если бы мы с ними гнались наперегонки… Слушайте! — сказал он, и лицо его озарилось радостью новой идеи. — Давайте выпустим трех и устроим гонку! Ну? Давайте сделаем, как я сказал! Увидите, здорово получится, словами не передать!