— Договорились, — вздохнула Глаша.
Поцеловав подругу, Настя спустилась вниз, села в свою машину и доехала до нужного ей двора. Окна ее учительницы, Софьи Михайловны, по-прежнему были темными. Либо та так и не вернулась домой, либо уже легла спать, что, впрочем, для полпервого ночи было совсем не удивительно. В доме светилось всего несколько окон.
Найдя место для парковки, Настя натянула капюшон, достала из рюкзака связку с отмычками, вышла из машины, закинула за спину рюкзачок, чтобы не мешал, огляделась по сторонам. Двор был тих и пустынен, что девушку вполне устраивало. На растаявшей снежной жиже не отпечатывались ее шаги.
Подойдя к нужному подъезду, Настя выбрала из связки универсальный ключ для домофонов и поднесла его к двери. Открываясь, тихо пискнул замок. Еще раз оглядевшись по сторонам, Настя глубоко вздохнула и проскользнула внутрь. Отступать было поздно.
Уже внутри она вспомнила, что не позвонила Глаше. Несмотря на строжайший запрет, та вполне могла поднять кипеш и позвонить маме.
Отступив в тень под лестницей, Настя наспех набрала подруге эсэмэску, чтобы та понапрасну не волновалась. Путь на второй этаж много времени не занял. В подъезде было тихо, похоже, все уже спали. Заранее подготовленной жвачкой Настя залепила дверные глазки соседних квартир, от греха подальше. Присев на корточки, она вставила первую отмычку в замочную скважину и повернула, затаив дыхание.
Тот бандит, который подарил ее маме набор универсальных ключей, хорошо знал свое дело. С небольшим скрежетом металлические штыри в замке начали выходить из пазов. Настя перевела дыхание и повернула еще раз. Готово.
Выпрямившись, она теперь аккуратно, стараясь не порвать, подцепила полоску бумаги с синей печатью, подышала на нее, чтобы размягчить клей. И тут удача. Листок теперь болтался на одном конце.
Когда все будет позади, Настя прикрепит его обратно той же жвачкой.
Теперь оставалось только отпереть внутреннюю дверь. На ней замок оказался похитрее, явно не стандартный, сделанный на заказ. С первой попытки отпереть его у девушки не получилось. Она снова присела, приглядываясь к замочной скважине, чтобы подобрать отмычку с подходящим вырезом зубцов. Она была так увлечена своим делом, что не услышала мягкие шаги у себя за спиной, и повернулась только тогда, когда тень упала на дверь, перекрывая доступ света от тусклой подъездной лампочки.
Настя в ужасе подняла голову и уставилась прямо в лицо стоящего за ней человека. В руке человек держал молоток для отбивки мяса. И Настя отчетливо поняла, что сейчас умрет. Как на грех, именно в этот момент подлый замок поддался, распахивая дверь внутрь чужой квартиры.
Настя потеряла равновесие и начала заваливаться внутрь. Человек наклонился к ней, протягивая руку для удара. Девушка закрыла глаза и смирилась с неизбежным.
Свидание удалось по полной программе. В том, что это именно свидание, не было никаких сомнений. То есть у него не было. Что думала по этому поводу Соня, оставалось загадкой. Весь вечер держалась она довольно непринужденно, смеялась над его шутками, охотно поддерживала разговор, мило улыбалась, но вот расценивает ли она этот вечер именно как свидание, Феодосий не знал.
Эта женщина вообще была не похожа на других, всех, кого он когда-либо знал. Она не делала стойку на его богатство, как гончая, почуявшая лису. Она вообще вела себя так, как будто уровень его благосостояния и жизненные успехи не имели для нее никакой ценности. Это было приятно и задевало одновременно.
У нее горели глаза, когда она рассказывала ему про зачем-то прихваченный в соседской квартире дневник. И его одинаково удивляло и то, что она вообще сперла эту тетрадку, и то, что на полном серьезе села ее изучать, и то, что с таким охотничьим азартом про это говорила. Как гончая, почуявшая лису.
И если в начале вечера Феодосию было совершенно все равно, о чем с ней говорить, лишь бы слушать ее голос, мелодичный, богатый обертонами и модуляциями, то постепенно он и сам втянулся в канву ее рассказа. Она умела рассказывать так, что становилось интересно.
— А вы покажете мне эту тетрадь? — спросил он, сам не зная, чего больше в его вопросе — искреннего любопытства или просто желания найти достойный повод оказаться снова у нее дома.
— Конечно, покажу. Мне нужно с кем-то сверить свои ощущения, — ответила Соня. — Понимаете, Феодосий Алексеевич…
— Зовите меня без отчества, — попросил он.
Соня с любопытством уставилась ему в лицо, и он вдруг поразился глубине ее невероятных глаз.
— А как мне вас называть? — спросила она с тем же искренним интересом, с которым обсуждала все остальное. — Как вас вообще называют близкие люди?
Интересно, это она намекала на то, что хотела бы тоже считаться близким человеком, или просто спрашивала? Как узнать?
Феодосий даже вспотел от напряженной работы мысли. Давно ему так не нравилась ни одна другая женщина.
— Да кто как, — честно признался он. — Знакомые просто Феодосием. Друзья Федей. Мама иногда вообще Досей. А вы зовите, как вам удобно.
— Дядя Федя съел медведя, — засмеялась она и тут же смутилась, — извините.
— Да я привык к тому, что у меня не самое простое имя. Мой дед был родом из Феодосии. Они с семьей были вынуждены оттуда уехать, и он потом всю жизнь мечтал снова побывать в городе своего детства, да так и не сложилось. Это он настоял, чтобы меня так назвали. Мама пыталась поспорить, но он так расстроился, что она рукой махнула. Дед, кстати, никаких сокращений для моего имени не признавал. Так что, пока он был жив, я был только Феодосий. А уж в школе мальчишки, конечно, до Федьки быстро сократили. Так что я практически на любой вариант отзываюсь.
— Так вот, Феодосий, — она покатала его имя на языке, словно морскую гальку с феодосийского пляжа, — мне очень важно показать дневник Саши Галактионова кому-нибудь. Может быть, я все это придумала, но мне кажется, что в нем зашифровано какое-то хитрое послание.
— Послание?
— Да. То ли он пытается указать на преступника, то ли объяснить, за чем именно тот охотится, то ли сказать, где именно эта вещь спрятана.
— Какая вещь?
— Да не знаю я, — с досадой сказала Соня, и Феодосий тут же почувствовал себя глупцом. И так ведь понятно, что она не знает. — Может быть, мне все это кажется, а дневник, стихи и рисунки в нем просто игра больного разума.
— Вам не может просто так взять и показаться, — убежденно сказал Феодосий. — Давайте вместе посмотрим. Если там что-то есть, мы обязательно это найдем.
— А мы можем поехать прямо сейчас? — с надеждой в голосе спросила Соня. — Просто я уже почти двое суток не нахожу себе места из-за этого дневника. Мне кажется, что все очень просто, но я не вижу отгадки, хотя она наверняка у меня под носом.
В душе Феодосия все пело. Сейчас они поедут к ней домой, и, если она захочет, он даже согласится выпить кофе, и она покажет ему тетрадь, и он обязательно попытается разгадать, что там написано, а потом он ее поцелует и…
На этом месте Феодосию стало так жарко, что вдруг испугался, что его хватит тепловой удар. И что это он так раскипятился, словно школьник.
— Конечно, мы можем поехать, — сказал он, стараясь ничем не выдать бушевавших в нем эмоций. — Сейчас нам принесут десерт. Я заказал вам кофе с десертом, у нас тут замечательные делают десерты и кофе варят тоже очень хороший. Я знаю, вы любите кофе, так вот этот вам понравится.
Он понимал, что слишком много говорит, но уже не мог остановиться.
— О-о-о-о, это же отлично, что у вас хороший кофе, — сказала она. — И потом поедем смотреть дневник. Но если вам неудобно, то мы вполне можем перенести это на завтра. Уже поздно, и вам, наверное, надо домой. Мне неловко навязывать вам мои проблемы.
— Все удобно, мне все очень удобно! — с жаром вскричал Феодосий.
Он хотел еще что-то добавить, но не успел, потому что у него зазвонил телефон. Звонила мама, что делала очень редко. Обычно она ждала, пока он позвонит сам, и позволяла себе отвлекать сына от дел только тогда, когда не могла с чем-то справиться самостоятельно.
— Да, мам, — сказал он, сделав жест, что просит у Сони прощения. Она понимающе кивнула.
— У Наташки температура поднялась, — деловито сообщила мама. — Так-то ничего особенного, но уж больно высокая, больше тридцати девяти. «Скорую» вызвать или ты Розе Михайловне позвонишь?
Роза Михайловна была лучшим в их городе детским врачом, которая наблюдала Наташку с самого ее рождения. Будучи уже дамой очень пожилой, она консультировала сейчас только избранных, причем профессиональный статус и уровень дохода родителей этих избранных никакого значения не имел. Роза Михайловна отбирала детей по какой-то своей, непонятно по какому принципу выстроенной системе.
Обязательным условием ее согласия стать семейным доктором была симпатия к кому-то из родителей ребенка. Личная симпатия. У Лаврецких «контактным лицом» выступал Феодосий. Так повелось с самых первых дней, когда пришедшей на прием Нине Роза Михайловна велела никогда больше не переступать порог ее кабинета. Феодосий пошел тогда разбираться, переступил порог кабинета, будучи сильно не в духе, а обратно вышел лучшим другом пожилой дамы.
Конечно, в тех случаях, когда Наташка заболевала, а Феодосий был в командировке или очень занят, с его мамой, Ольгой Савельевной, Роза Михайловна разговаривала и в дом приезжала, но Лаврецкие старались этим не злоупотреблять, потому что пожилая дама была настоящим кладом, и терять ее доброе расположение не хотелось.
— Позвоню и съезжу за ней, — пообещал сейчас Феодосий. — Сейчас в городе какой-то нехороший грипп ходит. Как бы Наташка его не подцепила. Мы сейчас приедем, мам.
Он положил трубку и виновато посмотрел на Соню.
— Вы извините, но у меня заболела дочь, и я должен срочно, пока не стало совсем поздно, привезти к ней врача.
— Все так серьезно?
— Нет, говоря «совсем поздно», я имел в виду время. Уже начало одиннадцатого, наша доктор — человек пожилой, и, хотя она частенько не спит по ночам, дергать ее ближе к полуночи не совсем удобно. Соня, вы же на машине? Вы не обидитесь, если я сейчас вас оставлю? Выпейте кофе, съешьте десерт, он действительно вкусный. А завтра я вам позвоню, и мы договоримся, когда вам будет удобно показать мне тетрадь. Вы меня простите, ради бога.