Немного подумав, Соня решила заехать в свою квартиру, чтобы отобрать еще немного одежды.
В подъезде было тихо и почему-то сумрачно. Ну, надо же, а она уже и забыла о том, какие у них, оказывается, маленькие лестничные клетки. Да и внутри квартиры, в которой Соня провела больше тридцати лет, она то и дело натыкалась на углы, словно за четыре дня та в одночасье съежилась в размерах.
«Элементы красивой жизни, — мрачно пробормотала Соня фразу из какой-то то ли книги, то ли фильма. — Больно быстро ты, матушка, к роскоши привыкла. Гляди, как бы не пришлось потом отвыкать».
Ей действительно казалось, что вся ее прошлая жизнь с неудачным замужеством, годами одиночества, привычкой всегда и во всем полагаться только на себя осталась где-то далеко позади.
Феодосий настаивал, чтобы она бросила хотя бы одну, а лучше все свои дополнительные работы. Его расстраивало, что она «надрывается», как он это называл, но Соня отказывалась наотрез.
— Пойми, я не могу уйти из университета, — горячо объясняла она. — Это моя жизнь. Мне нравится преподавать, нравится работать со студентами. Я всегда мечтала быть преподавателем и шла к этой мечте, диссертацию писала. Не гожусь я в домохозяйки, понимаешь?
— Понимаю, — соглашался он. — Тогда курсы свои бросай. Тяжело же.
— Как я могу их бросить, если до конца потока осталось чуть меньше двух месяцев? Так никто не поступает. Мне нужно довести ребят до конца, а уже на следующий год принимать решение, брать новый поток или нет.
— Ответ — нет, — сообщил ей Феодосий.
— А в твоей фирме… ты же сам хотел, чтобы твои работники могли заниматься с хорошим преподавателем. Мы только начали. Группа такая хорошая. Им нравится, они учить язык хотят. Как мы им объясним, что учительница после первой же недели отказалась? Да еще потому, что она теперь живет с их директором и ей не нужны деньги. Феодосий, не унижай меня, я — не содержанка.
— Ты — не содержанка, а моя любимая женщина, — сказал он и поцеловал Соню в нос. — Ну, хотя бы от репетиторства по выходным откажись.
— Да у меня всего два ученика осталось. И то только до конца мая. С первого июня не будет у меня ни курсов, ни учеников. А пока надо выполнить все взятые на себя обязательства. Понимаешь?
Конечно, Лаврецкий ее понимал. Он и сам был таким — человеком, сшитым из чувства долга, как из одной большой, практически бескрайней простыни.
— Ладно. До первого июня потерплю, — нехотя согласился он. — Но имей в виду, что потом, когда я разберусь со всем, что происходит, я на тебе женюсь, и сначала мы уедем в свадебное путешествие, а потом ты родишь мне сына и будешь сидеть дома. По крайней мере, до тех пор, пока он не пойдет в детский сад.
От открывающихся перспектив, а точнее, от звучавшей в его голосе обыденности, с которой он говорил об этих самых перспективах, у Сони захватило дух, да так сильно, что она не обратила внимание на его намерение с чем-то там разобраться. А если бы и обратила, то особо не удивилась.
Расследование убийства Ровенского шло ни шатко ни валко. По крайней мере, так говорила Настя, регулярно расспрашивающая о следствии как у своей матери, так и у ее приятеля, полковника Бунина.
Тело профессора обещали отдать семье в ближайшие дни, и весь университет готовился к похоронам, помогая безутешной вдове Ровенского. Соня мельком видела ее на кафедре, маленькую, враз совсем постаревшую, как-то усохшую и совершенно седую. Она не смогла заставить себя к ней подойти. Несмотря на то что Ровенский был не виноват в смерти Галактионовых, Соня все равно чувствовала какую-то гадливость по отношению к своему научному руководителю и стыдилась этого чувства.
Она быстро собрала необходимые вещи, прошла по отчего-то казавшейся чужой квартире, заглянула на кухню, блестевшую новым оконным стеклом и ярким глянцем тоже нового, только на днях постеленного линолеума. Лаврецкий обещал его заменить и, конечно же, не забыл. Он никогда не забывал своих обещаний.
Соня кинула таблетку в кофемашину, нажала на кнопку. Машина зажужжала, знакомо, успокаивающе, о дно чашечки с надписью «Прага» ударила струя черного эспрессо, по кухне поплыл любимый аромат.
Соня взяла чашку, сделала глоток и вздрогнула от внезапного звонка в дверь. Это еще кто?
Она совершенно точно никого не ждала и вдруг испугалась. А что, если это пришел тот человек, который бросил ей в окно бутылку с горючей смесью? Или убийца Ровенского, который думает, что именно у нее в квартире спрятана книга Блейка?
Она отставила чашку, на цыпочках подкралась к двери и выглянула в глазок. Фу-у-у-у.
Соня рывком отперла дверь и ласково улыбнулась стоящему перед ней соседу.
— Здравствуйте, Владимир Петрович!
— Привет, Сонюшка. Пустишь?
— Да, конечно.
Она посторонилась, пропуская его в квартиру. Сосед зашел как-то боком, словно ему было неловко.
— Что же ты, Сонюшка, глаз домой не кажешь? Так сильно испугалась?
— Нет, дело не в этом, — сказала Соня. — Просто так получается, Владимир Петрович, что я переехала к своему другу.
— На время? Пока тут с убийством и с пожаром правоохранители наши не разберутся? — спросил он.
— Надеюсь, что навсегда. — Соне было немного неудобно, но она не могла сдержать ликующую улыбку, которая возникала на ее лице каждый раз, когда она думала о Феодосии Лаврецком. — Я, Владимир Петрович, замуж выхожу.
— За-а-муж… — В его прищуре появилось что-то нехорошее, волчье. — Это за того ферта, с которым я тебя в воскресенье в подъезде видел?
— Да он не ферт. Он — хороший человек. Дениса начальник. Владелец ресторанов. Например, «Бурраты», слышали, наверное?
— Что же ты, Сонечка. — Лицо соседа теперь выражало неприкрытое огорчение. — Неужели и ты на большие деньги купилась? Я же тебя знаю, девочка. Это все не для тебя. Душа твоя чистая, не сможешь ты с богатеем за деньги жить.
Соня и сердилась из-за подобной бесцеремонности, и была благодарна соседу, таким неумелым способом выражавшему заботу о ней. С момента смерти родителей он понемногу о ней заботился, делился охотничьими трофеями, чинил розетки, менял лампочки… Хороший был мужик Владимир Петрович, добрый и надежный. И сердиться на него не было никакого смысла.
— Да я же не из-за денег, — примирительно сказала она. — Понимаете, Владимир Петрович, так уж вышло, что я в него влюбилась.
Сосед, в который уже раз, поменялся в лице.
— Как это влюбилась? — спросил он. — С чего бы это?
— Ну, так бывает, Владимир Петрович, — засмеялась Соня и чмокнула соседа в щеку. — Люди иногда влюбляются друг в друга. Вы, наверное, просто не помните. Ой, извините. Я не хотела вас обидеть.
Она смутилась чуть ли не до слез и замолчала.
— Да ладно тебе, не извиняйся. — Сосед добродушно махнул рукой. — Я бобылем жил, бобылем и помру. При моей солдатской жизни никогда нельзя было быть ни в чем уверенным. Когда у тебя пули над головой грохочут, какая уж тут семья. Да и потом тоже… Всю жизнь как по краю. Ты мне вот что скажи, Сонюшка. Ты правда сильно его любишь?
— Люблю, — сказала Соня и снова покраснела. — Владимир Петрович, вот я никогда не думала, что так бывает. Хотя и замужем была. Но я вот просто живу и знаю, если с Феодосием что-то случится, я жить дальше не смогу.
— С Феодосием, — задумчиво повторил любимое имя Владимир Петрович. — С Феодосием Лаврецким, значит.
— Ой, так вы его знаете? — почему-то обрадовалась Соня.
— Так кто ж его не знает? — Сосед снова нехорошо усмехнулся. — Да и зовут его не Андреем и не Олегом. Редкое имя у него. Ладно, Сонюшка, заболтал я тебя. Пойду. Я ведь просто так заходил, убедиться, что у тебя все в порядке.
— В полном, — заверила его Соня. — Вот что, Владимир Петрович, можно я у вас ключи оставлю запасные? Мало ли кто опять решит тут набедокурить, мне спокойнее будет знать, что вы в любой момент можете проверить, все ли в квартире нормально.
Сосед с готовностью согласился, она отдала ему запасную связку и заперла за ним дверь.
Собрав все необходимое, она с легкой грустью прошлась по пустым и отчего-то тихим комнатам, где прошла практически вся ее жизнь. Сделав крутой поворот, жизнь уже вряд ли могла вернуться в прежнее русло, и Соня об этом не жалела, но детства и юности, оставшихся в этих стенах навсегда, ей отчего-то было немного жаль.
Она вспомнила счастливые глаза и округлившийся животик Лены Золотаревой, внучки Федора Ивановича, которая поздно вышла замуж, а сейчас ждала уже второго ребенка, и невольно скрестила пальцы на левой руке, как делала всегда, когда отчаянно чего-то желала и боялась сглазить одновременно. Может быть, и ей бог пошлет малыша, мальчика, обязательно похожего на Феодосия Лаврецкого. Впрочем, Соня тут же одернула себя за глупые мечтания.
В растрепанных чувствах, как в свое время называла подобное состояние души мама, Соня выскочила из дома и столкнулась с Арсением, парнем из соседнего подъезда. Столкнулась и даже перекосилась от омерзения. На его круглой физиономии было написано столько самодовольства, диссонировавшего с пустотой и никчемностью в глазах, что ее даже затошнило немного. Ну, надо же, а ведь они ровесники и детские друзья с Денисом и при этом настолько непохожи, что просто диву даешься.
Всеми нервными окончаниями, которые сейчас иголочками выступали из кожи, отчего та горела и отчаянно чесалась, Соня понимала, что он тоже ее терпеть не может, но не может пройти стороной.
— Привет, Сонька, — поздоровался Арсений и сплюнул на асфальт. Его редкие волосы шевелил ветер, лысина, отчетливая, как у пятидесятилетнего мужика, просвечивала, обнажая гладкий череп. Соню мутило все сильнее. — Чего там у вас на детективном фронте слышно?
— На каком детективном фронте? — чуть заикаясь, спросила Соня.
Никак Арсений не мог знать про их с Настей доморощенное расследование.
— Ну, убийство же у вас в подъезде. Второе уже. — Арсений говорил, чуть растягивая слова. Словно с насмешкой. — Сначала Санек с папашей его безумным на небеса отправились за все их жизненные подлости. А сейчас и Модестович ласты склеил.