Они прошли через несколько комнат, более или менее изысканно обставленных, и наконец раб остановился у полированной деревянной двери, открыл ее и низко поклонился Рори, за которым следовал Млика, предлагая войти. В этой комнате также находилась мешанина из мавританской и европейской мебели. В ней раскинулась широченная венецианская кровать, которая могла бы составить честь венецианскому палаццо, и Рори был заинтригован явно эротическими изображениями греческих богов и богинь на высокой спинке. Толстые восточные ковры покрывали пол; низкие столики из темного дерева мерцали перламутровыми инкрустациями; драпировки из серебристого газа окутывали окна; и — это вызвало улыбку на лице Рори, — важно восседая на украшенном серебром столике, печной горшок с крышкой заявлял о своем британском происхождении темно-каштановыми украшениями.
Томным взмахом черной руки раб открыл другую дверь, и Рори вошел в комнату поменьше с вделанной в пол ванной, стены которой были уставлены сундуками из кедра. Открыв их, Рори увидел роскошные вещи, которые, как он понял, и представляли гардероб несчастного Хуссейна. Лишенный возможности общаться с Мликой, Рори задержал юношу, который привел его.
— Мой раб не говорит по-арабски и не понимает меня, — Рори кивнул в сторону Млики. — Ты не поможешь мне?
— Да, да, конечно, если прикажете, мой повелитель. Меня зовут Ома. Ваш раб глуп, мой повелитель. Что может смыслить человек, который недавно выковыривал коровий навоз между пальцев, в прислуживании такой важной персоне, как вы? Да он просто бушмен, который и в доме-то никогда не был. Он никакого понятия-то не имеет и, скорей всего, будет мочиться прямо в окно и гадить на пол, потому что у него никакого представления нет, как живут цивилизованные люди. Потом, от него пахнет, как от бабуина. К тому же он хромой, он прихрамывает. Почему бы вам не продать его? Он совершенно никчемен. Меня вам дал великий султан Саакса, и я цивилизованный человек, знающий все входы и выходы во дворце. Позвольте мне отвезти эту обезьяну на невольничий рынок и продать его. За него дадут не меньше десяти монет серебром, хотя он и ни на что не годится.
— А из этих десяти серебряных монет сколько возьмешь себе? — Рори оценивающе посмотрел на юношу, впервые по-настоящему заинтересовавшись им. У того была очаровательная улыбка, обнажавшая ряд белых зубов; глаза у него были подведены краской для век, а пальцы испачканы хной. Он был худ, как ивовый прут, и кожа у него была светлее, чем у Млики. Несмотря на то что он был негром, у него был красивой формы нос, и весь он источал всепоглощающий запах жасмина.
Ома задумался на мгновение. Улыбка у него стала лукавой, но очаровательной.
— Себе, мой повелитель, я бы оставил не больше двух. Я очень честный.
— Но мы не будем продавать Млику, нет, даже за двадцать монет серебром, потому что, я уверен, он честнее тебя. Твоей обязанностью будет объяснить ему, как мне прислуживать. Я научу его своему родному языку, чтобы он мог разговаривать только со мной, и ни с кем другим. Понял! Одному слову я его научу прямо сейчас. — Рори повернулся к Млике и поманил к себе: — Подойди, Млика!
Большой негр стоял мгновение в нерешительности.
— Подойди сюда, Млика, — Рори поманил его указательным пальцем и указал на пол перед собой.
— Подойди, — ответил Млика и подошел туда, где стоял Рори.
— Видишь, он не глуп, Ома. Так что научи его всему, что знаешь сам. А сейчас приготовь мне ванну и покажи Млике, как это делается. Когда я закончу, покажешь ему, где купаться, чтобы от него больше не воняло. Спать он будет здесь, в этой комнатке рядом с моей, но ты должен сказать, где ему найти еду и где получить еду для меня, если мне захочется поесть здесь в одиночестве.
— Я научу его, мой повелитель, но…
— Но что?
— На десять сребреников… Всего восемь, если ты оставишь себе два.
— На восемь сребреников вы сможете купить рабыню. Пусть не очень хорошую, но молоденькую, десяти или одиннадцати лет. Это самый лучший товар: их никто еще не пробовал и в этом есть определенная прелесть…
— Которую ты бы с удовольствием испытал, я полагаю. Нет — Рори был непреклонен. — Млика не продается, и если я куплю рабыню, то, во всяком случае, не ребенка.
— Мой повелитель еще узнает, что Ома прав. — Раб улыбнулся, показав все зубы, а потом сделал неприличный жест, крепко зажав палец на одной руке пальцами другой руки и медленно двигая им взад и вперед. — Эх, сейчас мой повелитель молод; став старше, он захочет девочек помоложе, пока не наступит время, когда ему будут нравиться только совсем маленькие девочки. Но сейчас, конечно, мой повелитель молод и полон огня; у него… прям, как шомпол; большой, как моя рука, и тверд, как стальное копье. Поэтому ему не нужны узкие щели, которых жаждут старики.
— Ванну, — напомнил ему Рори.
— Ах да, ванну! Я научу этого черного бабуина, как готовить ее. Пока вы ждете, мой повелитель, позвольте мне избавить вас от этих потных лохмотьев. Видите, вот черные фиги с медом, сладким, как губки нубийской демимонденки. Вот апельсины, круглые и маленькие, как груди юных персиянок. А вот дыни, большие, как титьки самок-мандинго. А вот, мой повелитель, гранаты, которые разверзаются и показывают красное нутро, как прелестные расселины, которых жаждут все мужчины. Эх, вон там бананы, которые стоят, как ярды молодых парней с Магриба, а вот фундуки, похожие на орешки, которые они носят в своих бесценных мешочках. Здесь есть чем вам насладиться, пока ждете ванну, а после того, как закончите, я поработаю с вашим телом своими руками и натру его нардом и маслом сандалового дерева и бергамотом для возбуждения чувств своей партнерши из гарема…
— Но у меня нет гарема, — ответил Рори.
Ома подмигнул ему:
— Гарем предателя Хуссейна исстрадался по мужчине, а во дворце ходят слухи, что султан намерен отдать его вам. Это были апартаменты Хуссейна, смотрите! — Ома раскрыл газовые занавески и поднял жалюзи.
Рори вышел на балкон и посмотрел вниз на большой внутренний двор, где гуляли женщины без паранджи.
— Если бы они не предназначались для вас, султан вряд ли отдал бы вам эти апартаменты.
Ома стянул с Рори грязный дорожный бурнус и сделал знак Млике снять с господина нижний халат и кафтан. Когда они были сняты, Ома стал перед Рори на колени, развязал шнурок, который удерживал объемистые штаны вокруг его талии, и дал им упасть на пол. Подозвав к себе Млику, он показал ему, как снимать шлепанцы и как растирать хозяину ступни грубым полотенцем.
Рори положил руку на голову Млике, слегка дотронувшись до нее. Затем, к большому удивлению Омы, Рори встал на колени перед Мликой и дотронулся до перевязанной щиколотки.
— Лучше?
Млика сначала ничего не понял, и Рори повторил слово, кивая головой для убедительности. Лицо Млики просветлело. Теперь он понял странное слово. Он сделал один шаг, чтобы показать Рори, что больше не хромает так, как раньше.
— Лучше, — ответил он серьезно, потом улыбнулся, показывая Рори, что он не только понял английское слово, но и никогда этого не забудет. — Лучше, — повторил он.
— Что означает это слово нзрани, мой повелитель? — Ома не хотел, чтобы им пренебрегали.
— А… — Рори взглянул на Млику, затем повернулся к Оме и замотал головой. — Это понимаем только Млика и я.
Глава XIX
Ночной пир, устроенный на просторном внешнем дворе дворца, стал фантасмагорией сверкающих факелов, огромных блюд кускуса, барашка, жаренного целиком, и липких медовых хлебцев. Все это подавалось как-то бессистемно между стремительными вылазками верховых в белых одеждах, которые поднимали облака пыли, скача прямо на собравшихся за столами, резко останавливаясь, разряжая свои ружья в воздух вместе с оглушительными рапортами и разворачивая своих лошадей, чтобы галопом унестись прочь. Сцена эта напоминала совершеннейший бедлам: мерцающие огни, непрекращающееся движение и орущая толпа, приветствующая каждую вылазку верховых выкриками и пронзительными визгами.
Рори был разодет и, как ему казалось, похож на яблочный пирог, в белом халате поверх белоснежного тафтяного кафтана, так обильно расшитого золотом, что у него чесалась кожа даже через нижнюю рубаху. Ома намотал бесчисленное количество ярдов тонкого белого муслина вокруг его головы, воткнул пучок перьев цапли и пришпилил их рубином Бабы, который сверкал, как раскаленный уголь. Рори сидел слева от Бабы, Мансур — справа. Судя по знакам почтения, выражаемым ему, Рори был третьим по значимости в ту ночь, Баба играл главную роль, а его младший брат был вторым по старшинству. О еде не могло быть и речи, потому как верховые, казалось, задались целью как можно ближе подлететь на своих скакунах к блюдам с кускусом, но не наступить на них. Каждый раз Рори казалось, что всадник пробороздит прямо через центр ближайшего к нему блюда, и хотя после нескольких испугов он обнаружил, что ничего подобного не происходит, он все равно не мог поднести никакой пиши ко рту, потому что больше уронил себе на шелковый кафтан, чем преуспел в еде.
Баба встал и хлопнул в ладоши. Неожиданно все течение праздника переменилось. Вылазки всадников прекратились, крики смолкли, и даже коптящие факелы, казалось, стали меньше дрожать, когда четверо гигантских негров втащили жалкую фигурку человека и швырнули его наземь перед Бабой. Человек так был обвешан цепями, что едва мог стоять, но негры поставили его на ноги, поддерживая под руки. Рори увидел юношу, высокого и худого, с узким лицом, не лишенным приятности, несмотря на орлиный нос и тонкие губы. Он был наг, на нем была только грязная набедренная повязка, и Рори заметил у него на теле сгустки запекшейся крови. Когда пленник открыл рот, чтобы взмолиться к Бабе, все увидели зияющую черную дыру. Все зубы у него были выбиты, и во рту оставались только сломанные обрубки.
— Добро пожаловать к нам на торжество, Хуссейн, брат мой.
Баба оторвал кусок мяса от туши овцы и бросил его брату.