Лили нельзя было назвать заядлой курильщицей, как вашу покорную слугу; она курила, только когда была в подпитии, но никогда не покупала сигареты. А сейчас из нагрудного кармана ее не по размеру большой домашней сорочки выглядывала коробочка только что появившихся в продаже «Кэмел экстра-лайтс». Я слегка толкнула Лили ногой в шлепанце и показала глазами на сигареты; она протянула мне их вместе с зажигалкой.
— Я так и знала, что ты не будешь против, — она лениво затянулась, — у меня тут кое-какой должок, а это помогает сосредоточиться.
— Что еще за должок? — Я закурила и перебросила ей зажигалку. Она сильно отстала весной и в этом семестре. Если она хотела подтянуться и улучшить свой средний балл, ей надо было сдать семнадцать зачетов. Я посмотрела, как она снова затянулась, а потом запивает это удовольствие здоровенным глотком явно не безобидной жидкости. Что-то не похоже, что моя Лили на правильном пути.
Она тяжело, выразительно вздохнула и заговорила, даже не потрудившись вынуть изо рта сигарету. Сигарета подрагивала, сгоревший кончик грозил осыпаться в любой момент, и тогда она — с немытыми нечесаными волосами и размазанной косметикой — стала бы вылитой ответчицей из телешоу «Судья Джуди» (а может, истицей, все они одинаковые — беззубые, с сальными волосами, пустыми глазами и убогим словарным запасом).
— Статейку для какого-то академического журнала, которую никто никогда не будет читать, но которую я все равно должна написать, чтобы можно было сказать, что я публикуюсь.
— Ничего себе. И к какому это числу?
— К завтрашнему. — Абсолютное безразличие, полнейшая прострация.
— Завтрашнему? Ты серьезно?
Она бросила на меня предостерегающий взгляд — напоминание, что я на ее стороне.
— Да. Именно завтрашнему. И я правда попала, если учесть, что редактировать это должен был Мальчик-Фрейдист. Никому нет дела, что он спец в психологии, а не в русской литературе, он — кандидат, вот его и назначили. Но как ни бейся — в срок я не успеваю. Ну и хрен с ним.
И Лили снова отхлебнула из своего стакана. Она старалась глотать жидкость сразу, чтобы не чувствовать ее вкуса, но все равно поморщилась.
— Лил, что случилось? В последний раз, я помню, ты говорила, что вы решили не торопить события и что он — просто чудо. Это, конечно, было до появления в нашей квартире того урода, но…
Еще один предостерегающий взгляд, на этот раз довольно злой. Я и прежде заговаривала с ней о Чокнутом Панке, но так получалось, что мы никогда не оставались с глазу на глаз, да и времени на разговоры по душам ни у одной из нас не было.
Несколько раз я пыталась завести об этом речь, но она тут же меняла тему. Она, конечно, была смущена и пристыжена и согласилась с тем, что он отвратителен, но неизменно уходила от разговоров о том, что всему виной — неумеренность в выпивке.
— Да, похоже, в ту ночь я звонила Мальчику-Фрейдисту из «О-бара» и упрашивала прийти ко мне. — Она избегала смотреть мне в глаза и притворялась занятой пультом музыкального центра; все последнее время в квартире звучали одни и те же заунывные песни Джеффа Бэкли.
— И что? Он пришел и увидел, что ты с кем-то… э… разговариваешь? — Я старалась быть помягче, чтобы она не отдалилась от меня еще больше. В ее душе шла явная борьба. У нее были проблемы с учебой, выпивкой и парнями, и мне хотелось поговорить с ней. До сих пор она ничего от меня не скрывала — я была ее единственной близкой подругой, — но в последнее время она мало что мне рассказывала.
— Да нет, — горько проговорила она, — он примчался аж с Морнингсайд-Хайтс, но меня в «О-баре» уже не было. После этого он, похоже, позвонил мне на сотовый, и вышло так, что ответил Кении, и вообще все это…
— Кении?
— Ну, тот хмырь, которого я притащила к нам тогда, помнишь? — В ее голосе слышался сарказм, но на этот раз она улыбнулась.
— Ага. И наверное, Мальчику-Фрейдисту это не очень понравилось?
— Да, не слишком. Ну и ладно, легко началось, легко и закончилось, верно? — Ее бокал опустел, она побежала на кухню, и я увидела у нее в руках полупустую бутылку водки. Едва разбавив водку содовой, она снова плюхнулась на диван.
Я как раз собиралась осторожно спросить, почему она накачивается водкой, в то время как ее ждет несделанная работа назавтра, но тут раздался звонок домофона: я нажала кнопку и соединилась с консьержем.
— Кто это? — спросила я.
— Мистер Файнеман пришел навестить мисс Сакс, — объявил Джон официальным тоном, демонстрируя «мистеру Файнеману», а возможно, и кому-то еще, свою деловитость.
— Вот как? Хм, здорово. Пусть поднимается.
Лили взглянула на меня, подняла брови, и я поняла, что разговора у нас снова не выйдет.
— Ну и вид у тебя, — саркастически произнесла она. — Что, не очень-то ты рада, что твой парень преподнес тебе сюрприз?
— Конечно, рада, — защищаясь, возразила я, но обе мы знали, что я лгу.
Наши с Алексом отношения в последнее время были напряженными. Действительно напряженными. Мы прошли через все стадии романтических отношений и проделали это великолепно: спустя три года каждый из нас знал, что любит и в чем нуждается другой. Но в то время, что мы проводили порознь, он всего себя отдавал школе — брался за любую работу, занимался с ребятами после уроков и подхватывал всякую инициативу, какая только приходила кому-нибудь в голову. И когда мы наконец встречались, с ним было так же «занятно», как если бы мы были женаты тридцать лет. По общему молчаливому соглашению мы ждали конца этого года — года моего рабства, но я предпочитала не думать о том, какими станут наши отношения по истечении этого срока. Но все-таки почему два близких мне человека — сначала Джил (она на днях тоже позвонила мне посреди ночи, чтобы обсудить какие-то пустяки государственной важности), а теперь и Лили — намекают на то, что мы с Алексом в последнее время не ладим? В глубине души я признавала, что от Лили, несмотря на внушительные количества поглощаемого ею алкоголя, не укрылось главное: я вовсе не обрадовалась известию о приходе Алекса. Я страшно боялась сказать ему, что уезжаю в Европу, боялась бури эмоций, которая неизбежно за этим последует и которую я бы с удовольствием отложила на несколько дней. Лучше всего до того времени, как буду уже в Европе. Но ничего не поделаешь, вот он, уже стучит в мою дверь.
— Привет! — произнесла я, пожалуй, с чрезмерным энтузиазмом, открывая дверь и обнимая его за шею. — Какая приятная неожиданность!
— Я на минутку, ты ведь ничего не имеешь против, верно? Мы тут были неподалеку с Максом, и я подумал: забегу поздороваюсь.
— Ну конечно, какое там «против», я так рада! Заходи, заходи.
Я чувствовала, что тараторю как ненормальная, и любой психотерапевт с легкостью бы определил, что мое напускное оживление в действительности скрывало отсутствие эмоций.
Он схватил бутылку пива, поцеловал Лили в щеку и уселся в оранжевое кресло, которое мои родители сохранили в более или менее приличном состоянии еще с семидесятых, словно зная, что придет время презентовать его одному из своих отпрысков.
— Это по какому поводу? — кивнул он на стерео, откуда доносились надрывные завывания «Аллилуйи».
— Медитирую. А что? — отозвалась Лили.
— У меня есть кое-какие новости, — объявила я, стараясь, чтобы мой голос звучал радостно, и желая тем самым убедить и себя, и Алекса в том, что все идет как нельзя лучше. Он с таким удовольствием готовил нашу предстоящую встречу выпускников — я сама всячески его к этому поощряла, — и теперь, когда до нее оставалось меньше недели, было до безобразия жестоко ломать его планы и надежды. Мы однажды всю ночь напролет обсуждали, кого пригласить на нашу большую воскресную пирушку, и уже точно решили, где и с кем пропустим по маленькой перед субботним матчем между «нашими» и «Корнеллом».
Они оба выжидающе и не чувствуя никакого подвоха смотрели на меня, наконец Алекс спросил:
— Да? И какие?
— Мне только что позвонили — я на неделю лечу в Париж! — В эти слова я вложила преувеличенный восторг гинеколога, объявляющего бездетной паре, что у них будет двойня.
— Куда ты едешь? — переспросила Лили рассеянно и безо всякого интереса.
— Зачем это ты едешь? — одновременно с ней спросил Алекс, и вид у него был примерно такой, как если бы я объявила, что у меня положительный тест на сифилис.
— У Эмили мононуклеоз, и Миранда хочет, чтобы на показы с ней поехала я. Потрясающе, да? — Я улыбнулась фальшивейшей из улыбок. Господи, как тяжело. Мне и самой страшно не хотелось ехать, но хуже всего было то, что приходилось убеждать его, какая это чудесная возможность.
— Не понимаю. Разве она не ездит на эти показы по восемь раз в год? — спросил Алекс.
Я кивнула.
— Так почему же вдруг ни с того ни с сего ей понадобилась ты?
Лили не обращала на нас внимания и, казалось, всецело была поглощена старым номером «Нью-Йоркера». У меня были все экземпляры за последние пять лет, и с тех пор, как я поступила на работу в «Подиум», я заставляла себя прочитывать даже оперные рецензии и «Финансовую страницу». Каждое слово.
— На весенних показах она всегда дает большой прием, и ей нужно, чтоб с ней была какая-нибудь секретарша из Америки. Чтобы позаботиться обо всем.
— И этой секретаршей из Америки будешь ты, а это означает, что ты пропустишь встречу выпускников, — мрачно подытожил Алекс.
— Ну, обычно все происходит не так. Это считается огромной привилегией и достается, как правило, старшему секретарю, но Эмили заболела, и поэтому поеду я. Поскольку я улетаю в среду, в Провиденс к выходным я не успею. Мне действительно очень жаль, что так вышло.
Я отодвинула стул и встала, чтобы сесть поближе к нему, на диван, но он весь выпрямился и подобрался.
— В общем, это все пустяки, да? Я уже заплатил за комнату, чтобы ее оставили за нами. И конечно, чепуха, что я уже со всеми договорился, чтобы освободиться к выходным. Я сказал маме, что ей придется нанять приходящую няню, потому что ты хочешь поехать. Но ведь все это ничего не значит! «Подиум» зовет, не так ли?