Ли Хэ был дьявольски некрасив, едва не уродлив: измождённый, с большим острым носом, над которым нависали сросшиеся густые брови, – да и одевался неказисто, а из рукавов торчали скрюченные пальцы с длинными ногтями. Но «дьяволом» его окрестили не за это, в истории он остался как Дьявол поэзии.
И нос велик, и платье простовато,
И брови соответственно мохнаты.
Но коль не ваших песен дивных россыпи,
Кто сможет полюбить грустинку осени?
Так понимал поэта близкий ему человек: слуга, с юных лет сопровождавший Ли Хэ в выездах на природу, которая помогала тому очистить душу и обрести поэтический настрой. Иногда стихотворение выплескивалось сразу: Ли Хэ был мастером экспромтов, – но чаще это были наброски, отдельные строки, которые он вечером дома складывал в завершённое произведение.
В художественных кругах его ценили, и первым его признал Хань Юй, похваливший, как гласит легенда, небольшую одическую поэму семилетнего мальчика «Прибыли высокие кареты», сочинённую к приезду важных гостей. В этом произведении, тяготевшем к свободной форме, юный автор показал себя ярким колористом: в первых двух строках переливаются четыре цвета (синий, зелёный, золотой, яшмовый).
Повзрослев, он, как тогда было принято, возмечтал о громкой чиновной карьере. Ещё бы! Генеалогические корни тянулись к императорскому роду (дальний предок Ли Лян приходился дядей первому танскому императору Гао-цзу, хотя эту ветвь уничтожила взошедшая на престол У Цзэтянь), а отец был ещё и в неблизком родстве с великим поэтом Ду Фу. И всё это переполняло душу юноши гордостью и надеждой, и он «спал с мечом у подушки», то есть в высоком накале души («О, этот конь не заурядный конь: / В Небесном хлеве был звездою он»). А в 810 году, блистательно сдав провинциальный экзамен (Ли Хэ родился в поселении Чангу вблизи Лояна, совр. пров. Хэнань), отправился в столицу на высокое испытание – императорский экзамен, который мог открыть талантливому юноше яркую чиновную карьеру.
Но не открыл. По одной из версий, виной тому стали завистники. Ли Хэ уже получил известность как необыкновенный стихотворец, особо сильный в стиле юэфу, песенной поэзии, не скованной формальными и тематическими ограничениями, положенными для ведущего жанра ши. Восходящая звезда стала затмевать угасающие, но ещё номинально влиятельные старые светила, кои, чтобы не быть оттеснёнными от власти, преградили Ли Хэ путь к серьёзной должности при дворе. Формальная причина, как обычно, нашлась. Высшая учёная степень в системе императорских экзаменов называлась цзиньши, и первый слог оказался созвучен с именем Ли Цзиньсу, отца поэта, к тому времени уже умершего, а конфуцианские нормативы табуировали имена ушедших родственников. И соискателя к экзаменам не допустили, ибо присвоение ему степени цзиньши стало бы нарушением табу. Хань Юй, который был не только поэтом, но и высоким сановником, ставшим в столице покровителем юного дарования, попытался опротестовать это решение, но к нему не прислушались.
Осенний ветр шуршит по сухостою,
Тускнеет склон в передвечерней стуже.
Мне двадцать лет, я никому не нужен,
Душа пожухлой орхидеей стонет.
На следующий год умирает жена, сестра выходит замуж, младший брат уезжает на заработки, и Ли Хэ остаётся один с больной матерью. Порывы юности угасают, у подушки уже не лежит «боевой меч».
Откуда ты явился, бедолага,
В промозглость поздней осени Чанъаня?
О, где ушедшей младости отвага?
Глава седой от снов печальных станет.
Подавив гордость, Ли Хэ соглашается воспользоваться своим официальным правом получить как потомок императорского рода низкоразрядную должность без экзаменов – «за заслуги отца» (букв. «в тени отца»). Его назначили младшим церемониймейстером (фэнлилан) при дворе. Пост не обременительный, но казавшийся Ли Хэ унизительным. Этот мир его не принял, и в сюжет о судьбе отвергнутого поэта Сыма Сянжу он вкладывает собственную горечь:
Отвергли У-ди и Лян-ван
Его, как чашу, что разбита.
Остался лишь настенный свиток,
Взнесённый позже на Тайшань.
И без того слабое здоровье подорвано психологическими ударами, через год он, заболев, уезжает в отчие места, возвращается, вновь заболевает и в 816 году умирает в родном доме в Чангу. Ему было всего двадцать шесть[100].
Есть эзотерическая версия, что Высшие Силы забирают гениев достаточно рано – на взлёте, дабы цвели в заоблачной воле, не скованные земными тяготами. В этом ряду стоит и Ли Хэ.
Его современник поэт Ли Шанъинь, весьма близкий к Ли Хэ своим увлечением аллюзиями и метафорами, написал «Краткую биографию Ли Чанцзи[101]». В ней описывается распространённая легенда о предсмертном видéнии поэта: он «узрел небожителя в пурпурном одеянии на алом драконе», кой изрекал: «Сим призывается Чанцзи». И вознёсся поэт, как повествует другая легенда, во дворец Небесного Владыки.
Не так уж много произведений Ли Хэ сохранилось в веках. Его современник поэт Ду Му в предисловии к посмертному сборнику поэта называет тысячу стихотворений, но для недавнего «Полного собрания стихотворений Ли Хэ» (2010) нашли всего 340. Это был один из самых интересных и оригинальных китайских поэтов, чья память среди потомков не во все исторические периоды была равно яркой. Ли Хэ – что вершина, накрытая тучами. Они бегут, бегут, бегут веками, то приоткрывая вершину, то вновь пряча её. Ду Му в своём Предисловии признал, что у него нет художественных средств, чтобы описать стиль и манеру стихотворений Ли Хэ, их неистовство и своеобразие. Мир Божий не монотонален. Благостный розовый рассвет сменяется серой моросью, солнечный день завершается кровавым закатом, и опускается тревожный мрак. Вот в нём-то и скрывается демоническая поэзия Ли Хэ.
Его демонизм достаточно традиционен, но отличается высоким градусом накала. Он не походит на взаимоотношения Ли Бо с потусторонним миром, где тот чувствовал себя, как в своём доме среди родни: легко, свободно, умиротворенно и увлечённо описывал путешествия в заоблачные выси. Это был взгляд не земного человека, а небожителя с совершенно иной энергетической структурой. Запредельный мир ощущался Ли Бо столь же реальным, как и земной. В двойственной природе Ли Бо и сознание было полицентричным.
В отличие от него, Ли Хэ оставался землянином и смотрел на иной мир как на отделённый, хотя и не чуждый, его моноцентричное сознание было ориентировано на земное существование. Благостное отшельническое восприятие окружающего мира было не столь присуще Ли Хэ, как другим китайским поэтам классических эпох. А что до возникающих в его стихах предметов и явлений иного мира, там чаще всего присутствовало напряжение, а порой и угроза. Исследователи предполагают, что он был адептом эзотерической школы мантр – мицзяо, ищущей путь просветления в особых сакральных речевых формулах. Ли Хэ родился как раз на пике становления и развития этой буддийской школы в Китае, влекшей в свои таинственные глубины многих китайских интеллектуалов.
«Ничто» как одно из центральных понятий этой школы встречается в стихах Ли Хэ в даоско-буддийской формуле противостоящих и взаимосвязанных друг с другом «бытия и небытия» или «наличия и отсутствия» («есть-нет») и может быть повторением знаменитой строки Ван Вэя – «То горы есть, а то их нет», не раз встречавшейся и в Танское время, и позже: образ горной вершины среди бегущих облаков, которые то скрывают, то открывают её. Эта формула отрицает наличие постоянства у того состояния предметов, которое мы именуем реальностью, и прокламирует возвышение до полного отсутствия этой реальности путём просветления, а мир духов, по Ли Хэ, – это ступень вознесения от формы к освобождению от неё.
Солнечный луч до Чжуннаньских глубоких ущелий проник,
О, непостижные духи, вы там то ли есть, то ли нет.
Мистическое сознание Ли Хэ формируется не только обращением к потусторонним силам (черти, духи, феи), но и тем, что потустороннее он вводит в реальный, современный ему мир через ассоциации и движения, обозначенные в контексте стихотворения. Порой сам погружается в этот мрачный колорит, где потусторонние сущности становятся метафорами и синекдохами реального мира.
И небо чуждо,
И на суше
Девятиглавый змей сжирает души,
А кости пробирают снег да стужа.
С тоской вглядываясь в окружающий мир и рисуя его в трагедийной тональности, поэт обильно насыщает стиховое пространство негативными атрибутами: старость (встречается более 50 раз), стужа (34 раза), разрыв (33 раза), грусть (24 раза), смерть (20 раз), кладбище («Не счесть огней бесовских тут – / Новопреставившихся ждут»), дряхление, жизненные перипетии («Я вновь живу, измученная тень, / Изведав много подлостей дотоле»), засохшее или замёрзшее дерево («Серою хмуростью осени скутаны грустные клёны, / Сосны, что старые змеи, стенают под стужей ночной»), руины, демонические существа, в коих он, по существу, сублимировал самого себя. В одни периоды жизни он радуется весне, в другие – весенние чувства описывает не как томление, а как грусть.
При этом поэтическая речь Ли Хэ подвижна и ритмична. Возможно, одна из причин его любви к стилю юэфу как раз и заключалась в свободном формате жанра. Однотипность четырёх- и восьмисловных строк жанра ши должна была тяготить его, и он где-то обрывает строку, а где-то непомерно удлиняет. Не думаю, что это забота о читателе: танских поэтов читатель ещё не слишком занимал. Понимание стиха как разговора с читателем придёт позднее, а танскому поэту важно было раскрыть себя, свою душу.