Ленивое зимнее солнце еще и не думало вставать, когда к замку была подана карета с королевскими лилиями. Вскоре на крыльце появилась наспех одетая Анна Австрийская с испуганным лицом. Увидев, что в карете сидит король, а не гвардейский офицер, выделенный для ее сопровождения в какой-нибудь монастырь, она несколько успокоилась. Ворота раскрыли, и королевский поезд отправился в Санлис.
Мария Медичи нежилась в постели до десяти утра. Проснувшись, она была удивлена, увидев рядом только горничных и камеристок: ни один из вельмож не дожидался ее пробуждения.
В спальню тихими шагами вошел отец Сюффрен и замер, скорбно глядя на королеву.
— Что, что случилось? — встревоженно спросила она.
Священник сообщил, что его величество изволил еще рано утром покинуть замок и повелел ей отправляться в Мулен.
— Это обман! — вскричала королева и швырнула на пол подушку. — Меня хотят отправить в Италию! Ни за что! — она попрочнее уселась на постели. — Не поеду! Пусть хоть вытаскивают меня из кровати нагишом!..
Пока духовник увещевал свою подопечную, маршал д’Эстре с войсками занял город и перекрыл все входы и выходы из него. По приказу короля, врач Вотье был арестован и посажен в Бастилию. Подруги Марии Медичи — госпожи д’Эльбёф, Ледигьер и д’Орнано — отправились в изгнание; принцессу де Конти сослали в замок Э. Верный человек предупредил об аресте Бассомпьера, но тот и не подумал бежать. Целую ночь он жег шесть тысяч писем, которые могли скомпрометировать многих знатных дам, а поутру с чистой совестью отправился в Бастилию.
…Разумеется, Мария никуда не уехала из Компьеня. Она писала сыну письма, объясняя свой затянувшийся отъезд кучей предлогов. Ей не хочется в Мулен. Анже? Пусть будет Анже, но только она сейчас больна, и вообще у нее нет денег на дорогу… Она всячески тянула время, зная, что Гастон у себя в Орлеане собирает наемников, чтобы идти на Париж. Кардинал был осведомлен не хуже: несколько королевских полков в конце апреля выступили на Орлеан. Гастон поспешно бежал в Бургундию. Его торжественный въезд в Безансон не удался: если не считать уличных зевак, явившихся поглазеть на королевского брата, его высочеству никого не удалось поразить пышностью своего наряда и свиты. «Да здравствует монсеньер, свободу народу!» — надрывались Пюилоран и Ле-Куанье, однако эти возгласы не были подхвачены, и записываться в армию принца никто не пришел. Гастон поехал дальше — в Лотарингию.
Ришелье сошел вниз, чтобы лично встретить дорогую гостью. На герцогине де Шеврез был «кавалерственный» наряд, вошедший в моду при дворе: темно-синяя атласная юбка колоколом и красный корсаж с рукавами, доходящими до локтя и отороченными пышными кружевами; на груди сверкала драгоценная брошь, которой были заколоты края желтой кружевной косынки; завитки шелковистых волос спадали из-под широкополой синей шляпы с красным пером на накрахмаленный отложной воротник. Ее лукавые глаза смотрели на Ришелье с веселым интересом, словно предвкушая забавное приключение; она даже не подумала попросить благословения, как это было принято.
— Госпожа герцогиня! Я рад приветствовать вас в моем скромном жилище, — учтиво произнес кардинал.
— Скромном? Я бы не сказала! — возразила Мари, обводя взглядом парадную лестницу с коваными перилами, ведущую на второй этаж, и свисающую оттуда тяжелую роскошную люстру со множеством свечей.
Ришелье галантно предложил ей руку и повел наверх.
В тридцать один год Мари выглядела еще очень привлекательно. Она слегка располнела, но это ее не портило; те же мягкие изгибы нежных рук, тот же четко очерченный подбородок, высокий чистый лоб, кожа, не нуждающаяся в румянах. От нее исходил легкий и чарующий аромат. Идя рядом с ней и ощущая прикосновение ее руки, Ришелье испытывал неясное волнение.
Они прошли в галерею, увешанную картинами художников, которым покровительствовал королевский министр.
— А у вас неплохой вкус, господин кардинал! — протянула Мари неопределенным тоном, в котором можно было расслышать и удивление, и насмешку.
Она останавливалась перед каждым полотном, рассматривая аллегории, и надолго задержалась перед портретом королевской четы, изображенной на балконе Лувра.
Ришелье же смотрел на нее, наслаждаясь этой одной, подвижной и постоянно меняющейся картиной. Ему вдруг пришло в голову, что, в конце концов, ему всего-то сорок шесть лет, а ее муж десятью годами старше, и…
Но он опомнился и стряхнул с себя наваждение.
Пройдя через несколько пышно украшенных гостиных, они очутились в небольшом кабинете с массивным бюро, покойными креслами, кушеткой в углу и книжными шкафами вдоль стен.
— Прошу извинить, что принимаю вас здесь, но дело, по которому я позволил себе вас побеспокоить, весьма неотложное и чрезвычайной важности, — деловым тоном сказал кардинал, предлагая герцогине кресло у стола.
Затем он сообщил ей о том, о чем она, скорее всего, уже знала: Гастон, обратившийся за поддержкой к Карлу Лотарингскому, неожиданно пленил сердце его шестнадцатилетней сестры Маргариты; правда, он и сам был ею очарован. Карл обещал ему военную помощь, если он женится на его сестре, — условие, на которое герцог Орлеанский с радостью согласился. Итак, над королевством нависла угроза иностранного вторжения; кроме того, и над головой Анны Австрийской вновь сгустились тучи. Врач Сеналь, присланный из Лотарингии с письмом к ней от госпожи дю Фаржи, был арестован и заключен в Бастилию; в перехваченном письме, которое удалось расшифровать, говорилось о том, что королю вряд ли дожить до августа, а когда Гастон воссядет на троне, он уже сам будет решать, на ком ему жениться. Людовик пришел в ярость и хотел вызвать жену на Совет, чтобы зачитать это письмо в ее присутствии, но Ришелье его отговорил: в последнее время королева испытывала по утрам тошноту и частые головокружения, не стоит подвергать ее сильным переживаниям, мало ли что…
— Но что же могу сделать я? — с деланным удивлением подняла брови герцогиня.
— Вы напишете письмо герцогу Лотарингскому, — сказал кардинал, подвигая ей бумагу и открывая чернильницу, — в котором убедите его не оказывать поддержки его высочеству, а также в том, что брак, не одобренный его величеством, окажется недействительным.
— Как, прямо сейчас? — воскликнула Мари, когда Ришелье изящным движением подал ей перо. — Письма к мужчинам требуют вдохновения, я должна все обдумать.
— Я помогу вам, — спокойно сказал кардинал, оставив без внимания ее кокетливый взгляд. — Итак, пишите: «Милостивый государь…»
Герцогиня вздохнула и обмакнула перо в чернила.
Когда письмо было готово, Ришелье сам присыпал его песком, затем наскоро пробежал глазами, сложил, накапал воску со свечи. Мари приложила свою печать.
Кардинал проводил ее до дверей, высказав надежду увидеться с ней при более приятных обстоятельствах. Мари очаровательно улыбнулась ему на прощанье и упорхнула. Когда двери за ней закрылись, Ришелье птицей взлетел по лестнице, хотя еще сегодня утром жаловался своему врачу на прострел в пояснице.
Восемнадцатого июля, около десяти часов вечера, на крыльцо Компьенского замка вышла полная женщина в простом платье и широкополой шляпе с густой вуалью. Ее сопровождали трое мужчин и священник, который объяснил стражнику, преградившему им путь, что это служанка ее величества, направляющаяся в город, чтобы вступить в законный брак втайне от своей госпожи. Стражник понимающе осклабился и пропустил их.
Вся компания вышла за ворота и направилась вниз по улице. За углом их ждала карета. Сев в нее, женщина перекрестилась и сказала: «С Богом!» Карета выехала из города и помчалась по направлению к северной границе. Королева-мать (а это, разумеется, была она) держала путь в крепостцу Капель, где ей обещал дать прибежище молодой маркиз де Вард — сын губернатора, ненавидевший Ришелье.
Мария не знала, что несколькими часами раньше по этой же дороге, беспрестанно пришпоривая коня, проскакал сам губернатор де Вард. Заметив отсутствие его сына при дворе, Людовик заподозрил неладное и велел отцу взять командование крепостью на себя. Понимая, чем грозит промедление, старик отказался от кареты и пустился в путь верхом, прихватив с собой двух офицеров.
Ровно в полночь они прибыли в городок и остановились перед крепостью. Подъемный мост был поднят.
Часовой на стене потребовал назвать пароль, отказываясь верить губернатору на слово. Выругавшись, тот отправился в церковь, разбудил звонаря и велел бить в набат. Вскоре площадь перед крепостью заполнилась перепуганными спросонья горожанами, а на стене появились солдаты гарнизона. Вышел и де Вард-младший.
— Немедленно открой ворота и впусти меня, слышишь! — гневно закричал отец.
— Простите, батюшка, но надо мной теперь не ваша воля! — дерзко отвечал сын.
Губернатор затрясся от бешенства.
— Солдаты! — закричал он срывающимся голосом, — я ваш командир, поставленный над вами королем, и если вы воспротивитесь королевской воле, вас всех повесят!
Солдаты зароптали. Совещались они недолго: вскоре заскрипел ворот, и подъемный мост с лязгом опустился, ворота раскрылись, решетка поднялась. Де Вард проскакал внутрь. Солдаты выстроились во дворе; капитан подошел к губернатору, приветствовал его низким поклоном и сказал, что гарнизон в его распоряжении и ждет его приказаний. Тот приказал закрыть городские ворота и никого не впускать. Мятежный сын упал перед отцом на колени. Не глядя на него, де Вард велел ему уезжать, пообещав донести королю, будто не застал сына в крепости. Маркиз не стал мешкать и поскорее покинул город.
Карета Марии Медичи переправлялась через Уазу, когда на противоположном берегу появился запыленный всадник, размахивавший шляпой. Королева послала узнать, в чем дело. Де Вард-младший виновато сообщил о том, что произошло, и униженно попросил дозволения сопровождать ее величество. Мария сердито нахмурилась: вот она, современная молодежь! Где теперь найдешь такого рыцаря, как герцог д’Эпернон? Но делать было нечего: остаток ночи она провела в ближайшей деревушке, а на следующий день, в объезд Капели, пересекла границу и приехала в Авен, находившийся уже в испанских Нидерландах. Оттуда она отправила двух гонцов: одного в Париж, с письмом к старшему сыну, а другого в Брюссель, с просьбой об убежище.