Странность этого положения усугублялась тем, что Мари де Отфор завоевала доверие королевы и стала ее близкой подругой. В отличие от Анны Австрийской, до сих пор еще не оправившейся от страха после истории с письмами, Мари могла себе позволить весьма нелицеприятные отзывы о кардинале, и король ни словом ей не возражал.
Все это не могло не тревожить Ришелье. Происшествие с отцом Коссеном в очередной раз указало ему на необходимость иметь своего человека в ближнем окружении короля. Место фаворита оставалось свободно, и нужно было действовать, пока его кто-нибудь не занял. Выбор кардинала пал на молодого Анри де Сен-Марса, сына маркиза д’Эффиа. Ришелье удалось пропихнуть его на должность распорядителя королевского гардероба, заслужив глубокую благодарность его матери. Но сам Анри вовсе не хотел быть придворным: он готовил себя к военной карьере, как отец, дослужившийся до маршальского жезла. К тому же роль фаворита, которую ему прочили, вызывала у него отвращение: Анри был красив, нравился женщинам, любил хорошо приодеться и весело провести время. Обречь себя на нытье короля, известного скряги и меланхолика, — ну уж нет! Антипатия оказалась взаимной, но Ришелье все же не терял надежды.
Тем временем герцогиня де Шеврез покинула негостеприимный Мадрид. Филипп IV был холоден с подругой своей сестры, а первый министр Оливарес, с которым она пыталась заигрывать, даже не разрешил ей официально находиться при дворе. В конце апреля она сошла на берег в Портсмуте, где ее встречал как всегда элегантный лорд Монтегю. Королева Генриетта приняла ее радушно и даже разрешила ей сидеть в своем присутствии. Они подолгу болтали, вспоминая прошлое, — Париж, Бэкингема… Правда, у Генриетты лежало на сердце много обид на покойного герцога, а Мари вспоминались только балы, празднества, тайные записки… Граф Холланд тоже был здесь, но между ними как будто порвалась та ниточка, что когда-то связывала их друг с другом, он тоже принадлежал прошлому. А Карлу I вообще было не до воспоминаний, он был поглощен делами государства.
Мари все больше хотелось домой. Сердце щемило, когда она вспоминала свою дорогую Шарлотту, ночные встречи с Анной в Валь-де-Грас… Неужели невзгоды не устали ее преследовать? Узнав о беременности французской королевы, она тотчас отправила ей письмо с поздравлениями. Анна показала письмо королю, тот отдал его Ришелье. Кардинал внимательно изучил его и внутренне улыбнулся: он умел читать между строк. Грешнику надо искупить свои грехи, чтобы попасть в рай, а для этой грешницы раем была Франция. Так пусть заслужит свое прощение — поможет втянуть Карла Лотарингского в войну против Испании и Австрии.
Людовик ежедневно посылал гонцов из Компьеня в Сен-Жермен узнать, как чувствует себя королева. Анна чувствовала себя прекрасно: она расцвела, подолгу гуляла, ни на что не жаловалась, а ее живот уже заметно округлился, так что платье пришлось расставить на четыре пальца. Первого июня король наконец не выдержал и примчался сам.
Они сидели рядом: пышущая здоровьем Анна с румянцем во всю щеку и усталый, осунувшийся Людовик с землистым цветом лица. Вдруг Анна схватила его руку и прижала сбоку к своему животу:
— Вот! Слышите? Слышите?
Людовик почувствовал толчок изнутри и даже испугался:
— Что это?
— Это дофин бьет ножкой! — королева сияла от счастья.
У Людовика разгладилась складка между бровей. «Конечно, это может быть только сын!» — подумал он, но вслух ничего не сказал.
— Ваше величество, — королева потупилась, — я прошу вас о милости. Все в прошлом, и никогда больше не повторится! — она искательно заглянула мужу в глаза. — Умоляю, освободите господина де Лапорта!
Король наклонился и поцеловал ее живот.
— Хорошо, — просто сказал он.
Одним пинком еще не родившийся младенец распахнул ворота Бастилии и забросил Лапорта на восемьдесят лье от Парижа.
Летом 1638 года военное счастье было на стороне французов. Стараниями адмирала Ришелье был создан королевский флот из сорока кораблей, не считая галер и легких судов в Средиземноморье. Сухопутная армия, поделенная на семь корпусов, надежно прикрывала все границы, хотя, конечно, ее снабжение, таланты военачальников и дисциплина в ее рядах оставляли желать лучшего. Однако испанцы оказались в еще худшем положении: казна была пуста, крестьяне бунтовали, подданные императора устали от войны, к тому же голландцы захватили Бразилию — владение Португалии, находившейся под властью испанской короны. Оливарес даже прислал послов для тайных переговоров с Ришелье о заключении мира. Но дерзкий испанец потребовал вернуть Карлу Лотарингскому его владения, на что получил резкий отказ.
За военными заботами Ришелье не забывал о дипломатических: продлил на три года договор со Швецией, чтобы та не заключила сепаратный мир (это обошлось в миллион ливров), вел тайные переговоры с Веной. Вот если бы еще привлечь Англию на свою сторону! Но Карл не желал ввязываться в войну: его королевство напоминало собой зыбкую лодку в бушующих волнах, раскачиваемую мятежными шотландцами-пресвитерианами и англичанами-пуританами.
Увы, нет ничего переменчивее Фортуны: маршал Креки, командовавший итальянской армией, был убит в стычке, вместо него командование принял кардинал де Лавалетт. Его положение оказалось не из легких: овдовевшая Кристина Савойская, сестра Людовика XIII, была непопулярна в своей стране, и братья ее покойного мужа, которые держали сторону Габсбургов, оспаривали ее права на регентство при малолетнем сыне. Потом и Шатильон во Фландрии вынужден был снять осаду Сент-Омера. Этот случай был тем скандальней, что всему виной оказался маршал де Брезе — между прочим, родственник Ришелье. Он страдал мочекаменной болезнью и с легким сердцем покинул армию, потому что в его поместье созрели дыни — лучшее, на его взгляд, лекарство от его недуга. Маршала отстранили от командования, и теперь он наслаждался своими дынями, а Ришелье пришлось самому ехать в Пикардию, чтобы навести там порядок. Кроме того, он уступил настойчивым просьбам Сен-Марса и отправил его на осаду Ле-Катле.
Людовик тоже был в Пикардии, в Амьене, но в середине августа Анна вызвала его к себе в Сен-Жермен.
Туда же приехал и Гастон. Приближалось счастливое событие, и лучше, чтобы вся королевская семья была в сборе.
Однако время шло, а королева все никак не могла разрешиться от бремени. В ее спальне уже стояла родильная кровать; уже были готовы комнаты для младенца, сплошь затянутые белым камчатным полотном, чтобы ребенок не ушибся, когда начнет ходить; давно был набран штат кормилиц, нянек, баюкальщиц…
Король томился и завидовал Ришелье, который находился сейчас там, где он нужнее всего. Он то и дело ссорился с Мари де Отфор и сбегал в Версаль — «подальше от всех этих женщин», но потом снова был вынужден возвращаться. Дошло до того, что после очередной размолвки король свалился в жару.
Через день, в воскресенье пятого сентября, Анна Австрийская ранним утром почувствовала схватки. Она страшно встревожилась, потому что боялась родов — шутка ли, в первый раз рожать в тридцать восемь лет! В ее комнате одну за другой отслужили две мессы. Во время второй туда пришел Людовик, пошатываясь от слабости, встал на колени и тоже начал молиться. Наступил полдень, но так ничего и не произошло. Анна отправила супруга обедать; тот нехотя сел за стол в большой буфетной, вдоль которого выстроились придворные, и стал есть куриный бульон. Когда подали жаркое, в буфетную ворвался слуга с криком: «Рожает! Рожает!» Король вскочил, опрокинув стул, и помчался к жене.
У дверей уже стояла сияющая госпожа де Сенесей: «Сир, это дофин!» Людовик миновал приемную, малую гостиную… Ему навстречу шла повитуха, держа в руках кружевной сверток, откуда доносился захлебывающийся крик младенца.
— Взгляните, какой красавец, а какой большой!
Людовик дрожащими руками откинул край одеяльца:
— Сын… У меня сын! — прошептал он.
Подоспевший Гастон заглянул ему через плечо и при виде неоспоримых признаков мужского пола ребенка слегка изменился в лице.
По обычаю, король приказал оставить дверь в спальню королевы открытой. В комнату устремились с поздравлениями принцессы крови и придворные; в часовне отслужили молебен. Венецианский посол первым из иностранцев пробился к королю, тот отвел его в детскую и откинул полог колыбели.
— Вот чудо, благодать Господа нашего, — сказал он шепотом, глядя на ребенка счастливыми глазами, — только так можно назвать столь прекрасное дитя после двадцати двух лет моего брака!
Целый день он не отходил от жены, бегая только изредка в детскую посмотреть, как ребенка кормят, пеленают или укачивают.
Из Сен-Жермена уже скакали во все стороны гонцы с радостной вестью. Мост через Сену был разрушен, поэтому верховой остановился и стал крутить шапкой над головой (это был условный знак: если бы родилась девочка, он должен был сложить руки крестом). В тот же миг на другом берегу реки новый человек вскочил на коня и во весь опор пустился в Париж.
По всем городам палили пушки. Губернатор Парижа и купеческий старшина приказали закрыть все лавки и зажечь праздничные огни. В богатых домах устраивали фонтаны из вина, из которых могли пить все желающие. В соборе Парижской Богоматери отслужили молебен, на Гревской площади устроили фейерверк, во всех церквях была иллюминация, повсюду салютовали из пушек и ружей.
Однако армия преподнесла своему королю «подарок» иного рода: 7 сентября французы, совершившие внезапный прорыв в Страну басков, должны были захватить крепость Фонтараби. Неожиданно для всех защитники города, которых было вдвое меньше, чем нападавших, перешли в контратаку. Французы в панике разбежались, бросив всю артиллерию и обозы, и отступали до самой границы.
Узнав об этом позорном поражении, Ришелье слег в постель. Командующие армией — принц Конде и герцог де Лавалетт — сваливали вину друг на друга. Конде явился в Париж и заявил, что причиной разгрома стало малодушие Лавалетта. Правда, сам он не мог объя