С наступлением вечера ничего не изменилось. Фэнтон долго сидел в библиотеке. Сначала он читал Монтеня, чтобы успокоиться, потом Овидия, который снова разбередил ему душу. Наконец Фэнтон захлопнул книгу и решительно встал с кресла: он знал, что нужно делать.
Спустившись в кухню, он отыскал там маленький топорик и на цыпочках поднялся с ним на второй этаж. В коридоре горело несколько светильников, поэтому до спальни Лидии он добрался без труда. Встав перед дверью, он размахнулся и что было мочи ударил по ней топором. С третьего удара он разрубил засов с обратной стороны, потом повозился с петлями – и дверь с грохотом рухнула в комнату.
– А теперь слушай, женщина! – начал было он, но слова комом встали у него в горле.
Лидия сидела на кровати, протягивая к нему руки. По ее щекам струились слезы, губы дрожали. Фэнтон бросился к ней, и они стиснули друг друга в объятиях.
– Все из-за меня! – вскричали оба.
В следующие несколько минут было решительно невозможно разобрать, о чем они говорят, потому что оба тараторили одновременно: каждый возлагал вину на себя, не скупясь на самые ужасные слова в свой адрес.
Тем временем в коридоре Джайлс с невозмутимым видом приколачивал к дверному проему огромный кусок старого гобелена, прикидывая в уме, сколько времени понадобится Большому Тому для починки двери. Он орудовал молотком так тихо, что даже чуткий слух Джудит Пэмфлин не уловил бы ни звука.
За бурными излияниями последовал взрыв страсти. Фэнтон и Лидия еще долго лежали без сна, разговаривая вполголоса. Каждый заявил, что вел себя непростительно глупо, и Лидия разрыдалась. Сотню раз, если не больше, они признались друг другу в вечной любви и поклялись больше никогда – никогда-никогда! – не ссориться… Впрочем, вы сами знаете, как это бывает.
– Всем сердцем, Ник?
– Всем сердцем, Лидия.
Проснувшись, они еще долго нежились в постели.
Небо с самого утра было затянуто бледными серыми облаками. День выдался чрезвычайно жарким – слишком жарким для начала лета, – воздух был тяжелым и влажным. Фэнтону очень хотелось остаться дома, в прохладе, но нужно было ехать в Сити, где его ждало важное дело. «7 июня», – записал он в дневнике.
Несколько раз на конюшне поднимался странный шум, и Фэнтон послал коридорного узнать, в чем причина. Сам Фэнтон старался там не появляться. В отличие от сэра Ника он, можно сказать, вовсе не разбирался в лошадях и потому держался от них подальше, боясь навлечь подозрения неловким движением или нелепой фразой.
Дик, помощник конюха, сообщил, что одна из упряжных лошадей захворала. Ничего не попишешь, подумал Фэнтон, придется ехать верхом. Он приказал седлать свою черную кобылу Свиткин, потом поспешил в покои Лидии. Благодаря Большому Тому дверь, целехонькая, оказалась на прежнем месте еще до полудня.
– Запри дверь и никому не открывай, – приказал Фэнтон. – Если услышишь стук, позови через окно Випа или Джоба – пусть бегут сюда со всех ног, прихватив дубины. Поняла?
– Поняла, – кротко произнесла Лидия. Затем приблизилась к нему и, не поднимая глаз, тихо спросила: – Ник, скажи мне, в тот вечер… На самом деле, ты ведь не желал ее?..
Она не смогла выговорить ненавистное имя.
– Конечно же нет! – горячо заверил ее Фэнтон. В ту минуту он и сам в это верил.
Свиткин уже ждала его у парадного входа. Фэнтон забрался в седло, Дик, державший кобылу под уздцы, отдал ему поводья, и Фэнтон пустился в путь. Он бы предпочел никуда не ехать, но дело, требовавшее его внимания, не терпело отлагательства. Следовало найти приличную кухарку, желательно француженку. Нэн Кертис старалась как могла, но от этого ее стряпня не становилась лучше, и Фэнтон решил пойти на крайние меры. Как-то раз он заскочил в кофейню Уилла, чтобы взглянуть на Блистательного Джона (поэт, раскрасневшийся от выпитого вина, развалился в кресле и задумчиво курил длинную трубку), и встретил молодого человека по имени Исаак Ньютон – как выяснилось, давнего приятеля сэра Ника. Между ними завязалась беседа, и мистер Ньютон поведал о некоей престарелой француженке, которая в свое время готовила для самого графа де Граммона, а ныне проживала на Флит-стрит.
Туда-то и держал путь Фэнтон. Бодрым галопом миновав пустынную Оксфорд-роуд – вдали, за открытой местностью, виднелись виселицы Тайберна, – он свернул на Холборн, по которой тянулась бесконечная вереница телег и экипажей. Прошло немало времени, прежде чем слух и обоняние подсказали ему, что Сноу-хилл уже рядом. Фэнтон направил кобылу в один из переулков, примыкавших к Холборн с правой стороны, и вскоре оказался на Флит-стрит, где без труда отыскал маленький опрятный домик. Беседа состоялась на улице, под рев Флит-дитч, куда по склонам Сноу-хилл стекало содержимое бесчисленного множества сточных канав.
Мадам Топен оказалась крепким орешком. Эта маленькая женщина разговаривала сурово и держалась неприступно; ее чувству собственного достоинства могла бы позавидовать любая герцогиня. Предыдущие хозяева, сказала она, бывали к ней несправедливы («Вы понимаете, о чем я, месье?»), и повторения этого ей вовсе не хотелось бы. Фэнтону пришлось пустить в ход все свое обаяние и красноречие, чтобы растопить сердце гордой кухарки, и ему это удалось: мадам Топен согласилась приступить к своим обязанностям двенадцатого июня.
Домой Фэнтон возвращался уже в сумерках. По небу медленно ползли черные тяжелые тучи; казалось, молния вот-вот вспорет набрякшее брюхо неба, грянет гром и разверзнутся хляби небесные. Но шло время, а разрядка не наступала.
Лидия была в своих покоях: она только что проснулась и не спеша переодевалась к ужину. С наступлением темноты стало неуютно и зябко. Фэнтон постоянно чувствовал легкое движение воздуха, хотя, казалось, в доме неоткуда было взяться сквозняку.
Он спустился в кабинет, надеясь разобрать бумаги, подготовленные Джайлсом, и зажег целых восемь свечей, но света все равно не хватало: таинственный сквозняк гулял и здесь, заставляя пламя дергаться и ложиться почти горизонтально. Тени, сгустившиеся в углах, действовали на нервы. Настроение окончательно испортилось, в душе зашевелилось гадкое предчувствие.
Фэнтон просидел в кабинете около десяти минут, когда с равнодушным видом вошел Джайлс. Он медленно подошел к столу и бесцветным голосом произнес:
– Сэр… Собак отравили.
Глава четырнадцатаяБитва на Пэлл-Мэлл
– Собак? – тупо повторил Фэнтон.
Порыв сквозняка вырвал лист бумаги, который он держал в руке, и швырнул на свечи. Костлявые пальцы Джайлса ловко подхватили листок, успевший загореться, и сбили с него пламя.
– О, простите, если я выражаюсь слишком заумно, – съехидничал Джайлс, которого плохие новости всегда приводили в скверное расположение духа, – скажу проще: собаки – это ваши мастифы.
Фэнтон вскочил на ноги:
– Когда? Как? Почему?
– Сэр, это случилось вчера ночью. Вот только избавьте меня от ваших проклятий: почему, мол, все это время вас держали в неведении. К тому же надежда еще есть.
– Надежда? О чем ты?
– Джоб сразу же бросился за мистером Миллигрю – всем известно, что лучшего лекаря для собак и лошадей не найти. Не то что этот ваш знакомец, ученый доктор, – только и знает, как побыстрее отправить животину на тот свет. В общем, так. Мистер Миллигрю говорит, что Грома, Льва и Голозадого он, скорее всего, спасет. Снежок, терьер, жив-здоров: по ночам мы его не выпускаем. А вот Жадина издох.
Фэнтон снова опустился в кресло и обхватил голову руками.
– Как их отравили?
– Накормили отравленным мясом, – ответил Джайлс. – Полюбуйтесь.
Джайлс извлек из-за спины замызганный бумажный сверток и положил его перед Фэнтоном. В кульке лежал кусок превосходного свежего мяса, обсыпанный с одной стороны какой-то белой пудрой.
– Мышьяк! – воскликнул Фэнтон и исступленно вонзил в мясо перо, которое держал в руке. – Даже не сомневайся, это он, однородный порошок белого цвета без запаха. Были бы крупицы побольше, можно было бы предположить, что это стрихнин или сурьма, но нет! Это мышьяк, говорю тебе!
Джайлс сложил руки на груди:
– Если и так, что с того?
– А то, что я кретин!
– Вот так откровение, – пробормотал Джайлс. – И все же к чему вы клоните, сэр?
Фэнтон вновь вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед.
– Я все силы бросил на то, чтобы уберечь жену от гибели. Глаз с нее не спускаю, пробую ее еду, выгнал всех, кто мог ей навредить. Как думаешь, есть ли среди домашних тот, кто желает ей зла?
– Нет, сэр. – Джайлс опустил глаза. – Все очень любят миледи.
– Вот потому-то я и кретин! Вбил себе в голову, что угроза таится где-то в стенах дома, – и ни разу не подумал, что она может подстерегать ее снаружи!
– Как это?
– Допустим, некто вхож или был вхож в дом. Собаки его знают и, если завидят, лай поднимать не будут.
Джайлс прищурился и задумчиво потер подбородок.
– Воры и взломщики часто так делают, – согласился он. – Но в доме не пропало ничего, даже серебряной ложки. Для чего было травить собак?
– Для того, чтобы сегодня они не были помехой. Вчера ночью кто-то был здесь, чтобы совершить одно темное – и древнее, как мир, – деяние: используя кусок воска или мыла, снять слепок замка какой-нибудь двери – к примеру, парадной. За день замочник изготовит ключ…
– А ночью?
– А ночью кто-нибудь неслышно проникнет в дом, например наша старая знакомая Китти – она была кухаркой и кормила собак. Спокойно покопается в шкатулках с драгоценными безделушками, а заодно подсыплет мышьяка в какие-нибудь продукты. Ну как? Я прав?
Джайлс, которого слегка перекосило при имени «Китти», покачал головой.
– Боюсь, что нет, сэр, – ответил он тихо. – Вы так увлечены леди Фэнтон, что не замечаете сути происходящего.
Фэнтон не стал спорить, лишь молча кивнул и снова уселся в кресло, вопросительно глядя на Джайлса. Легкий ветерок, гулявший по кабинету, мгновенно стих.