– Меняю!
Тот поймал ее, отложил в сторону, снял с колоды верхнюю карту (по крайне мере, так показалось Фэнтону) и, не вставая с места, кинул ее Нелли. Та изо всех сил пыталась сохранять невозмутимый вид, но все-таки не удержалась, восторженно охнула и положила карты на колени.
– Ваше слово, мистер Монтегю?
– Мадам, – проговорил Монтегю, – ставлю тысячу… нет, две тысячи гиней. Играете?
– Рыба Христова! – выдохнула Нелли, от возбуждения не заметив, что произнесла излюбленное ругательство его величества. – Конечно играю!
Она обеими руками отодвинула от себя гору золота, Монтегю сделал то же самое. Забавно, подумал Фэнтон, количество монет они определяют на глаз – по размеру кучи, ее тяжести и блеску. Совсем как дети, честное слово. Нелли, казалось, считает золото не более чем милой безделушкой, которую приятно держать в руках, любуясь ее сверканием. А то, что безделушка имеет немалую ценность, – ну, как скажете.
– Что там у вас, мистер Монтегю?
– Мне несказанно жаль, – скорбно сообщил Монтегю, напустив на себя вид провинившегося мальчишки, – расстраивать прекрасную даму. Но увы, перед беспристрастным взором богов удачи все равны.
С этими словами он открыл карты: две тройки и двойка.
Зрители взволнованно забормотали. Мужчина в огромном парике и костюме, щедро усеянном драгоценными камнями, украдкой взглянул на стоявшую рядом даму: та поджала губки и нервно постукивала по ним раскрытым веером.
– Не спешите, – сладко пропела Нелли. – У меня тоже кое-что есть.
Затем не торопясь выложила на стол две тройки – и туз!
Повисла гробовая тишина. Оба жульничали – это было ясно как божий день. Зрители снова принялись переговариваться вполголоса, и Фэнтон понял, что проигрыш Монтегю – который никогда не садился за карточный стол, не будучи уверенным в победе, – привел в восторг всех. Монтегю вскочил на ноги.
– Мадам, я… – сдавленно произнес он, но тут же взял себя в руки, повернул налево и решительно направился к проходу между стульями.
Здесь дорогу ему перегородил Фэнтон.
– Мистер Монтегю, – произнес он так тихо, что никто, кроме них двоих, ничего не услышал, – вы подвергаете сомнению честность игры?
Лицо Монтегю, обрамленное темными кудрями парика, резко переменилось.
– А вы кто такой, черт побери? – громко спросил он.
– Мое имя – Фэнтон, – прозвучал ответ. – Ник Фэнтон. Вы сомневаетесь в честности игры?
И тут Фэнтону почудилось, будто у камина стоят не живые люди, а манекены. В некотором смысле так и было: за внешним лоском разодетых в пух и прах мужчин и женщин скрывалась звенящая пустота, неспособность самостоятельно мыслить и искренне любить. Живой среди них была Нелли, которая открыто подмигнула Фэнтону, не заботясь о том, что могут о ней подумать; живым был Монтегю, от которого за милю несло бренди, – его смуглое лицо стало вдруг пепельно-серым.
– Ни в коем случае, сэр, – с улыбкой ответил Монтегю. Он попятился назад и натолкнулся на край стола. Одна из монет со звоном упала на каменный пол.
– Сэр Николас, бога ради! – зашипел кто-то над ухом у Фэнтона; на его плечо легла тяжелая рука. В следующую секунду по залу прокатился отрывистый голос мистера Чиффинча: – Прошу простить меня, мадам Гвинн, любезные господа и дамы, за то, что вынужден лишить вас общества сэра Николаса. Поверьте мне, для этого имеется чрезвычайно веская причина.
Он пригласил Фэнтона следовать за собой. И пусть внешне Чиффинч был само спокойствие, Фэнтон мог поклясться: этот носатый Геркулес едва сдерживается, чтобы не сорваться на крик.
– Хорошенькое дельце! – возмущенно зашептал Чиффинч. – Стоило мне отвернуться, как вы едва не вызвали человека на дуэль! И где? В самом Уайтхолле! Воистину, сэр Ник, слухи о вашей репутации – сущая правда!
– Вы всё неверно поняли, – принялся оправдываться Фэнтон. – Это лишь неприятное совпадение, не больше. Видите ли, я… я знаю, что должно произойти… – Чиффинч отвел взгляд. – И пытаюсь не допустить этого. Только и всего.
Петляя между цветочными гирляндами, они дошли до юго-восточного угла, где часть зала была отгорожена высокой складной ширмой. Четыре створки были обтянуты толстой кожей с трехдюймовым слоем обивки под ней. Пространство за ширмой представляло собой крошечный кабинет с камином в самом углу. Всю обстановку составляли несколько стульев в «восточном» стиле да две скамейки для ног. Фэнтон присел на стул и вынул из кармана часы.
Стрелки показывали половину восьмого. Тревога и волнение, которые к этому времени почти отступили, с новой силой нахлынули на Фэнтона. Он был так поглощен происходящим, что позабыл о боли, терзавшей его тело. Нужно рассказать королю столько всего… но успеет ли он? Что, если король не станет его слушать, сочтет сумасшедшим?..
– Не входи, пока я не позову тебя, Уилл! – раздался могучий голос за ширмой.
Одна из створок отодвинулась, и в кабинете возник человек, которого Фэнтон знал лишь по историческим сочинениям.
Карл Стюарт, ростом в шесть футов, казался еще выше благодаря громадному парику и туфлям на каблуке. Он был довольно худым, но при этом мускулистым. Одеяние его выглядело весьма непритязательно: свободный сюртук, словно снятый с другого плеча, и темно-красный жилет. Завитки черного парика с четким пробором посередине спускались едва ли не до груди.
Смуглое лицо было почти коричневым, как у североамериканских индейцев; под прямым длинным носом красовалась узкая полоска усов, точь-в-точь как у Фэнтона. Все в лице – скулы, большой рот, подбородок – выдавало Стюарта. А самой примечательной чертой были глаза Карла: красновато-коричневые, сверкавшие из-под черных бровей, они будто буравили собеседника насквозь.
Карл радушно улыбнулся.
– Сэр Николас, – сказал он, протягивая руку, на которой сверкали три огромных перстня, – я решил, что раз уж вы не торопитесь с визитом, придется послать за вами.
Фэнтон, потерявший дар речи, прижал монаршую руку ко лбу и встал на одно колено.
– Чувствуйте себя как дома! – Карл уселся на стул, правую ногу положил на цветастую скамейку, а левую закинул на правую. – Или хотя бы устройтесь так, чтобы вам было удобно. Ну вот, так-то лучше. Теперь удобно нам обоим.
Он излучал неизъяснимое обаяние. Как, собственно, и все Стюарты. Один лишь взгляд, одно-единственное слово – и верные сердца готовы умереть с криком «Боже, храни…» на устах.
– Поначалу я намеревался проявить к вам суровость, сэр Николас. – Карл нахмурился, словно подтверждая свое намерение. – За время моего правления указ о запрете дуэлей издавался трижды. Трижды! Вы доставили мне немало хлопот, сэр Ник. Однако временами, признаюсь, ваши выходки были как бальзам на душу! – Карл откинулся на спинку стула. Лицо его помрачнело, в уголках рта пролегли глубокие морщины. – Мне сказали, что, когда бунтовщики выстроились перед вашим домом, вы бросились в атаку с криком: «За короля Карла!» Это правда? Какого Карла вы имели в виду? Меня или моего отца?
– Даже не знаю, сир. Скорее всего, вас обоих.
– Какая честь, какая честь… – пробормотал Карл, машинально крутя кольцо на безымянном пальце правой руки. Взгляд короля был устремлен куда-то поверх ширмы. – Хм… известно ли вам, что дальнее окно этого зала раньше было дверью, через которую отец мой шагнул… прямо на эшафот?
– Да, сир.
– Вот так! – Задумчивость вмиг слетела с лица Карла, уступив место вальяжной улыбке. – Что же касается ваших пророчеств, то предупреждаю: я…
Фэнтон, который все это время сидел, не отрывая глаз от пола, тихо произнес:
– «…Предпочитаю не слушать никаких пророков, ибо от слов их становится тошно».
Ни единый мускул не дрогнул на лице Карла Второго.
– К чему эти слова, сэр Ник?
– Это ваши собственные слова, сир. Из давнего письма к вашей младшей сестре Генриетте. Минетта – вот как вы ее называли. Ее мужем был герцог Орлеанский, известный подлец и волокита. Она скончалась пять лет назад, мир ее праху.
Карл встал со стула, подошел к камину и, опершись руками о каминную полку, несколько раз пнул горящие бревна носком сапога.
Лишь двоих в своей жизни Карл Второй любил безраздельно: своего отца, Карла Первого, и сестренку Генриетту.
Уперев подбородок в кружевной воротник, король повернулся к Фэнтону:
– Не стану спрашивать, откуда вам известны строки из письма, которое побывало в руках лишь трех человек: моих, моего личного посыльного и адресата. Впрочем, письмо могли перехватить. – Он нахмурился. – Должен признать, сэр Николас, вы меня удивляете. Я думал встретить хвастливого горлопана, каким рисует вас молва – и каким увидел вас тогда, в Вестминстерском дворце. Однако же вы совсем другой.
– Не кажется ли вам, сир, – спросил Фэнтон, – что оба мы вовсе не таковы, какими рисует нас молва?
– Объясните.
– Пожалуйста! Неужто, сир, вы полагаете, что люди до сих пор видят в вас «глупенького Карла, не умеющего думать собственной головой»? Или «беззаботного монарха, погрязшего в скандалах и нищете»? – Карл недовольно скривился. – Быть может, сир, это мнение было справедливо много лет назад, в дни вашей ранней юности. Но только не теперь.
– Что ж, буду откровенен… – начал Карл, но тут же осекся. Затем, как ни в чем не бывало, вернулся к своему стулу и уселся на него, положив одну ногу на скамейку.
– Я и вправду беден, – признался он. – И зов плоти по-прежнему сильнее доводов рассудка… Проклятье! Но ведь женщины… очаровательны. Хоть и не заслуживают доверия. Замечу, однако, что я уже давно остепенился. Утехи беззаботной юности остались в прошлом. И даже пью я теперь лишь для того, чтобы утолить жажду, а не веселья ради.
– Но ведь это не все, что вы могли бы сказать о себе, сир.
– Проклятье, конечно же нет! – прорычал Карл. – Моим недругам стоит знать, что шутки со мной плохи. Они намерены посадить на трон кого-нибудь из моих бастардов, но власть перейдет к моему брату Якову. Не для того я столько лет стоял у руля этого хрупкого суденышка, чтобы оно разбилось о скалы. Нет, я верну его в родную гавань целым и невредимым!