– Безусловно, сир. Но будьте осторожны: море нередко штормит.
Мрачное лицо Карла вмиг просветлело.
– Ах да, – усмехнулся монарх. – Ваше пророчество в «Клубе зеленой ленты». Как же, как же, помню.
– Ваше величество, если смысл сказанного мною исказили…
– Об этом не беспокойтесь – вашу речь мне передали слово в слово. У меня шпионов больше, чем у самого лорда Шефтсбери. Вот только я никак не возьму в толк: почему вы пошли к нему, а не ко мне?
– Лорд Шефтсбери мне слегка задолжал, и я не отказал себе в удовольствии позлить его. А теперь послушайте меня, сир: я знал, что в свое время вы услышите о «папистском заговоре» от мистера Киркби – и не поверите ему. Когда двадцать восьмого сентября тысяча шестьсот семьдесят восьмого года, на заседании совета, вы впервые увидите того, кто выдумал заговор, отъявленного негодяя по имени Титус Оутс, то скажете: «Этот человек – плут и лжец». Вы перехитрите и уничтожите его, ваше величество. Но в стране на целых три года воцарится ужас. Начнутся жестокие гонения, кровь ни в чем не повинных католиков будет литься рекой, а вы, сочувствуя несчастным, и пальцем не пошевелите, чтобы их защитить. Ведь спасение даже одного католика будет грозить гражданской войной. «Пусть кровь католиков будет на совести их обвинителей, ибо, Бог свидетель, на глазах моих слезы!» – скажете вы, подписывая бесчисленные смертные приговоры. Вот с какой стороны вы покажете себя, сир.
Фэнтон замолчал, чтобы перевести дух. Его била дрожь, пот градом катился по лицу.
– Все будет так, сир, – добавил он. – Если этому не помешать.
– И как же этому можно помешать? – тихо спросил король, пристально глядя на Фэнтона.
Тот решился на отчаянный шаг:
– Ваше величество, не созывайте парламент до тысяча шестьсот семьдесят седьмого года…
– Это еще почему?
– Только тогда прекратится поток субсидий от французского короля. Надо ли напоминать вам о договоре от тысяча шестьсот семьдесят четвертого года и ста тысячах фунтов?
Карл удивленно вскинул брови. Со дня подписания Дуврского договора – вот уже пять лет – он получал взятки от кузена Людовика, не собираясь, впрочем, ставить интересы Франции выше интересов родной страны.
– И вот насмешка судьбы, сир! – продолжил Фэнтон. – Савариньи, посла Франции, вскоре заменит Баррийон. Боюсь, Людовик доверяет вам не больше, чем вы ему.
– Кто бы мог подумать…
– Баррийон продолжит кропотливый труд своего предшественника и добьется внушительных успехов. О чем речь? О том, что купит с потрохами благочестивую и непорочную Партию страны и эти благородные господа, цепляющие к шляпе розетку из зеленой ленты, с остервенением примутся кричать: «Долой короля!»
Карл поджал губы:
– Если бы я мог это доказать…
– Сир, имена почти всех подкупленных лиц будут упомянуты в переписке Баррийона с королем Людовиком. В палате общин, к примеру, это Харборд, Титус, Сашеревелл, Армстронг, Литлтон и Паул. А среди лордов… Впрочем, сейчас это знать ни к чему. Скажу лишь, что лорды из окружения Шефтсбери получат по пятьсот гиней. Кроме его светлости Бекса – тот обойдется французам в тысячу. Если вы сможете перехватить письма Баррийона и снять с них копии…
– Бог мой, Фэнтон, вы слишком торопитесь!
Фэнтон умолк. Снаружи слышались тихий смех и щебетание голосов… Карл положил руку на подлокотник, запустил пальцы под парик, подпер голову и сидел, задумчиво покусывая верхнюю губу. Наконец он медленно повернулся к Фэнтону.
– Сэр Николас, – произнес король. – Вы говорите о письмах, которых еще нет и в помине. Отчего вы так уверены, что они непременно будут написаны?
– Оттого, сир, что я их читал.
– Что?
– Именно так, сир. Долгое время их будут держать в тайне – до конца восемнадцатого века, если быть точным. В тысяча семьсот семьдесят третьем году выйдет в свет второй том «Истории Великобритании и Ирландии», составленной сэром Джоном Далримплом, где все они будут напечатаны…
Фэнтон осекся, осознав, что совершил непоправимую ошибку.
На лице короля, однако, не дрогнул ни единый мускул.
– Есть что-нибудь еще, о чем вы считаете нужным предупредить меня? – дружелюбно спросил Карл.
– Да, сир! Пусть даже после этого вы отправите меня в Бедлам! Прошу вас, ни в коем случае не назначайте Ральфа Монтегю послом во Франции…
– Мистер Монтегю, как я слышал, человек незаурядного ума. Но я вовсе не собираюсь делать его послом.
– И тем не менее так оно и будет, сир! Скажите мне, кто из министров предан вашему величеству больше всех остальных? Смею предположить, что лорд Денби. Так слушайте же! Когда мистера Монтегю с позором отзовут из Франции, он прихватит с собой связку писем. И зачитает одно из них перед членами палаты общин в тысяча шестьсот семьдесят девятом году, что повлечет за собой падение лорда Денби и едва не лишит вас престола.
– Постойте-ка, – задумчиво произнес Карл. – Полагаю, лорд Денби – добрый друг вашей семьи?
– Да, сир, однако, поверьте, это не имеет никакого значения!
– Вам настолько не нравится мистер Монтегю?
– Клянусь, сэр, сегодня я увиделся с ним впервые.
– А когда вы последний раз виделись с лордом Денби?
– Он… он ужинал у нас сегодня.
– Сегодня, – медленно повторил за ним Карл.
И тут Фэнтон почувствовал, что силы покинули его. В первый и последний раз в жизни он рухнул на колени:
– Сир, заклинаю вас Господом, поверьте мне! Каждое сказанное мною слово – истина!
Карл встал, подошел к Фэнтону и могучим рывком поднял его на ноги. Потом снова усадил на стул и хлопнул по плечу, а после этого вернулся на место.
– Сир, проверьте меня! – взмолился Фэнтон, призывая на помощь остатки сил. – Задайте мне вопрос. Нет, даже два вопроса! И если я не отвечу, считайте, что я и вправду выжил из ума и мое место – в Бедламе!
– Сэр Николас, – запротестовал король, – право, поберегите себя! Впрочем, если вам угодно… На Рождество я намереваюсь отправиться в небольшое путешествие. Скажите мне, где и с кем я буду двадцать пятого декабря сего года?
Двадцать пятое декабря, казалось, преследовало его. В этот день родился сэр Ник. Мало того, день рождения самого Фэнтона тоже приходился на двадцать пятое декабря. Теперь эта дата интересует короля… Внезапно Фэнтон понял, что не помнит ни одного факта из повседневной жизни Карла Второго… Безусловно, он был прекрасно осведомлен о ней, но выудить эти знания из закоулков памяти, куда их вытеснили политические события, оказалось невозможно.
Двадцать пятое декабря… Упоминание об этом дне он, несомненно, встречал, вот только где?.. У Эйлсбери? Рирсби? У Ивлина или Бернета? А может, в письмах самого Карла? Фэнтон лихорадочно копался в памяти, словно в сундуке, забитом старыми книгами, но не находил того, что требовалось.
– Забудьте, это не так уж важно, – ободряюще улыбнулся Карл. – Готов второй вопрос. Что ждет меня… скажем, в этот же день, но в году одна тысяча шестьсот восемьдесят пятом?
Король с деланым безразличием принялся разглядывать свои кольца и не видел, как кровь отхлынула от лица Фэнтона и оно стало белее мела. Ибо ответ на этот вопрос мог быть только один: «Ваше величество, девятого июня одна тысяча шестьсот восемьдесят пятого года вы будете четыре месяца как мертвы».
Фэнтон открыл было рот, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. Он попросту не мог, не имел права отвечать. Дата собственной смерти давно не была для Фэнтона тайной и не страшила его: времени оставалось предостаточно. Но если он скажет правду королю… Тот, без сомнения, лишь посмеется и отпустит его восвояси. И все же время от времени разговор с Фэнтоном будет всплывать в его памяти, заставляя задумываться о беспощадном беге времени и невольно ожидать появления признаков болезни, которая в конце концов оборвет его жизнь…
Перед внутренним взором Фэнтона всплыла картина: огромная спальня, залитая сумрачным светом февральского утра; изможденный Карл лежит на кровати и еле слышно просит завести часы… Он проведет в агонии много дней, не прекращая шутить, и умрет католиком…
– Сир… – проговорил Фэнтон. – Этого я не могу вам сказать.
– Значит, не будем об этом, – улыбнулся Карл и добавил изменившимся голосом: – Нет, я не стану называть вас сумасшедшим. Во всех старинных семействах кто-нибудь непременно обладал даром пророчества. У Минетты он был. Может, поэтому… – Внезапно он умолк и вскинул руку. – Слышите пение? Ненавижу эти бесцветные голоса: в них нет ни страсти, ни нежности. Однако должен признать, эта песня трогает даже меня, обленившегося праздного гуляку.
Слава земная – бесплотная тень, Гордость – лишь призрак доблестных дней. Не спасет от судьбы ни меч, ни кистень, Смерть за собой уведет королей…
Песня на стихи Джона Ширли называлась «Корона и скипетр обратятся в прах». Пока она звучала, Карл молча слушал, спрятав длинный подбородок в кружевной воротник. Но когда голос и скрипка стихли, король выпрямился, и на его лице появилась суровая озабоченность.
– Итак, сэр Николас, вы пришли сюда, чтобы предупредить меня. Но это я должен вас предупредить!
– Вы, ваше величество? Меня?
– Думаю, излишне напоминать вам, что вы ходите по краю, сэр Николас, – вы и сами это знаете. Но известно ли вам, что вы живете под одной крышей со своим злейшим врагом?
Сердце Фэнтона едва не выскочило из груди.
– Ваше величество! – воскликнул он. – Я давно пытаюсь напасть на его след, но безуспешно!
– Позвольте кое о чем напомнить. – Поставив локти на подлокотники стула, король прижал кончик одного указательного пальца к кончику другого. – Десятого мая двое бандитов из «Клуба зеленой ленты» подстерегли вас в переулке Мертвеца – не самое людное место, прошу заметить. Откуда они знали, что найдут вас именно там, в определенный час? Вам не приходило в голову, что кто-то их предупредил?
– Сир, об этом я подумал в первую очередь! И поэтому, вернувшись домой, спрос