– Хорошего вечера, сэр.
– И тебе, мой дорогой Джайлс.
– Позвольте полюбопытствовать на правах старого преданного слуги, прошла ли аудиенция в Уайтхолле так, как вы того желали?
– Да, а почему ты спрашиваешь?
– Посмотритесь в зеркало, сэр, и поймете почему. Король не гневался на вас?
– Гневался? Рыба Христова! – взревел было Фэнтон на манер сэра Ника, но тут же спохватился и заговорил спокойным голосом: – К твоему сведению, морковная голова, король так разгневался, что предложил исполнить любую мою просьбу, даровать мне любую милость, которую я пожелаю. Как истинный дворянин, я, разумеется, отказался!
– Знаете, от чего вы на самом деле отказались, сэр? От пэрского титула.
– Тоже мне, велика милость. На кой мне этот титул? Скажи лучше, как себя чувствует миледи?
Джайлс, не одобрявший, судя по его кислому виду, такого пренебрежительного отношения к титулам, оживился.
– Миледи чувствует себя хорошо. Гости разошлись почти сразу после вашего отъезда, сэр. Лорд Джордж, почти бездыханный, уехал в карете лорда Денби. Пожилой джентльмен отбыл верхом, но, признаться, мне стало тревожно за него, – так сильно он качался в седле. Миледи удалилась в свою опочивальню и велела…
Фэнтон схватил Джайлса за грудки:
– Мне плевать, что она велела. Я не желаю говорить с… ней. Не сейчас. Я приду к ней около полуночи. Ясно, Джайлс?
– Яснее не бывает, сэр!
– Принеси мне свечей, – приказал Фэнтон. – Я иду в опочивальню. Мне нужно о многом подумать. И не приведи Господь кому-нибудь побеспокоить меня. Ты все понял?
Джайлс поклонился и, ни слова не говоря, быстро зажег три свечи в канделябре.
– Дай его мне, Джайлс, я дойду сам.
С трудом удерживая в дрожащей руке тяжелый канделябр, Фэнтон побрел к себе. По мере того как ослабевал шок, тело все настойчивее напоминало о заработанных недавно ранах и синяках.
Фэнтон вошел в спальню на ватных ногах и тут же, не раздумывая, направился в дальний конец комнаты, где находились два окна. Из них были видны сад, Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймсский парк. Слева, под углом к окну, стоял длинный увесистый туалетный столик. Фэнтон поставил на него канделябр и взглянул на свое отражение в зеркале. Лицо, парившее в призрачном мраке, казалось почти таким же, как всегда. Разве что чуть бледнее обычного.
«Почему Лидия это сделала? – спросил он про себя, обращаясь к отражению. – Неужели она притворялась, что любит меня?»
«Ты и сам знаешь ответ».
«Я не верю».
«Придется поверить».
Взгляд Фэнтона упал на стеклянный графин с темно-красным вином. В мягком сиянии свечей стекло вспыхивало и переливалось, словно его поверхность была усеяна бриллиантами. Фэнтон, недолго думая, схватил графин – напиться и забыть обо всем! – но потом поставил на место. Сегодня, как никогда, решил он, следует мыслить трезво.
Словно повинуясь внутреннему побуждению, рука его машинально разжалась, и на стол упал скомканный клочок бумаги. К столу был придвинут стул – точно такой же, как в уайтхоллском кабинете короля, с мягким сиденьем и малиновой драпировкой до самого пола. Фэнтон, словно во сне, поднял стул за спинку и развернул к черному проему окна.
До полуночи оставалось три с половиной часа. Через три с половиной часа начнется день, сулящий Лидии смертельную опасность.
В голове Фэнтона опять промелькнула мысль: что, если ворваться сейчас в покои Лидии и кинуть ей в лицо это письмо, – пускай попробует оправдаться! И снова разум его отшатнулся от этой мысли, как от огня. Если Лидия виновна, лучше держать ее в неведении, и чем дольше – тем лучше. И вообще, совсем неважно… то есть не так уж важно, что она натворила. Он любит ее и, что бы ни случилось, будет защищать.
Фэнтон положил часы на стол, так, чтобы он мог легко дотянуться до них.
Потом сел на стул и уставился в окно, за которым не было видно ничего, кроме очертаний громадного букового дерева.
«Я не верю, – сказал он про себя. Теперь, окончательно оправившись от потрясения, Фэнтон чувствовал мучительную боль в груди, будто ему в самое сердце вонзили кинжал. – Лидия не сделала бы такого! Это не в ее природе!»
«Успокойся, – строго приказал голос в его голове, холодный и отрезвляющий. – Ты хотел как следует все обдумать. Вот тебе информация к размышлению: что ты знаешь о Лидии?»
«Родители были пресвитерианами. Дед – цареубийца, а значит, либо индепендент, либо сторонник Пятой республики».
«По-твоему, все это не оставило ни малейшего отпечатка в ее сознании? Как думаешь, много хорошего видела она от сэра Ника? Да ты сам, в его обличии, выгнал гувернантку, с которой Лидия не расставалась от рождения. Говоря, что рада избавиться от Пэмфлин, она притворялась – лишь бы сделать тебе приятное».
«Умолкни! С какой стати Лидия будет желать мне смерти? Ей-то какое дело до зеленоленточников с их подковерными играми?»
«Ты что, забыл школьный курс истории?»
«Нет».
«Тогда ты должен помнить, что лорд Шефтсбери при Оливере и сам был истым пресвитерианином. А когда началась Реставрация, первым стал ратовать за то, чтобы сектанты присягнули на верность королю и признали Акт о верховенстве. Для чего? Чтобы их не считали изгоями и беззаконниками. Разве тебе неизвестно, что зеленоленточники принимают с распростертыми объятиями пресвитериан, индепендентов и иже с ними?»
«Пусть так, но это же Лидия! Она ведь ровным счетом ничего не смыслит в политике! И сама говорила об этом дюжину раз, не меньше!»
«Именно. И каждый раз умело уводила разговор в сторону».
«Что с того? В ту ночь, когда мы впервые с ней встретились, она вошла в спальню Мэг… – При воспоминании о Мэг поток мыслей на мгновение остановился. – Я попросил у Лидии прощения за выходки сэра Ника. А Лидия ответила, что это она должна просить прощения у меня».
«А что еще ей оставалось сказать?»
«Не понимаю, к чему ты клонишь».
«Ни в одной хронике Лидия не изображается как хладнокровная, коварная женщина. Ведь по природе она не такая. Твои слова тронули ее. Как думаешь, почему она, вопреки воле родителей, вышла за сэра Ника? Из-за физического влечения, не больше и не меньше. А когда обнаружилось, что сэр Ник – бессердечная свинья, Лидия возненавидела его всей душой. Но влечение осталось. Точнее, его отголосок».
«О да! Когда она пришла ко мне на следующий день, с этими пятнами на лбу и руках, в ней было столько нежности, что…»
«Само собой, она притворялась. Что ты ей сказал тогда?»
«Не помню».
«Лишь потому, что тебе неприятно вспоминать. Сэр Ник в приступе ярости призвал Божью кару на головы всех пуритан. Ты слишком ослеплен красотой Лидии, слишком очарован ее наивностью и хрупкостью и отказываешься видеть, что она – ярая сторонница круглоголовых, а роялистов ненавидит всей душой».
«Но она была так нежна… И умоляла провести с ней ночь!»
«Притворство. И немного искренности – ровно столько, сколько можно ожидать от цветущей девушки со здоровыми желаниями».
«Не было никакого притворства. Ты лжешь».
«О, ты уязвлен?»
«По-твоему, поцеловав меня на прощание, она со спокойной совестью села писать письмо моим врагам?»
«Именно. Потому что не любит тебя. Ты опасен, и тебя необходимо уничтожить».
«Да ведь это бред чистой воды!»
«Сам подумай: сколько раз, якобы восхищаясь твоими достоинствами, она называла тебя круглоголовым? „Кроток, как служитель Господа, и дерзок, как круглоголовый!“ Вдохновленный ее словами, ты отправился в „Королевскую голову“, где, рискуя жизнью, устроил спектакль для Шефтсбери и его присных».
«Но я…»
«Вспомни Весенние сады. Притворившись невинной дурочкой, она уговаривает тебя отвезти ее туда и сразу после этого едет в „Бель Пуатрин“, якобы за новым платьем. Ты снова попадаешь в засаду, только на сей раз убийц уже трое».
«Прошу, прекрати эту пытку! Если все так, как ты говоришь, и Лидии на меня плевать, чем же объяснить ее жгучую ревность? В особенности к Мэг?»
«Все просто. Лидия – женщина, а ты – ее собственность. И она не намерена делить тебя ни с кем. Тем более с Мэг. Или, может, с Мэри Гренвил? Лидия знает, что Мэг не выходит у тебя из головы, и это сводит ее с ума».
«Но я вытряхнул из нее всю пуританскую чушь, которой ее пичкали с рождения!»
«За месяц? Ну-ну. Вспомни ту ночь, когда ты всего с пятью храбрецами вышел против шестидесяти бунтовщиков. Любая женщина бросилась бы тебе на грудь, умоляя не делать глупостей, – а что же Лидия? О, ее впечатлили драгуны, ведь выправка у них не хуже, чем у железнобоких!»
«Она верила, что я одержу победу!»
«Тебе пятьдесят восемь лет, – безжалостно констатировал голос. – Неужели красотка с томным взглядом и пленительными формами не может вскружить голову старику? И если уж на то пошло, попросту запудрить ему мозги?»
«Должен признать, что это вполне возможно».
«Вот и подумай, почему Лидия вечно пытается очернить в твоих глазах Мэг – единственную женщину, которая действительно желает тебе добра. Лидия же ненавидит тебя – точнее, сэра Ника. Она успешно оттачивает на одном мужчине приемы любви, которым обучил ее другой».
Это было уже слишком. Охваченный гневом, Фэнтон вскочил и прижал руки к лицу. Нельзя поддаваться ярости, терять самообладание… Постепенно шелест голосов в голове смолк, и Фэнтон снова опустился на стул. С минуту он смотрел в черноту за окном, пока наконец его внимание не привлекло громкое тиканье часов.
Стрелки показывали без десяти девять. Фэнтон вдруг понял, что должен делать. Он встал со стула и положил часы в карман. Тут раздался негромкий стук, дверь распахнулась и на пороге возник встревоженный Джайлс.
– Сэр, – сказал он, откашлявшись, – я знаю, что ни под каким предлогом не должен нарушать ваш покой, однако служанка Пэмфлин…
Джудит Пэмфлин, стоявшая за его спиной, как всегда, больше напоминала каменную статую, нежели живого человека.
– Миледи желает знать, почему вы до сих пор не навестили ее. – Здесь мисс Пэмфлин почти что усмехнулась. – А также миледи спрашивает…