– Теперь она мне не скоро понадобится.
– Может, и так, – ответил Джайлс. – Но я предчувствую, сэр, что ваша величайшая битва еще впереди.
Внезапно раздался хриплый победоносный вой, от которого вздрогнул даже могучий капитан О’Каллахан.
– Гордец из гордецов объявлен предателем! – рассмеялась Джудит Пэмфлин и вдруг принялась исступленно кричать: – Узрите! Этот искуситель и греховодник растлил мою госпожу, но кара небесная настигла его! Как написано в Книге откровений, «будет пить он вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его!»
Пэмфлин билась в экстатическом припадке. Ее угловатое тело тряслось с такой силой, что цепь, связывавшая ее руки, грохотала по полу.
– «И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его!» – Каждое слово набожной пуританки сочилось злобным ликованием и ненавистью. – Вот что написано о тебе в Откровениях, душегубец! Ну? Что скажешь?
Фэнтон, направившийся было к капитану, остановился и посмотрел на Пэмфлин.
– «Придите ко Мне, – произнес он, – все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас».
Он снова повернулся к О’Каллахану, мимоходом отметив про себя, что засова на двери по-прежнему нет.
– Лошадь готова, – сообщил О’Каллахан, глядя себе под ноги.
– В таком случае я к вашим услугам, капитан.
Была уже глубокая ночь, когда люди собрались на кухне, чтобы судить Джудит Пэмфлин. Ярко полыхали дрова в очаге; гниющая куча отходов распространяла густой смрад. Изо всех углов доносился тихий писк; крысы, невидимые во мраке, сновали под ногами у людей, вставших в круг. Говорили очень мало; все кивнули, утверждая приговор. Большой Том схватил Джудит Пэмфлин за волосы и отволок к деревянной полке, в которой было проделано сливное отверстие. Нагнув голову женщины над отверстием, он медленно перерезал ей горло. Тело зарыли в укромном уголке сада, а поверх могилы положили нетронутый дерн. Никто не заподозрил бы, что здесь покоятся человеческие останки.
А тем временем в Тауэре совершался последний, и самый опасный, ход этой игры.
Глава двадцать перваяЛьвиный рык в Тауэре
Совсем рядом раздался утробный львиный рык. Подхваченный обитателем соседней клетки, он потонул в угрожающем рычании леопарда.
В зверинец лондонского Тауэра, расположенный за воротами Львиной башни, но перед главными воротами в башне Байворд и западным рвом, пускали всех за небольшую плату. В эту минуту к длинному приземистому зданию направлялась очередная группа оживленно болтавших посетителей. Небо над Тауэром казалось темно-серым из-за дыма и сажи, которые извергали бессчетные печные трубы Сити.
Полковник Говард, помощник смотрителя Тауэра, неспешно прогуливался по южной зубчатой стене, бойницы которой выходили на реку. При первом взгляде на него можно было усомниться, что перед вами военный. Лицо полковника, изящное, с высокими скулами, и его куполообразный череп, наполовину скрытый под серым париком, скорее, наводили на мысль о том, что это – исследователь и мечтатель. Впрочем, Говард был и тем и другим.
Несмотря на вечернюю жару, полковник плотно закутался в плащ, доходивший ему до щиколоток. Давно, во время службы в Нидерландах, он подхватил лихорадку и с тех пор часто мерз. Клиновидная бородка и тонкие усики делали его похожим на испанца и придавали худому лицу еще больше изящества. Один из караульных, завидев полковника, тут же бросился за ним. Этот красноносый толстяк, как и большинство тюремщиков, изо всех сил старался выглядеть свирепым. На нем был обычный наряд, какой охранники носили со времен Генриха Восьмого: красный камзол, черные обтягивающие штаны и черная бархатная шляпа с низкой тульей.
– Полковник Говард, сэр! – заговорщически зашептал толстяк, осмелившись тронуть заместителя губернатора за рукав. – Что нонче слышно? Опять кому глотку ночью перережут или чего похуже стрясется? Вы хоть намекните, сэр!
Полковник слегка нахмурился.
– «Latine loqui elegantissime»[10], – тихо произнес он и печально покачал головой. – Увы, о твоем английском этого никак не скажешь. – Его взгляд немного смягчился. – Так, значит, произошло убийство? И ты лишь сейчас сообщаешь мне?
Толстяк съежился и принялся поспешно оправдываться: он, мол, имел в виду другое. По крепости пролетел слух, будто этой ночью непременно произойдет что-то важное, и не просто важное, а судьбоносное, подобное падающей звезде, что когда-то озарила небо, предвещая чуму. Но бедняга никак не мог подобрать нужных слов.
– Ну же, – подбодрил заикавшегося толстяка полковник, чьи глаза превратились в узкие щелочки. – Говори все, что знаешь.
Тюремщик вскинул руку, указывая вперед. Они приближались к круглому сооружению из бутового камня – Средней башне. Попасть в башню со стены можно было только через дверь, которая запиралась на несколько засовов.
– Сэр Ник Фэнтон, Дьявол в бархате, – срывающимся голосом заговорил тюремщик. – Он там уже две недели сидит. Господь всемогущий! Я, как его увидел, решил, будто это старик!
– Я тоже, – задумчиво произнес полковник Говард.
– Ну да за две недели кости у него снова мясом обросли – еще бы, на тюремных-то харчах! Мечется по камере, что леопард в клетке, а лицо такое… такое…
Полковник Говард, погруженный в глубокие раздумья и почти забывший о своем компаньоне, отрешенно кивнул.
– Такое, будто хозяин его пережил настоящий ужас? – пробормотал помощник смотрителя. – Прошел сквозь пламя и скверну, пока вновь не обрел свою душу, но стоит взглянуть ему в глаза, и видно, что память о сотрясшем ее ужасе жива до сих пор.
Толстяк в который раз изумленно воззрился на полковника. Слишком уж он чудной, этот англичанин с лицом испанца. Тюремщик, державший в руке протазан (а не алебарду, как ошибочно говорили обыватели), с силой стукнул древком о каменный пол.
– Вы уж простите, полковник, но смурное и страшное лицо – это смурное и страшное лицо, как ты его ни назови! Но с каких это пор, – тюремщик снова указал на башню впереди них, – заключенных сажают в Среднюю башню? Почему его не упрятали в Бошамп, как и всех прочих? Оттуда он нипочем бы не сбежал. Но нет же, он сидит вон там – а дверь выходит прямо на стену. И вот еще, гляньте.
Толстяк высунулся в зазор между зубцами стены. Внизу, вдоль южной стороны крепости, тянулся массивный причал с длинной вереницей пушек – на случай нападения с реки. Но поскольку река выполняла роль естественного рва, причал соорудили на некотором расстоянии от стены. Возле него темные воды Темзы катились спокойно и плавно, а у стены и рядом с подпорками бурлили и шипели – на поверхности виднелась белая пена.
– Дьяволу в бархате, – продолжал тюремщик, – только и нужно, что отпереть дверь. Прыгнет со стены – и поминай как звали! Его можно было бы подстрелить из мушкета – это да. Однако ж…
Тяжело пыхтя, толстяк снова повернулся к Говарду. Тот не слушал его, задумчиво рассматривая внутренний двор крепости. Полковник оглядел редкие деревца, немного оживлявшие серый мрачный двор, затем Колокольную башню и наконец огромное прямоугольное строение из серо-белого камня с башенками в каждом углу: в те времена оно именовалось башней Юлия Цезаря.
– Эти древние стены хранят немало костей, – произнес полковник Говард. – Многие встретили здесь свою смерть и теперь бродят среди камней. Уильям Браун, тебе никогда не бывает страшно?
Толстяк удивленно разинул рот:
– Мне, сэр?
– Тебе повезло. А вот меня нередко охватывает ужас.
В зверинце снова раздался львиный рык, на этот раз вместе с детским смехом. Выражение лица полковника изменилось, и Уильяму Брауну, знавшему о его ратных подвигах, стало не по себе.
– Что касается твоих опасений, – пробормотал полковник Говард, – лучше обратись с ними к сэру Роберту. – (Сэр Роберт, суровый и придирчивый, был смотрителем Тауэра.) – А теперь отопри эту дверь и постой на страже. Мне нужно поговорить с узником.
Уильям Браун тут же захлопнул за ним дверь и запер ее на все засовы. Полковник оказался в круглом помещении с каменными стенами. В камере стояла удушающая жара, зато здесь были окна, а места с лихвой хватило бы на нескольких человек. В Тауэре узникам зачастую приходилось куда легче, чем в Ньюгейтской тюрьме.
– Я принес вам новости, – сказал полковник Фэнтону.
Тот стоял у стола посреди комнаты. На нем были батистовая рубаха, старые бархатные бриджи и туфли с золотыми пряжками. Парик он давно перестал надевать.
– Знаю я, что это за новости, – погасшим голосом проговорил Фэнтон. – В ту ночь, когда меня арестовали, я был слишком плох, чтобы мыслить здраво. Но один из моих друзей – назовем его «мистер Рив» – уже предупредил о том, что меня ждет. Меня обвиняют в заговоре против короля: я будто бы подстрекаю католиков к бунту, который сожжет Лондон дотла и утопит в крови. Господи, что за несусветная чушь… И главное, как все складно выходит: жена моя – папистка, кухарка – француженка и католичка. Мне советовали обо всем рассказать королю, но король, не дождавшись моего прибытия, сам прислал за мной. И вот я здесь.
Полковник Говард выдвинул из-за стола стул и сел. Длинные ножны с глухим стуком ударились об пол, но он не стал расстегивать плащ. На столе, заваленном книгами, стоял горшочек с табаком и лежало несколько длинных глиняных трубок.
– Нет, – ответил полковник. – Мои новости выглядят иначе. – И, словно желая переменить тему разговора, спросил: – Пока вы здесь, не было ни дня, чтобы я вас не навестил, не так ли?
– За что я глубоко вам признателен.
– Мы беседовали об истории, литературе, архитектуре, астрономии… – Полковник неслышно вздохнул. Высвободив руку из складок плаща, он бережно провел ею по книгам. – Признаюсь, для меня это было истинным удовольствием. Однако мы никогда не касались… вашей личной жизни.