Главным намерением Карла было сохранить стабильность государства, закрепить порядок престолонаследия и больше никогда не «мыкаться по белу свету»[12]. Благодаря позднейшим работам таких авторов, как сэр Джон Поллок, Артур Брайант и Сирил Хьюз Хартманн, никто больше не воспринимает всерьез карикатурный образ монарха, долгое время присутствовавший в школьных учебниках.
Долгое существование этого образа объясняется легко: Карл стоял во главе Партии двора, а Шефтсбери возглавлял Партию страны. Со временем та и другая станут называться, соответственно, «тори» и «виги». В просвещенную Викторианскую эпоху историки в подавляющем большинстве принадлежали к числу вигов и не испытывали (особенно Маколей) симпатии к королям, твердо отстаивавшим монархическое начало. А именно таким королем и был Карл Второй.
Ссылаясь на такие источники, как «Мемуары графа Граммона» Энтони Гамильтона, «Дневник» Джона Эвелина и «Дневник» Сэмюэла Пипса (все они доступны в различных изданиях), виги преподносили в качестве фактов сплетни, которые Пипс слышал от своего парикмахера (о чем он честно сообщает в «Дневнике»), выставляя Карла распутным и недалеким человеком. Безусловно, король был распутником, и простой народ обожал его за это. Как однажды сказал сам Карл, «Господь не станет карать мужчину за интрижку-другую на стороне». При этом, как замечал доктор (позднее ставший епископом) Бернет, мало что могло тронуть сердце короля (Gilbert Burnet, History of My Own Time, 1833 ed., I, 23). Тем не менее вигские историки добились того, чего хотели: на протяжении многих лет умнейший человек в Европе считался безобидным, наивным дурачком.
Мне доставила величайшее наслаждение «История моего времени» в издании 1833 года. Текст относится к 1724 году, но упомянутое издание содержит комментарии Дина Свифта, заклятого врага Бернета. Я прямо-таки вижу, как горящие глаза Свифта бегают по строкам, а рука размашисто пишет то тут, то там: «Лгун!» или «Шотландский пес!».
В романе я дал портрет лорда Шефтсбери и рассказал многое о его карьере. Дата одного события сдвинута на год, в остальном историческая достоверность соблюдена. Помимо рассказов современников, таких как епископ Бернет, Джон Драйден, Роджер Норт и сэр Роджер Лестранж (особого внимания заслуживает «Расследование загадочной смерти сэра Э. Б. Годфри» Лестранжа, 1688), существует и его биография, автором которой стал У. Д. Кристи, – «Жизнь Энтони Эшли Купера, графа Шефтсбери», – увидевшая свет в 1871 году. Весьма проницательные наблюдения содержатся в исследовании «Шефтсбери», принадлежащем перу Х. Д. Трэйла и опубликованном в серии «Английские знаменитости» (1886).
Когда описываемые события несколько отдалились во времени, Шефтсбери с одинаковым ожесточением стали проклинать и тори, и виги, хотя Трэйл (Life, II, 287–293) отчасти пытается обелить этого деятеля, порой закрывая глаза на его жестокость. Однако мы должны видеть Шефтсбери таким, каким он был на самом деле: не столько злодеем в общепринятом смысле слова, сколько фанатиком, творившим злодеяния, когда дело касалось его принципов. К примеру, подкупить сэра Шефтсбери было невозможно, но он не считал зазорным повесить ни в чем не повинного человека, сфабриковав против него улики, или убить кого-нибудь в темном закоулке. Согласно Трэйлу, причиной этого была глубочайшая вера Шефтсбери в то, что решающую роль в управлении государством должен играть парламент, а не монарх. Если прибавить к этому непомерные амбиции Шефтсбери, объяснение выйдет вполне убедительным.
В «Лекциях об английских поэтах» (1818) Хэзлитт с похвалой отзывается о комедии Уичерли «Деревенская женушка». Много лет спустя редактор «нового издания» этих лекций, включенных в книгу «О поэтах и юмористических авторах Англии» (Bell & Dadly, 1870), присоединился к его словам и даже дополнил их собственными восторженными комментариями. Однако восторг редактора, по его словам, был вызван тем, что «комедия эта, как никакое другое произведение, дошедшее до нас, дает представление о распутных нравах при дворе Карла II».
Опустим слово «распутных» и продолжим. «Деревенская женушка» произвела фурор на сцене, это правда, однако вовсе не из-за того, что она проникнута духом распутства. Вот сюжет пьесы: Хорнер (главный герой) соблазняет миссис Марджори Пинчвайф (главную героиню), заманив ее в свою спальню, где якобы хранится фарфоровый сервиз необычайной красоты. Марджори, очарованная увиденным, просит Хорнера показывать ей все новые предметы посуды, и наконец тот говорит, что фарфора больше не осталось. О резонансе пьесы свидетельствует такой факт: прошел не один месяц после премьеры, прежде чем респектабельные дамы вновь начали спрашивать у продавцов, имеется ли в магазине фарфор.
Шутка была встречена на ура, однако зрители высоко оценили также остроумные диалоги. Здесь можно говорить о смеси ребячества и искушенности, характерной для эпохи Реставрации.
Лучшие комические драматурги того времени – Уичерли, Этеридж, Шедвелл, а также Конгрив и Ванбру, которые творили позднее, но в таком же беззаботном духе, – старались придумывать как можно более смешные ситуации и щедро сыпали остроумием. Конгрив, особенно в пьесах «Любовь за любовь» и «Так поступают в свете», даже слишком остроумен: автор постоянно мелькает у вас перед глазами, точно фея Динь-Динь из «Питера Пэна», – временами хочется попросить его ненадолго угомониться и посидеть в сторонке.
Надо понимать, что реальные «прекрасные дамы» и «благородные джентльмены» заметно отличались от блистательных персонажей пьес, но очень хотели походить на них, а потому перенимали их дерзкую речь, залихватские повадки и прямолинейность в любовных делах. Но при этом они не были и вполовину так же сообразительны или бессердечны, как герои драматических произведений.
Возьмем, например, «Заговор» Ванбру. «Ты и по части грехов обошел меня! – восклицает Брасс, обращаясь к Дику Эмлету. – В то время как ты предавался плотским утехам с самой хозяйкой, мне приходилось довольствоваться ее горничной. Даже кара, что досталась тебе, куда почетнее: меня приговорили всего-навсего к плетке, а тебя – к петле! Во всех делах ты добиваешься великих успехов – я тебе и в подметки не гожусь!» Это оригинальный текст, хоть и приведенный с небольшими сокращениями.
Добавлю, что даже таким блестящим умам эпохи Ранней Реставрации, как Бекингем, Седли, Рочестер и сам король Карл, было далеко до Мэнли из «Честного человека» Уичерли, безостановочно сыплющего остротами, или Валентина из пьесы Конгрива «Любовь за любовь», который готов на любое безумие (и это не просто фигура речи), лишь бы завоевать сердце возлюбленной.
Весенние сады (или Весенний сад, если угодно), упомянутые в романе, – это именно те самые, первоначальные Весенние сады. Часть их сохранилась до сегодняшнего дня на Спринг-Гарден-стрит, за Коспур-стрит, если двигаться к Трафальгарской площади. Не стоит путать это место с «Новым Весенним садом в Лэмбете», встречающимся в «Дневнике» Ивлина (Diary, 2nd July, 1661). Ивлин имеет в виду Сады Воксхолла («Фоксхолл» у Пипса) на другом берегу реки. С годами Воксхолл затмил старые сады, постепенно перетянув оттуда всю публику, и те пришли в запустение. Оно и понятно: Воксхолл был куда просторнее и предоставлял больше комфорта, не говоря уже о затейливой иллюминации и музыке. Подробное описание вы найдете у Джона Тимбса в его «Романтике Лондона» и «Прогулках по Лондону»; обе книги доступны в нескольких изданиях.
Лондонский Тауэр сам по себе является библиографическим справочником. Львиные ворота давно разрушены, а башня Юлия Цезаря – это, конечно же, Белая башня. Королевский зверинец, описанный в романе, в 1834 году был переведен в Риджентс-парк (сегодня неподалеку от места, где он располагался, находится паб «Тигр»). Через девять лет рвы со стоячей водой были осушены. На карте тюдоровских времен неподалеку от стены виден причал с установленными на нем пушками. Нед Уорд, описывая свой визит в Тауэр (1698), рассказывает, что после смерти из льва по кличке Король Карл Второй сделали чучело (The London Spy, 1929, Arthur L. Hayward, ed., 225–236).
План Лондона 1678 года, опубликованный Археологическим обществом Лондона и Мидлсекса, содержит столько страниц, что они заняли бы целую стену, если бы кто-нибудь решил использовать их вместо обоев. На плане, к которому прилагается внушительный путеводитель, отмечено каждое здание, включая дома никому не известных мелких дворян и мало-мальски приличные таверны. Для человека, изучающего реалии той эпохи, эта карта представляет не меньшую ценность, чем план дворца Уайтхолл, хранящийся в библиотеке Гилдхолл. Мимоходом отмечу, что местоположение «нового» театра Дьюкс-Хаус, равно как и «Королевской головы», сегодня обозначено соответствующими табличками.
Что касается языка, на котором говорили люди того времени, то я предлагаю ознакомиться с их письмами и книгами. Сравните, к примеру, письма Нелл Гвинн, приведенные в труде Питера Каннингема «История Нелл Гвинн и высказывания Карла II» (H. B. Wheatley, ed., 1892) с блистательной речью Милламента в пьесе «Так поступают в свете». Письма Нелли напоминают болтовню: диктуя их, она выражается так же свободно, как при устном общении (согласно свидетельствам очевидцев). Даже ее имя имеет три варианта написания.
Можно также сравнить любое произведение, написанное книжным языком, с моим любимым «Английским разбойником»: четыре книги под этим заглавием были выпущены в 1665, 1668, 1674 и 1680 годах. Это художественный вымысел – не стоит принимать на веру даже десятую долю всех приключений, выпавших на долю автора (или авторов). Однако язык «Разбойника» – самый что ни на есть живой и настоящий, как и описываемые в нем исторические реалии. Воровские словечки тоже подлинные, они будто взяты из «Словаря жаргонизмов», упомянутого в известнейшем труде «Жизнь и приключения Бэмпсилда-Мура Кэрью» (1738).