ней достигнет совершенной кондиции, и его надо будет без промедления разливать в бокалы. Что я имею в виду, говоря о совершенной кондиции: когда вино будет наливаться из бутылки, в нем должны присутствовать маленькие чешуйки льда. Вот это и есть настоящее охлажденное вино».
Ответ на эти советы дал «Чикаго джорнэл»: «Мэр не будет слишком сильно охлаждать свое вино. Он охладит его лишь настолько, что гости смогут сдувать пену со стаканов, не напрягая на вульгарный лад свои легкие и губы. Его сэндвичи с ветчиной, пончики и ирландские перепела, которые на принятом в Бриджпорте [150] диалекте называют свиными ножками, будут признаны шедеврами гастрономического искусства». Одна чикагская газета назвала Макаллистера «ослом мышиного цвета».
По большей части Чикаго получал удовольствие от такого остроумия. Однако в определенных кругах замечания Макаллистера наносили чувствительные уколы. Голос Макаллистера был явно заносчивым и раздражительным, но каждому было ясно, что разрешение на подобное красноречие получено им от нью-йоркских аристократов. Именитые граждане Чикаго постоянно испытывали глубокий страх от того, что их сочтут «вторым классом». Каких-либо выдающихся успехов Чикаго в стратегии ведения бизнеса или особой сообразительности в других делах не отмечал никто, но в высших эшелонах городского общества существовало завуалированное опасение, что город по ходу своего продвижения по пути развития коммерции легко может оказаться не способным должным образом реагировать на более тонкие различия в характерах мужчин и женщин. Выставке следовало стать гигантским белым баннером, из-за которого будет проглядывать лицо миссис Астор. Со своими громадными классическими зданиями, наполненными произведениями искусства, со своей чистой водой и электрическим освещением, со своим сверхмногочисленным штатом полиции, выставка была совестью и сознанием Чикаго, она была тем городом, каким Чикаго стремился стать.
В особенности остро испытывал подобное чувство Бернэм. Не принятый в Гарвард и Йель, а потому лишенный возможности начать жизнь «правильно», он стал тонким ценителем жизни, действуя согласно своему самосознанию. У себя дома и в офисе он организовывал концерты, он был членом лучших клубов, собирал самые изысканные вина, а сейчас возглавлял самую великую из невоенных кампаний в истории своей страны. Несмотря на это, колумнисты, освещающие в прессе общественные темы, все еще не написали ничего о платье его жены, в котором она вместе с ним приходит в театр слушать оперу; не написали об этом в том же духе, в каком они описывали вечерние туалеты мадам Палмер, мадам Пульман и мадам Армор. Этот страх был как бы искуплением Бернэма и одновременно искуплением Чикаго. «Сторонние люди уже признали нашу грандиозность в материальном плане, а также и наше превосходство в производстве и коммерции, – писал он. – Но они, однако, все еще утверждают, что мы не достигли той же степени культуры и не воспитали в себе тонкого восприятия жизни. Поэтому с самого начала мысли и работа нашего бюро были направлены на то, чтобы заставить их избавиться от такого мнения».
Писатели тоже не упустили случая помочь советами. Некий автор по имени Аделаида Холлиргсворт решила восславить выставку более чем на семистах страницах своей книги, опубликованной ранее в том же году под названием «Колумбийская кулинарная книга». И хотя в ее книге не были приведены рецепты таких неотразимых блюд, как свиной студень с добавлением кукурузной муки, говяжья щековина, запеченная телячья голова, и в ней не были помещены советы по приготовлению блюд из енота, опоссума, бекаса, ржанок и черных дроздов (для пирога с черными дроздами), не было советов и о том, «как жарить на огне, готовить фрикасе, тушить или жарить белок», но, несмотря на все перечисленное, это было нечто большее, чем просто кулинарная книга. Холлиргсворт разрекламировала ее как универсальное руководство, предназначенное для того, чтобы помочь молодым современным домохозяйкам создать в доме мирную, оптимистичную и безопасную с точки зрения санитарии обстановку. Жена должна была формировать настроение дня. «Стол, накрытый для завтрака, не должен походить на доску объявлений о средствах, предотвращающих ночные кошмары и симптомы депрессии – он должен быть местом, где формируется основа бодрого настроения, которое будет с вами в течение всего дня». В некоторых местах книга отражала викторианскую живость языка. В разделе книги о том, как лучше всего стирать шелковое исподнее, она советовала: «Если вещь черная, добавьте в воду для споласкивания вместо кислоты немного нашатырного спирта».
Одной из наиболее трудноразрешимых проблем, возникающих в течение дня, были, по ее мнению, «пахнущие ноги», причиной чего была общепринятая практика мыть ноги один раз в неделю. Для борьбы с этим Холлиргсворт рекомендует: «Приготовьте раствор одной части соляной кислоты на десять частей воды и каждый вечер перед тем, как отправиться спать, натирайте им ступни». Для того чтобы заглушить запах лука изо рта, пейте крепкий кофе. Устрица является самой лучшей приманкой для крыс. Для того чтобы крем лучше сбивался, добавьте в него соль на кончике ножа. Для того чтобы молоко не скисало и дольше оставалось свежим, добавьте в него немного хрена.
Кроме этого, Холлиргсворт предлагала и мудрые врачебные советы: «Не сидите между человеком, у которого температура и озноб, и топящимся камином», а также описывала различные средства, применяемые в чрезвычайных с медицинской точки зрения ситуациях, таких как случайное отравление. В перечне эффективных мер для вызова рвоты она рекомендовала «введение табака в задний проход через трубку с жестким наконечником».
Якоб Риис, нью-йоркский журналист, посвятивший себя исследованию убогих жилищных условий американской бедноты, прибыл в Чикаго в весьма печальном настроении. В марте он провел встречу в «Халл-Хаусе» [151] – реформатском центре, созданном Джейн Адамс [152], известной как Святая Джейн. «Халл-Хаус», ставший бастионом прогрессивных идей, выдвинутых и поддерживаемых молодыми женщинами с непоколебимой волей и, как отметил один из гостей, «вкрапленными в их среду серьезными и мягкими мужчинами, которые незаметно, как тени, проскальзывали из комнаты в комнату». Кларенс Дэрроу регулярно проходил пешком короткое расстояние из своего офиса в «Рукери» до «Халл-Хауса», где его буквально боготворили за выдающийся интеллект и способность сопереживания, хотя за глаза безжалостно и издевательски высмеивали за хронически неаккуратную одежду и отнюдь не образцовое соблюдение правил личной гигиены.
Когда Риис выступал со своей речью, он и Адамс считались самыми известными людьми в Америке. Риис до этого побывал в самых грязных районах Чикаго и открыто объявил, что все виденное им здесь намного хуже того, что он видел в Нью-Йорке. В беседе он напомнил присутствующим о скором открытии выставки и предостерег их следующими словами: «Вам необходимо, так сказать, начать чистку домов, а также привести в более надлежащий вид свои аллеи и улицы; у нас, в Нью-Йорке, никогда, даже в самое неблагоприятное время года, не бывает столько грязи».
Фактически Чикаго в течение некоторого времени уже предпринимал попытки самоочищения, которые население поддержало, поскольку поддерживало и саму идею придания городу некой монументальности. Город решительнее взялся за уборку мусора, начал заново мостить аллеи и улицы. Был налажен контроль над задымлением, чтобы обеспечить повсеместное соблюдение предписаний по борьбе с дымом. Газеты объявили крестовый поход против аллей, заваленных опасным для здоровья гниющим мусором, против чрезмерного задымления и публиковали на своих страницах имена тех, кто наносил наибольший вред городской среде – и среди них только что построенный Бернэмом Масоник-Темпл-билдинг [153], который «Чикаго трибюн» сравнила с Везувием.
Керри Ватсон, одна из наиболее известных мадам [154] Чикаго, решила, что ее собственная деятельность заслуживает того, чтобы придать ей больший вес в глазах общества. Ее злачное место уже выглядело роскошным, с площадкой для игры в кегли, где кеглями служили бутылки с охлажденным шампанским, но теперь она решила увеличить количество спален в доме и удвоить штат. Она, как и другие содержательницы домов терпимости, предвидела огромный наплыв клиентуры. Миссис Ватсон и ее коллеги по ремеслу не допускали и мысли о том, чтобы в этих условиях оказаться несостоятельными. Клиенты также не должны уходить от них разочарованными. Позже ее товарка по прозвищу «Чикагский май» вспоминала тот неистовый год работы выставки с чувством отвращения и досады: «Какие непристойные штучки вытворяли некоторые девочки! Стоит мне вспомнить об этом, и меня начинает тошнить. Даже простое упоминание подробностей некоторых «цирковых номеров» уже является непечатным. Я думаю, что Риму в худшие моменты распущенности нравов было далеко до Чикаго в это ужасающее время».
Человеком, который помог Чикаго проявить гостеприимство в смысле, столь волнующем Керри Ватсон, ее товарку «Чикагский май», Микки Финна [155] и Джона Кафлина по прозвищу Банщик [156], а также нескольких сотен других хозяев питейных салонов и игорных заведений, был Картер Генри Гаррисон, которому за четыре срока пребывания на посту мэра удалось проделать серьезную работу по превращению Чикаго в город, терпимо относящийся к человеческим слабостям, даже в тех случаях, когда они становились почвой для серьезных амбиций. После поражения на выборах в 1891 году, когда он баллотировался на пятый срок, Гаррисон приобрел газету «Чикаго таймс», в которой занял пост главного редактора. К концу 1892 года он пришел к заключению, что ему больше по душе должность «выставочного мэра», заняв которую он провел бы город через эту наиболее славную в его истории эпоху. Но одного желания мало, и только ясный сигнал, что этого требует общество, мог позволить ему участвовать в избирательной кампании. Этот сигнал он получил. Группы поддержки Картера Г. Гаррисона возникли по всему городу, и сейчас, в начале 1893 года, Картер являлся одним из двух кандидатов, выдвинутых Демократической партией. Другим был Вашингтон Хесинг, редактор влиятельной немецкой ежедневной газеты «Стаатс-цайтунг».