[158] (которую наняли для оформления дизайна Женского павильона), давала ощущение «неприбранного дома, в который вот-вот войдут гости».
Несмотря на забастовку плотников и большой объем невыполненной работы, Бернэм не терял оптимизма; его хорошему настроению способствовала отличная погода. Зима была долгой и холодной, но теперь воздух был наполнен благоуханием первых цветов и оттаявшей земли. И он чувствовал себя любимым. В конце марта он был приглашен на грандиозный банкет, устроенный по инициативе Чарльза Маккима и состоявшийся в Нью-Йорке в Мэдисон-сквер-гардене – в «Олд Гардене», в изящном строении в мавританском стиле, спроектированном партнером Маккима, архитектором Стенфордом Уайтом. Макким поручил Фрэнку Миллету обеспечить присутствие ведущих национальных художников по интерьеру, которых усадили рядом с наиболее известными писателями, архитекторами и поддерживающими их постоянными клиентами, такими, как Маршалл Филд и Генри Виллард. Они всю ночь только и делали, что восхваляли Бернэма – восхваляли преждевременно – за достижение недостижимого. Разумеется, они вкушали пищу, достойную богов.
Вот меню их ужина:
Устрицы Blue Points à l’Alaska.
Вина «Сотерн»
Супы-пюре
Бульон консоме с зеленым горошком и спаржей.
Крем-суп из сельдерея
Полусладкий херес «Амонтильядо»
Закуски
Пирожки Chateaubriand. Соленый миндаль.
Маслины и т. д.
Рыба
Морской окунь под голландским соусом.
Картофель по-парижски
Мирсфайнер, Моёт э Шандон, Перрье Жуэ, Сидр Экстра
Драй Особый
Мясные блюда
Филе из говядины с шампиньонами.
Баранье рагу с овощами. Картофель де Терр дюшес
Основное блюдо
Отварная телятина на косточке.
Зеленый горошек
Шербет
Римская фантазия. Сигареты
Жаркое «Мускусная утка». Салат-латук
Шато Понте-Кане
Десерт
Шоколадное печенье. Торты ассорти. Конфеты. Птифуры.
Фрукты
Сыры
Рокфор и камамбер
Кофе
Минеральная вода «Аполлинарис»
Коньяк. Ликеры. Сигары
Газеты сообщили, что Олмстед тоже присутствовал на этом банкете. Однако на самом деле он в это время находился в Эшвилле, Северная Каролина, где продолжал работу в поместье Вандербильта. Его отсутствие породило слухи, что это якобы было вызвано досадой на то, что его не пригласили на подиум и что места на нем заняли лишь имевшие отношение к основным видам художественных работ – к окраске, архитектуре, скульптуре, а ландшафтная архитектура осталась за пределами этого перечня. Ни у кого не вызывало сомнений, что Олмстед в течение всей своей жизни боролся за то, чтобы обеспечить уважительное отношение к ландшафтной архитектуре и считать ее отдельным, самостоятельным направлением изобразительного искусства, да и вообще, игнорировать этот банкет якобы из-за уязвленного самолюбия было не в его характере. Простейшее объяснение подходит лучше всего: Олмстед был болен, все его работы идут с отставанием от календарного плана, он не любитель церемониальных мероприятий, а главное – он страшно не любил дальние поездки по железной дороге, особенно в межсезонье, когда в железнодорожных вагонах, даже выпущенных компанией «Пульманс Пэлэс», было то слишком жарко, то слишком холодно. Будь он на этом банкете, он слышал бы, как Бернэм говорил, обращаясь к гостям: «Каждый из вас знает имя и гениальные способности того, кто занимает первое место в сердцах и в мыслях американских художников; создателя парка, в котором разместились ваши постройки, и многих других городских парков. Именно он был нашим лучшим советником и нашим постоянным наставником. Он является в полном смысле слова составителем плана выставки. Я говорю о Фредерике Лоу Олмстеде… Являясь художником, он пишет свои полотна озерами и лесистыми склонами, газонами, берегами и поросшими лесом холмами, за которыми видны горы и воды океана. Он должен стоять сейчас здесь, рядом со мной…»
Это многоточие отнюдь не означало, что Бернэм хотел сойти с подиума и занять свое место за столом. Он упивался вниманием к себе и обожал серебряный с гравировкой «любимый кубок», наполненный вином, который поднес поочередно к губам всех сидевших за столом – и это несмотря на то, что в городе довольно часто случались такие заболевания, как тиф, дифтерия, туберкулез и пневмония. Он знал, что произнесенные им только что слова были преждевременными, понимал он и то, что этот банкет был как бы намеком на ту громкую славу, которая ожидает его по завершении выставки, но, разумеется, при условии, что выставка будет отвечать ожиданиям посетителей, которые съедутся со всех концов света.
Без сомнения, была проделана огромная работа. Шесть величественных зданий выставки возвышались над центральной площадью, производя на зрителей эффект более чем внушительный и даже драматический – такого зрительного воздействия даже он не мог себе представить. Скульптура Дэниела Честера Френча [159] «Статуя Республики», которую называли «Большая Мэри», стояла в бассейне, наполненном водой, и ее сверкающая на солнце поверхность казалась золотой. Вместе с постаментом высота «Республики» составляла 111 футов. Более двухсот других зданий и построек, возведенных штатами, корпорациями и правительствами иностранных государств, располагались на окружающей площади. Компания «Уайт стар лайн» построила на юго-западном берегу лагуны, напротив Лесистого острова, прекрасный храм со спуском к воде. Чудовищных размеров крупповские пушки уже заняли свои места в павильонах на озере, расположенном к югу от Суда Чести.
«Масштабы мероприятия в целом становятся все более грандиозными в ходе выполнения работ, – писал Макким Ричарду Ханту. – Даже слишком грандиозными, по крайней мере если говорить о павильоне «Изготовление продукции. Основы научных знаний», – язвительно заметил он. Спроектированный им павильон «Сельское хозяйство», продолжал он в своем письме, «должен страдать от унижения, находясь напротив такого огромного соседа, размеры которого 215 футов в высоту по главной оси. Он как будто предназначен для того, чтобы унизить нас и все, что его окружает». Он рассказал Ханту, что только что провел два дня с Бернэмом, и спал две ночи в его временном жилище. «Он держит все под неусыпным контролем, и мы все в большом долгу перед ним за его постоянное внимание и моментальную реакцию на наши малейшие пожелания».
Даже забастовка плотников не сильно беспокоила Бернэма. Вокруг было несчетное количество безработных плотников, не состоящих в профсоюзе, готовых заменить забастовщиков. «Эта проблема меня совершенно не тревожит», – писал он Маргарет 6 апреля. Тот день был прохладным, «но ясным, солнечным и прекрасным, отличным днем и для жизни, и для работы». «Рабочие были заняты установкой «украшений», – писал он. – Множество уток опустилось вчера на лагуны, и они плавают кругами мирно и тихо, так же как этим утром протекает жизнь». Олмстед заказал более восьмисот уток и гусей, семь тысяч голубей, а для того, чтобы подчеркнуть местный колорит, еще и огромное количество экзотических птиц, в том числе четырех белых цапель, четырех аистов, двух коричневых пеликанов и двух фламинго. Пока что только обычные белые утки обживали внутренние воды выставки. «Через день или два, – писал Бернэм, – все эти птицы будут на воде, которая станет еще красивее, чем в прошлом году». Погода оставалась прекрасной: было свежо, ясно, сухо. В понедельник, 10 апреля, он писал Маргарет: «Я очень счастлив».
В следующие дни его настроение изменилось. Распространился слух, что другие профсоюзы могут присоединиться к профсоюзу плотников и что все работы в Джексон-парке остановятся. Внезапно работы на выставке оказались в опасном отдалении от завершения. К строительству навесов для укрытия выставочных экспонатов в южной оконечности участка еще даже не приступали. Везде, куда бы ни бросил свой взгляд Бернэм, он видел железнодорожные пути, временные дороги, пустые товарные вагоны и упаковочную тару. Повсюду громоздились вороха мягкой упаковочной стружки. Картина незавершенных работ в парке повергала его в уныние и разжигала раздражение на жену.
«Почему ты не пишешь мне ежедневно? – задал он ей вопрос в четверг. – Я понапрасну жду от тебя писем».
Фотография Маргарет была в его кабинете, и всякий раз, проходя мимо, он брал фотографию в руки и подолгу смотрел на нее с тоской. А в тот день, когда он задал ей этот вопрос, он смотрел на портрет жены не менее десяти раз. Он рассчитывал, что сможет отдохнуть после 1 мая, но теперь понял, что интенсивная работа затянется еще надолго. «Общественность будет оценивать работу, когда все будет сделано, я и сам хочу, чтобы все было именно так, поэтому я и волнуюсь. Я уверен, что у тех, кто бежит наперегонки, бывают моменты отчаяния, особенно когда финиш уже близок, но они никогда не должны сдаваться и сходить с дистанции».
Маргарет прислала ему клевер с четырьмя лепестками.
На земле, отведенной под выставку, царили хаос и беспорядок, чего нельзя было сказать о располагавшихся рядом пятнадцати акрах земли, взятой в аренду Буффало Биллом для его шоу, имевшего теперь официальное название «Дикий Запад Буффало Билла и сбор мужественных всадников со всего мира». Он смог открыть свое шоу 3 апреля, и на первом же представлении все места – их было тысяча восемьсот – заполнили зрители. На представление они прошли через ворота, с одной стороны которых стоял Колумб под транспарантом, где было выведено «ЛОЦМАН ОКЕАНА, ПЕРВЫЙ ПИОНЕР» [160]; с другой стороны стоял Буффало Билл, именовавший себя «ЛОЦМАН ПРЕРИЙ, ПОСЛЕДНИЙ ПИОНЕР».
Его шоу и лагерь располагались на пятнадцати акрах. Сотни участвующих в шоу индейцев, солдат и рабочих спали в палатках. Энни Оукли всегда создавала вокруг себя уют: рядом был сад, в котором цвели примулы, герань и розовая штокроза. Внутри палатки Энни поставила кушетку, расстелила шкуры кугуаров и аксминистерский ковер