Деревянный ящик прямоугольной формы размером и очертаниями походил на гроб. Хэмфри спустил его вниз первым. Выйдя на тротуар, он поставил ящик на попа. Холмс, наблюдавший за ним сверху, перегнулся через подоконник и закричал: «Не делай этого. Положи его на землю плашмя».
Хэмфри исполнил то, что приказал Холмс, а потом снова поднялся наверх, чтобы взять сундук. Он был тяжелым, но этот вес он осилил без проблем.
Холмс велел ему доставить длинный ящик на товарную станцию и объяснил, на какой платформе оставить. По всей вероятности, Холмс заранее договорился с агентом по доставке о том, что тот возьмет этот ящик и погрузит его в поезд. Станцию назначения груза он не сообщил.
Что касается сундука, то Хэмфри не помнил, куда он его привез, но появившиеся позднее улики позволили предположить, что он привез его домой к Чарльзу Чеппелу, жившему возле больницы округа Кук.
Вскоре после этого Холмс привез неожиданный, но с радостью принятый подарок семье своего подельника Бенджамина Питзела. Жене Питзела, Кэрри, он преподнес несколько платьев, несколько пар туфель и несколько шляп, которые принадлежали его двоюродной сестре, некой мисс Минни Вильямс, которая, выйдя замуж и уехав с мужем на восток, не захотела брать с собой свои старые вещи. Он посоветовал Кэрри распороть платья и перешить их для своих трех дочерей. Кэрри была ему несказанно благодарна.
Холмс также удивил подарком свою уборщицу, Пат Квинланд: он подарил ей два чемодана, на каждом из которых были вытеснены инициалы МРВ.
Буря и пожар
Работа Бернэма не прекращалась; скорость, с которой он ходил по кабинету, не снижалась. Все ярмарочные постройки были завершены, все выставочные экспонаты заняли свои места, но подобно тому, как серебро тускнеет со временем, так и выставка подвергалась неизбежному воздействию сил, приводящих к ухудшению, упадку – а стало быть, к трагедии.
В воскресенье, 9 июля, в жаркий безветренный день, Колесо Ферриса было уже одним из наиболее привлекательных аттракционов, так же как и корзина привязного аэростата на «Мидуэе». Аэростат, названный «Чикаго», наполненный 100 000 кубических футов водорода, управлялся страховочным фалом, скрепленным с лебедкой. К трем часам дня он совершил уже тридцать пять подъемов на высоту одной тысячи футов. Немецкий специалист по воздухоплаванию, управлявший аттракционом, был совершенно уверен в том, что этот спокойный в смысле погоды день как нельзя лучше подходил для воздухоплавания; по его оценке, отвес, опущенный из корзины аэростата, опустился бы точно на вал лебедки, стоявшей внизу.
Однако в три часа дня технический менеджер аттракциона, Г. Ф. Морган, проверив свои приборы, обнаружил внезапное падение барометрического давления, свидетельствующее о приближении бури. Он остановил продажу билетов и приказал своим людям намотать страховочный фал на бобину лебедки. Оператор Колеса Ферриса, как он видел, не предпринял аналогичных предостерегающих действий. Колесо продолжало работать.
Облака сгустились, край неба побагровел, сильный бриз подул с норд-веста. Небо как будто опустилось к земле, появившееся на нем небольшое, похожее на клок дыма облако, вихляя, поплыло вдоль береговой линии озера в сторону выставки.
Пассажиры на Колесе Ферриса с растущим беспокойством наблюдали, как это облако, похожее на воронку, совершает свой danse du ventre, проплывая над Джексон-парком и направляясь к «Мидуэю».
На площадке, где стоял аэростат, управляющий Морган приказал своим людям закрепить швартовые канаты и следить за их креплением.
Внезапный переход от солнечного света к темноте, произошедший в Джексон-парке, привлек внимание Бернэма к тому, что творится снаружи. Сильный ветер дул как будто со всех сторон. Пустые пакеты и оберточная бумага от еды кружились в воздухе, как чайки. Небо, казалось, опустилось и закрыло собой выставку; откуда-то донесся звон разбитого стекла, но это было не слабое звяканье стекла, в которое угодил камень – звук больше походил на громкий визг раненой собаки. С таким звуком обычно разбиваются большие куски оконного стекла при падении на землю.
Громадный лист остекления упал с крыши павильона «Сельское хозяйство» и разбился о стол, на котором за несколько секунд до этого молодая женщина продавала сладости. Шесть листов остекления упали с крыши павильона «Изготовление продукции. Основы научных знаний». Работники выставки бросились накрывать свои экспонаты влагонепроницаемой парусиной.
Порывом ветра сорвало сегмент размером сорок квадратных футов с купола павильона «Машиностроение» и снесло крышу с «Венгерского кафе». Команда одного из олмстедовских кораблей с электромотором быстро пристала к берегу, поспешно высадив всех пассажиров; корабль уже взял курс на безопасное убежище, когда сильнейший порыв ветра сорвал с него навесной тент и опрокинул пятитонное судно набок. Моторист и кондуктор доплыли до безопасного места.
Огромные перья летали по воздуху. Двадцать восемь страусов со Страусиной фермы в «Мидуэе» понесли потери, не изменив своему обычному апломбу.
На колесе сидящие в вагонах привязывали себя к сиденьям. Одной женщине стало плохо. Один из пассажиров писал позже в «Инжиниринг ньюс»: «Двоим из нас удалось плотно закрыть дверь, приложив совместные усилия. Ветер дул с такой силой, что капли дождя летели не вертикально, как обычно, а почти горизонтально». Колесо продолжало вращение, словно никакого ветра и не было. Пассажиры не чувствовали ничего, кроме легкой вибрации. Один из умеющих описывать увиденное, наверное, к тому же еще и инженер, оценивал величину отклонения колеса под воздействием ветра в полтора дюйма.
Пассажиры видели, как ветер вырвал тросы, фиксирующие аэростат, несмотря на усилия команды; в мгновение ока аэростат взметнулся в небо, подбросив Моргана, старавшегося его удержать. Ветер примял аэростат, как лежащую на боку боксерскую грушу, а затем, разорвав его на куски, разметал обрывки его оболочки, на которую пошло девятьсот ярдов шелка, в радиусе полумили от причальной площадки.
Морган воспринял катастрофу спокойно. «Я получил некоторое удовольствие, наблюдая за приближением бури, – говорил он. – А когда аэростат разлетелся на куски, это было зрелищем, которого мне не забыть до конца жизни, даже с учетом того, что зрелище это было отнюдь не бесплатным для владельцев акций нашей компании».
Имела ли эта буря какое-либо отношение к событиям следующего дня, понедельника, 10 июня, неизвестно, но время было такое, что подозревать можно было все, что угодно.
В понедельник, вскоре после часа дня – Бернэм в это время руководил ремонтниками и уборщиками мусора на территории выставки, – вдруг стал подниматься дым над куполом башни павильона «Склады-холодильники», которая до этого пострадала при пожаре, случившемся 17 июня.
Сделанная из дерева башня размещалась внутри огромной железной трубы, которая служила общим выходом для нескольких дымовых труб, выпускавших в атмосферу дым и пар трех расположенных внизу паровых котлов. Как ни парадоксально это выглядело, но для производства холода требовалось тепло. Край дымовой трубы не доходил тридцати дюймов до верхнего края башни, на котором была установлена дополнительная металлическая конструкция, называемая наперстком; она предназначалась для того, чтобы полностью очищать верхнюю часть. Этот наперсток был важнейшей частью конструкции, разработанной Фрэнком Бернэмом – он являлся своего рода щитом, окружавшим деревянные стены и предохранявшим их от перегретых газов, выходящих из дымовой трубы. Однако неизвестно по какой причине строители не установили эту часть. Павильон был похож на дом, в котором печная труба не возвышалась над крышей, а заканчивалась где-то на чердаке.
Первый сигнал тревоги прозвучал в пожарной части в 1 час 23 минуты дня. Техника с грохотом понеслась к павильону. Двадцать пожарных во главе с капитаном Джеймсом Фитцпатриком вошли в основное здание и поднялись на его крышу. Отсюда они перебрались в башню и поднялись по лестнице еще на семьдесят футов к балкону, расположенному на ее внешней стороне. С помощью веревок они втащили наверх шланг и лестницу длиной двадцать пять футов. Шланг они намертво закрепили на башне.
Фитцпатрик и его люди не осознали того, что огонь в верхней части башни устроил им смертельный капкан. Куски горящего мусора попали в пространство между железной трубой и внутренними деревянными стенками башни, сделанными из гладких белых сосновых досок. На этой легко воспламеняющейся облицовке разгорелся огонь, который в узком ограниченном пространстве вскоре выжег из воздуха весь кислород, погасив собственное пламя, но оставив вместо него перегретую смесь, которой для того, чтобы стать взрывоопасной, нужно было лишь немного свежего кислорода.
Как только пожарные, стоявшие на балконе с внешней стороны башни, занялись этим пожаром, небольшой шлейф белого дыма просочился из-под их ног.
Второй сигнал тревоги прозвучал в пожарной части в 1 час 41 минуту дня, после чего сразу включилась громкая сирена, установленная на павильоне «Машиностроение». Тысячи посетителей побежали туда, где виднелся дым, почти сразу образовав толпу, заполнившую газон и дорожки, ведущие к павильону. В руках у некоторых были пакеты с едой. Появился Бернэм, вслед за ним и Девис. Прибыли значительные силы «Колумбийской гвардии» и сразу начали расчищать путь для подвоза дополнительных насосов и подвод со складными лестницами. Пассажиры, сидевшие у окон в вагонах Колеса Ферриса, могли ясно наблюдать весь ужас происходившего, а также и того, что случилось потом.
«Никогда, – отмечалось в отчете Пожарного ведомства, – столь ужасная трагедия не происходила на виду такого обилия застывших в ужасе людей».
Внезапно пламя вырвалось из башни в месте примерно на пятнадцать футов