Индианаполисская версия, которой следовал в своем расследовании Гейер, казалось, зашла в тупик, когда Ричардс вдруг вспомнил, что отель «Серкл Хаус» в осенние месяцы 1894 года был открыт, но потом закрылся. Он и Гейер, наведя справки в других отелях, выяснили, кто управлял отелем «Серкл Хаус», и узнали от ранее работавшего в этом отеле клерка, что журнал регистрации постояльцев находится в одной из адвокатских контор в центре города.
Записи в журнале велись небрежно, но среди гостей, остановившихся в отеле в понедельник, 1 октября, Гейер нашел строчку, которую искал: «Трое детей Кеннинг». В журнале было записано, что дети прибыли из Галва, штат Иллинойс – города, в котором выросла миссис Питзел. Гейер сразу почувствовал острую необходимость поговорить с бывшим управляющим этого отеля и выяснил, что тот в настоящее время управляет питейным заведением в Западном Индианаполисе. Имя его было Герман Экелоу.
Гейер объяснил, чем он занимается, и сразу же предъявил Экелоу имеющийся у него набор фотографий Холмса и детей Питзела. После недолгого молчания Экелоу сказал, что точно видел их. Этот человек на фотографии заходил в его отель.
А дети… их он помнил более отчетливо и рассказал детективу, чем именно они ему запомнились.
До этого момента Гейер знал о пребывании детей в Индианаполисе только то, что вычитал из писем, найденных в той самой жестяной коробке. Между 6 и 8 октября Эллис и Нелли написали, по крайней мере, три письма, которые перехватил Холмс. Эти короткие письма были написаны второпях, но проливали некоторый, хотя и слабый, свет на повседневную жизнь детей и близкие к подневольным условия существования, в которых их держал Холмс. «Мы все в порядке, – писала Нелли в воскресенье, 6 октября. – Сегодня немного теплее. Тут ездит столько тележек, что даже не можешь услышать свои мысли. Я сперва написала тебе письмо хрустальным пером… Оно все из стекла, и надо быть осторожной, чтобы не разбить, а у меня всего пять центов».
Эллис написала письмо в тот же день. Она дольше всех жила в разлуке с матерью, и для нее это путешествие было и утомительным, и печальным. Было воскресенье, шел проливной дождь. Она была простужена и читала «Хижину дяди Тома» – читала уже столько времени, что у нее начало рябить в глазах. «А я думаю, что это воскресенье будет тянуться так долго, как я не знаю что… А почему ты мне не пишешь? Я ведь не получила от тебя ни одного письма с того дня, как уехала, и послезавтра будет уже три недели с этого момента».
В понедельник Холмс передал девочкам письмо от миссис Питзел, что побудило Эллис немедленно ответить ей, приписав: «Кажется, ты ужасно скучаешь по дому». В этом письме, которое Холмс так и не отправил, Эллис сообщала матери, что с маленьким Говардом бывает трудно сладить. «Однажды утром мистер Х. попросил меня сказать Говарду остаться на следующее утро в номере, потому что он ему понадобится и он придет, возьмет его и они вместе пойдут куда-то». Но Говард не послушался, и когда Холмс пришел за ним, мальчика нигде не могли найти. Холмс разозлился.
Несмотря на свою печаль и скуку, Эллис все-таки отыскивала в жизни некоторые приятные моменты, о которых считала необходимым сообщить матери. «Вчера мы ели картофельное пюре, виноград, курицу и каждый получил по стакану молока, каждый получил мороженое, потом большая тарелка, на которой лежал хороший ломоть лимонного пирога-торта, ведь правда, что это очень хорошая еда?»
Тот факт, что детей так хорошо кормили, мог бы успокоить миссис Питзел, получи она это письмо. Но все, однако, было не так, о чем бывший управляющий теперь рассказал Гейеру.
Каждый день Экелоу посылал своего старшего сына в номер, в котором жили дети, чтобы позвать их покушать. Мальчик часто рассказывал отцу, что заставал детей плачущими, «похоже, они были убиты горем, страдали по дому и хотели увидеть свою маму или узнать хоть что-нибудь о ней», – писал Гейер. Горничная-немка Каролина Клаусманн часто бывала в номере, где жили дети, и наблюдала те же мучительные сцены. Она переехала в Чикаго, сказал Экелоу. Гейер сразу же записал ее имя в блокнот.
«Холмс говорил, что Говард – очень нехороший мальчик, – вспоминал Экелоу, – и он пытался его куда-нибудь пристроить, в какое-нибудь детское учреждение, или поручить его какому-либо фермеру – вот так он хотел избавиться от ответственности за мальчика и необходимости смотреть за ним».
В душе Гейера теплилась надежда на то, что дети все еще живы, как утверждал Холмс. Несмотря на двадцать лет, проработанных в полиции, Гейер с трудом мог поверить в то, что кто-то способен убить троих детей, тем более без всякой на то причины. Зачем Холмсу понадобилось возить детей из города в город и тем самым обрекать себя на беспокойство и лишние расходы, если его целью было их убийство? Зачем он купил каждому из них хрустальное перо, водил их в зоопарк в Цинциннати и позаботился о том, чтобы все получили по куску лимонного пирога и мороженое?
Гейер направился в Чикаго, но чувствовал при этом глубокое нежелание уезжать из Индианаполиса – «что-то, казалось, подсказывало ему, что Говард так и не уехал отсюда живым». В Чикаго он, к своему великому удивлению, узнал, что управление городской полиции ничего не знает о Холмсе. Он разыскал Каролину Клаусманн, которая теперь работала в «Швейцарском отеле» на Кларк-стрит. Стоило ему показать ей фотографии детей, как ее глаза наполнились слезами.
Гейер поспешил на поезд, шедший в Детройт, город, из которого Эллис писала свои последние письма, найденные в жестяной коробке.
У Гейера постепенно формировалось отношение к человеку, которого он разрабатывал. В личности Холмса не было ничего рационального, но его поведение, казалось, следовало какой-то ранее выбранной модели. Гейер знал, что искать в Детройте, и с помощью уже другого полицейского детектива начал терпеливое прочесывание отелей и пансионатов. Хотя он рассказывал заготовленную историю и показывал фотографии не одну сотню раз, он никогда при этом не чувствовал усталости, всегда проявлял терпение и вежливость. В этом была его сила. Его слабость была в его вере в то, что зло имеет границы.
Он вновь взял след детей, а параллельно с ним нашел и регистрационные записи о Холмсе и Йок, но в этот раз он открыл нечто еще более странное, а именно – в этот период времени Кэрри Питзел и двое других ее детей, Дейззи и совсем крошечный Уортон, также поселились в том же самом отеле, в отеле, который назывался «Отель Гейса». К своему великому удивлению, Гейер понял, что Холмс передвигает три разные группы путешественников с места на место, как будто это были не люди, а детские игрушки.
Обнаружил он и еще кое-что.
Во время переходов от одного жилья к другому он понял, что Холмс не только держал Кэрри отдельно от Эллис, Нелли и Говарда: он поместил их в детские учреждения, находившиеся в трех кварталах друг от друга. Внезапно истинный смысл того, что проделал Холмс, дошел до него.
Он перечитал последнее письмо Эллис. Он писала своим бабушке и дедушке в воскресенье, 14 октября, в тот самый день, когда ее мать вместе с Дейззи и малышом поселились в «Отеле Гейса». Это письмо было самым печальным из всех. Эллис и Нелли простудились, а погода сделалась почти зимней. «Передайте маме, что мне очень нужно пальто, – писала Эллис. – Я совсем окоченела в этой курточке». Отсутствие у детей зимней одежды заставляло их безвылазно, изо дня в день, сидеть в своей комнате. «Мы с Нелл только и можем, что рисовать, но я так устаю от сидения на одном месте, что могла бы встать и полететь. Я хочу вас всех увидеть. Я так скучаю по дому, что и не знаю, как мне быть. Наверное, Уортон уже начал ходить, верно? Хорошо бы он был здесь, тогда и время проходило бы быстрее».
Гейер был потрясен. «Ведь когда эта бедная маленькая девочка Эллис писала своим бабушке и дедушке в Галву, штат Иллинойс, жалуясь на холод и передавая сообщение для матери, прося более подходящую и более теплую одежду, мечтая о том, чтобы крошка Уортон помог им скоротать время – пока этот измученный одинокий ребенок писал это письмо, ее мать, ее сестра и такой желанный Уортон находились всего в десяти минутах ходьбы от нее – и находились в этом месте еще пять следующих дней».
Для Холмса это была игра. И Гейер это понял. Он обладал ими всеми и упивался своим владением.
Одна приписанная к письму фраза Эллис продолжала стучать у Гейера в голове:
«Говард, – приписала она, – сейчас не с нами».
Тюрьма «Мойаменсинг»
Холмс сидел в своей камере в тюрьме «Мойаменсинг» – большом здании с башней и зубчатыми стенами, построенном на пересечении Десятой улицы и Рид-стрит, в южной части Филадельфии. Водворение в тюремную камеру его, казалось, не сильно беспокоило, хотя он оспаривал его юридическую обоснованность. «Самое большое унижение я испытываю от того, что я заключенный, и оно убивает меня намного более жестоко, чем любое из неудобств, которые я должен здесь переносить», – писал он. Хотя фактически он вообще не подвергался никаким унижениям. Если он чувствовал что-нибудь, то лишь самодовольство, проистекающее из того, что пока никто не мог предъявить ему никаких конкретных доказательств того, что он убил Бена Питзела или его до сих пор не найденных детей.
Его поместили в одиночную камеру размером девять на четырнадцать футов с узким зарешеченным окном на внешней стене и единственной голой электрической лампочкой, которую охранник выключал каждый вечер в девять часов. Стены камеры были выкрашены в чисто-белый цвет. Каменные стены тюрьмы помогали противодействовать жаре, охватившей весь город, да и большую часть страны, но ничего не помогало бороться с влажностью, которой всегда печально славилась Филадельфия. Она словно натягивала на Холмса и его собратьев-заключенных плащи из мокрой шерсти, но на это он вроде бы пока не обращал внимания. Холмс вел себя как примерный заключенный – вернее сказать,